***
Им достаются билеты только в плацкарт и только на боковую его сторону. — Я буду спать наверху, — Саша говорит об этом прямо у кассы, а потом, свернув билеты, прячет их в нагрудный карман, забирает свой паспорт. Коля тоже забирает свой, а потом они оба движутся к перрону. Их обдает холодным ветром. Коля зевает. Под теплым, но не греющим светом уличных фонарей они ступают в вагон. Не ужиная, расправляют постели свои и засыпают под шум чужой бесконечной возни.***
Зика кормят хлебом с колбасой, сладким чаем и постными баранками. Дежурный включает ему мультики, приносит из машины плед и подушку. — Манки, — кивнув на игрушку, он широко улыбается ребенку, опускается на корточки прямо перед ним, — Литл манки, ес? Ёр френд? Зик поглубже забирается на диван, обнимает игрушку крепче и, не сдерживая улыбки, несколько раз кивает в ответ. — Это хорошо, хорошо, — мужчина кладет осторожно подушку, ждет, пока ребенок уляжется, укрывает его, — Гуд найт, бой. Гуд найт. Зик, закутавшись, поглядывает на дежурного и улыбается ему. Старается смотреть мультики, но сон все-таки берет свое, тяжелые веки опускаются, слышится шумный и сладкий зевок. — Спи, спи, — шепотом и с какой-то особенной нежностью говорит тот, кому этой ночью спать не положено, а потом тоже зевает. — Спи, малыш, тебя тут никто не тронет.***
Саша просыпается рано утром. Старается сесть, но места на верхней полке для этого неприлично мало, а потому она, цепляясь за все подряд, осторожно спускается в проход. Коля спит. Она поджимает губы, когда видит, что простынь его заправлена так плохо, что теперь касается пола. Там же, где и рука Коли его тоже касается. Взгляд скользит по чужой обнаженной спине и натыкается на раскрытый рюкзак. — Идиот, — вздыхает шумно, склоняясь к нему, — Украдут же. И это я дурочка еще, — ворчит совсем шепотом, параллельно копошась в чужих вещах и проверяя наличие денег, документов, плеера. Все на месте, и Саша шумно выдыхает. Ей кажется, что это только случайность, удача. — Дуракам везет, — хмыкает и, бросая рюкзак его туда же, откуда взяла, отправляется в сторону туалета. Вонь и ледяная вода. Мутное зеркало, желтый свет, шум. Саша упирается ладонями в раковину, но чувствует, как влага чужая лижет кожу, как запястье мелко скользит. Становится мерзко. Она наскоро заново моет руки, потом смотрит на себя в зеркало. Широкие поры, прыщи на висках. Всегда. Они там столько, сколько она себя помнила. Маленькие, и один обязательно большой с одной из сторон. Часть всегда в волосах, а часть, краснея, всегда выглядывает из под прядей, спадающих по обе стороны от головы. Становится мерзко. И она, перевязывая пучок без расчески, нарочно вытаскивает часть волос по бокам. Те самые пряди, которые должны спрятать прыщи. Поджимает губы и, не в силах больше смотреть на себя, покидает кабинку.***
Зик умывается в туалете, долго чистит зубы, а потом завтракает хлебом с колбасой, сладким чаем и баранками. Смотрит мультики. — Какой спокойный ребенок. Не то, что наши, да? — женщина тянет руку, чтобы получить ключ. Дежурный отдает. — Дети везде одинаковые, — улыбается ей через узкое окошко, — Вон, наши мультики ему тоже нравятся. Милый мальчик. — Когда его заберут? — Сегодня должны.***
Саша возвращается раздраженной. Руки кажутся грязными, лицо — особенно безобразным. Она садится против Коли на уже освобожденное место, упирается руками в столик, поворачивает голову к окну, следит за тем, как робкое солнце протискивается сквозь облака. — Я взял сало. Ты любишь?***
Женя раскрывает его дверь, входит в его кабинет гостем и, остановившись у двери, ждет его взгляда, кивка. — Проходи. Он проходит в кабинет друга, садится в кресло для подчиненных, молча смотрит на него. — Ты понимаешь, что это — твоя вина? Егор не начинает издалека. Говорит в лоб, и от этого Жене хочется сморщиться, вжаться в стул, сжать кулаки или зубы. Он прячет взгляд, но чувствует чужой на себе беспрерывно, поджимает губы. — Ты убил его своими руками, Жень. Ты подставил всех нас, когда решил отпустить этого мальчишку. Никого из тех, кто связан с этим, мы не должны щадить. Ты должен был его арестовать. — Он ни в чем не виноват, — голос Жени звучит приглушенно на фоне чужого. Он поднимает голову, взгляды сталкиваются. — Ни в чем не виноват? — хмурится, — С каких пор ты исполняешь обязанности судьи? Ты должен ловить преступников. Все. Тебе плевать должно быть на остальное. Ты слышишь меня?! Женя слышит. Но, соскользнув взглядом куда-то прочь от товарища, старается не запоминать его слов. — Ты отпустил его, а теперь я заказываю еще один гроб. Черт побери, ты должен был быть ответственнее!!! Крик чужой звучит совсем уж громко, Женя качает головой, закрывает глаза. Страх крутит под ребрами с самого утра, кусает и мучает. Сожаление бьется рядом, стучится о ребра загнанной птицей, просит понимания, ищет защиты. — Смерть Макара никак не связа... — Связана! — Егор, не сдерживаясь, упирается руками в стол и, склоняясь, нависает над подчиненным горгульей, хмурится, — Ему разбили голову! Ты слышишь, о чем я говорю? Ты понимаешь меня?! — Егор. Женя, сохраняя самообладание, шумно вздыхает, прикусывает щеку изнутри и, вскинув голову, все-таки снова смотрит ответно, заговаривает, — Марк здесь не при чем. Если они нашли его, то, я уверен, он не рассказал им ничего из того, что мы обсуждали здесь. — Женя! — Я ручаюсь за него. Он только теперь хмурится ответно, — Я считаю свой поступок оправданным. Если выяснится, что я виноват, я понесу наказание. Он говорит это, а потом поднимается на ноги. Дистанция, выстраиваемая Егором, крепла от каждого слова, сказанного между ними, от каждого поступка. Женя, склонив голову, молча отдает честь, с шумом и правильно приставляет ногу к ноге, смотрит в глаза ему. — Могу идти? Егор теряется, щурится. Скользит взглядом по фигуре друга, но, натыкаясь на взгляд упрямый, чувствует снова в груди знакомое раздражение, хмурится. — Иди.