***
Порядок в квартире, новое мыло в ванной, разложенное и застеленное аккуратно кресло. Двое на кухне наслаждаются залежалым слегка печеньем и сладким чаем. Один — искренне, другой — за компанию. Первый, сидя на стуле, болтает ногами, второй дотягивается до пола. Оба молчат. Вещи разложены, детские волосы влажные, холодильник заполнен продуктами. Женя после печенья облизывает подушечку указательного пальца и, встречаясь с чужим растерянным взглядом, пожимает плечами, мол, виноват, не отучили в детстве. Зик кивает, вежливо опускает голову. Женя смотрит на часы, а потом придвигает к ребенку салфетку с тремя крупными белыми таблетками. Зик как-то по-детски старается их не замечать, болтает ногами усерднее, смакует свой сладкий чай. Женя не напоминает, не заговаривает, и спустя минуту Зик сначала дожевывает печенье, а потом сам тянется двумя руками к стакану с водой и методично, щурясь, проглатывает таблетки одну за одной. Жене хочется курить.***
Егор держит в руках два заявления. В кабинете снова полумрак, пахнет табаком. Некому прийти и распахнуть шторы, некому напомнить Егору об обеденном перерыве. Как-то тихо. Он садится удобнее, и стул скрипит почти оглушительно. Так, что приходится осмотреться, поднять голову и убедиться, что в кабинете начальника нет никого, кроме начальника. — Мхм... Первое заявление просит об увольнении. В нем аккуратный почерк и понятная причина. Брак. Егору нравится мысль о том, что кто-то из его подчиненных решается устраивать свадьбу в такое время. Может, шутка? Он разворачивает заявление, потом присматривается к шапке, к печати, но внутренне понимает, конечно, что растягивает свою муку вместо того, чтобы поскорее со всем покончить. Кресло снова скрипит, когда он садится ближе к столу, берет ручку и подписывает увольнение для Марии Акимченко. — Вот так друзья сообщают тебе о свадьбе, Егор, — его голос заполняет кабинет, тело горбится, — вот так друзья прощаются с тобой. Морщины на лбу множатся, сжимаются зубы, а редкие шаги в коридоре мешают чувствовать горе полноценно. Хочется злиться, потому что слезы недоступны. Хочется ругаться и вредить. — Вот так ты руководишь людьми, Чайкин Егор Григорьевич. Вот так ты полезен, — шумный вздох, заявления отползают чуть дальше, — Вот такой ты человек, вот такого ты заслуживаешь, вот таких вещей ты добился, — простые слова наливаются желчью и тихо льются сквозь зубы, пока руки методично заполняют необходимые документы. — Вот такой ты молодец, — Егор выпрямляется резко, когда понимает, что почти не видит буквы, которые пишет. Щурится, — Вот так ты работаешь. Зубы снова сжимаются, он тянет руку к лицу и прижимает пальцами глаза, стараясь сдержать болезненную судорогу в груди, выровнять дыхание. Но она, судорога, все равно бьет и затягивается, приносит новые вместе со слезами и облегчением. Второе заявление просит о принятии на службу. Егор читает его при свете настольной лампы, утерев слезы и умывшись. "Я, Борисов Роман Анатольевич, прошу принять меня на службу в Лютовское РОВД..."***
Двое прячутся от вечернего солнца за шторами. Женя, отходя в сторону, позволяет Зику задвинуть их самостоятельно и почти умиляется его аккуратности. — Tell me about my brother... Простой вопрос повисает в воздухе, но Женя, замирая, чувствует, что роняет свое сердце куда-то совсем глубоко, поджимает губы. — What is his profession? Why is he busy? Is he going to visit me? Женя не может сказать и молчит. Уводит взгляд в сторону, в который раз за день притворяясь, что не понимает. Двое снова молчат, ребенок негромко вздыхает, а потом, оборачиваясь к шторам, ведет по гладкой ткани рукой, и, как в кокон, заворачивает в нее свою обезьянку. — Ви ар полисмен, — взрослый шумно вздыхает, поддаваясь ребенку, — Ёр бразэр из аур бос, хи хэлпс пипл, хи из кул, — взрослый садится на кровать, притворяясь маленьким, два взгляда сталкиваются, и ребенок улыбается. — Will he come to us? Женя мягко кивает, и оба улыбаются. Чайник свистит из другой комнаты, и двое оставляют шторы, возвращаясь на кухню к печенью и вечерним таблеткам. Кто-то третий поднимается по лестнице. Поднимается, одобрив оба заявления и впервые за последний месяц покинув работу немного раньше положенного. Он шумно выдыхает, перекладывает пакет из одной руки в другую, зачем-то поправляет волосы и, выдохнув еще раз, наконец продавливает пальцами звонок. Дверь открывается детской рукой, его светлый взгляд упирается сначала в пакет со сладостями и уж потом в незнакомое лицо. Двое взрослых прячут взгляд одновременно. — Пустишь? Я виноват, исправлюсь. Мне жаль, что я опять был идиотом, — произносит на одном дыхании, смотря на Женю, дожидается кивка, а потом опускается на корточки перед братом, немного нервно дышит, но все-таки заговаривает, — Ну...хеллоу, что ли.