20 июня 1984 год
— Дорогой, ты слышал что-нибудь о том, что случилось? В маленькой кухне трое: мужчина, женщина и их дочь. Деревянный стол ничем не накрыт, потому что влажная еще скатерть сушится во дворе. На столе разложены вязальные принадлежности, рядом с ней сидит девочка, а спиной к ним мужчина собирает осторожно из раковины остатки картофельных очисток. — Что случилось? — он оборачивается через плечо, вытирая руки о полотенце, — В городе или у нас? — У нас, — мама вздыхает, и Маша, смотря на нее, слабо поджимает губы, чувствуя внутри какую-то пустую тревогу. Ей не хочется, чтобы мама продолжала, не хочется, чтобы она пугала только что вернувшегося папу, но мама все равно заговаривает, поэтому Маше не остается ничего, кроме как взять снова свои спицы и сосредоточиться на вязании. — Семнадцатого июня мы узнали о том, что Клару убили. Преступники забрали все ее сбережения, поэтому милиция считает, что это из-за долгов Гриши. Оставить семью и уехать. Оставить жену и ребенка, зная об опасности для них, я... просто не могу в это поверить. Все село в шоке от случившегося. Я пыталась поговорить с Егором, но мальчик совсем закрылся, огрубел. Я... думала, дорогой, раз ты вернулся, то ты мог бы попробовать как-то повлиять на него, как-то поговорить с ним. Соседи все-таки. Мужчина бледнеет, выслушивая свою жену, растерянно смотрит на дочь. — Он не мальчик, — Маша, поджимая губы, отвечает почти ревностно, поднимая взгляд сначала на отца, а потом и на мать, — Он мужчина и милиционер! Он сам найдет преступников, я знаю! Я тоже хочу пойти учиться на милиционера. Мама думает, что ты, папа, будешь против, но я уже решила. И я не боюсь, мне не страшно, я знаю, что я достаточно сильная для этого. Я не хочу, как мама, сидеть дома всю жизнь. — Да кто тебе сказал, что выйти замуж — значит сидеть дома всю жизнь? Почему ты все мои слова воспринимаешь в штыки? Откуда в тебе столько упрямства? — Вита, не надо, не ругай ее, прошу тебя, — Семен сначала садится против них обеих, а потом, протягивая руку через стол, прикасается осторожно к запястью своей жены, оглаживает его, — Наша принцесса уже почти закончила школу, ей действительно пора определяться с будущей профессией, и мы с тобой не можем выбрать ее вместо нее. Ты сама всегда говорила, что она у нас боевая. Пусть попробует. — Да как же? — женщина, выпуская вязание из рук, теряется, распахивая глаза, — Да разве ты не понимаешь, в каком времени мы живем, в каком мире? В городе милицию боишься больше, чем преступников! Ты хочешь, чтобы она погрязла в этом кошмаре, в этом ужасе? Отговори ее, милый, пожалуйста, прошу тебя! — Не стану. Потому что у вас обеих есть право на ошибку, потому что никто из нас не знает истинного положения дел. Если Маша хочет, она должна попытаться.4 декабря 1989 года
Раннее утро, слишком похожее на ночь, искрящийся и хрустящий снег, еще не собранный лопатами, еще мешающий передвигаться быстро и забивающийся под верхушки сапог. Маша, шумно дыша, бежит вдоль спящих деревенских домов, сжимает рукой и без перчаток тяжелую дорожную сумку. Старается дышать носом, но, жмурясь, то и дело хватает воздух ртом, уже чувствуя, как краснеет уставшее горло. Она опять согласилась. Возвращаясь домой на выходные, она каждый раз знает, что должна уехать в воскресенье утром, а не в понедельник, но вчера, проснувшись и собравшись, столкнулась с мамой на кухне и поддалась ее уговорам, подарив им троим еще один день. А теперь, в понедельник, ей нужно было сначала успеть на единственный автобус до города, потом успеть добраться до общежития, успеть переодеться, успеть на утреннее построение, а потом как-то пережить сложный учебный день, не выспавшись этой ночью. Автобус ждет, и Маша успевает добраться до двери, все еще шумно дыша, но теперь уже не переживая так сильно, как раньше. Вязаная шапка спадает на глаза, она почти наощупь поднимает сумку рукой напряженной, собирается поставить ее, но в последний момент чувствует, как чья-то теплая рука лишает ее тяжести, слышит приглушенно из-за шума мотора чей-то голос, но не разбирает слов. Спешка заставляет отпустить сумку и подняться в автобус. Вязаная шапка все еще мешает, поэтому Маша резким движением стягивает ее с головы, и волосы, электризуясь, тянутся за ней, а потом опадают на куртку, длинные, темные и спутанные. — Вот, — она кладет деньги водителю в руку, оборачивается к салону лицом и, ища взглядом свою сумку, натыкается на радостное лицо своего одноклассника. — Маша! Иди сюда, я сумку поставил, — он говорит громко, улыбается, зачем-то машет рукой, а она, чувствуя неловкость, все-таки спешит пройти к нему и сесть рядом. — Я так обрадовался, увидев тебя. Отец сказал, ты в милицию пошла, правда? — он поворачивается к ней лицом, тоже стягивает шапку, обнажая привычную для него короткую стрижку и русые волосы, — Я вот уже неделю, как отслужил. Всех почти увидел уже, кроме тебя, — ясные голубые глаза его тоже улыбаются, — Сумка у тебя тяжелая такая, ты бы хоть попросила кого помочь. Отец в рейсе? Часто ты такие марш-броски устраиваешь? Вся красная. Автобус трогается с места, и Маша благодарна новому шуму за то, что теперь меньшее количество людей слышит то, что говорит ей Антон. — Не часто. Спасибо, — проводит покрасневшей, но холодной рукой по раскрасневшемуся и горячему лбу, шумно выдыхает, — Папа приедет через две недели только. Все нормально, просто проспала. Не волнуйся. Про милицию правда, да, я ведь еще в школе решила туда поступать.8 декабря того же года
Последний автобус медленно тормозит, выпускает черный дым. Маша заранее поднимает сумку, встает у выхода и, когда двери раскрывается, видит перед собой все то же радостное лицо. — Привет! — Антон тянет руку, забирает сумку, удерживая после того ее в руке и не спуская на снег, — Не ждала, да? Я не нарочно, увидел автобус и как-то сразу вспомнил про тебя, — он пожимает широкими плечами так же, как пожимал ими все десять лет, пока они учились, — Проводить тебя? Как дела? Маша спускается с автобуса под взгляды маминых соседок и подружек, чувствует, как внутри у нее закипает что-то, похожее на раздражение, — Слушай, зря ты это, — она смотрит на него недолго, слабо хмурится, а потом забирает у него сумку, поправляет капюшон и, поворачивая своей дорогой, молчаливо покидает его. Антон поджимает губы, провожая ее взглядом, шумно вздыхает и, запихнув руки в карманы, упрямо идет следом за ней, взглядом упираясь то в спину ее, то в сумку. Маша слышит его шаги, раздражение растет, мозг живо рисует все то великое множество дней, в которые это радостное лицо возникало где-то рядом и всегда лезло со своей помощью. В пятом классе он придумал носить ее учебники и портфель. В шестом классе придумал защищать ее от собак, а в седьмом додумался до того, чтобы принести полевые цветы прямо в класс. В восьмом классе Антон получил свой первый отказ на школьных танцах, в девятом сколотил для всей ее семьи табуретки, а в десятом безуспешно признался Маше в любви. — Не ходи за мной, — она хмурится, злится, и пальцы в перчатках крепче впиваются в сумку, напрягаются плечи, — Если ты все еще не понял, мне не интересно... — Да понял я, — Антон говорит как-то просто, уводит взгляд в сторону и, не выпуская рук из карманов, горбится, стоя на месте, — Понял, что тебе нравится Чайкин, что ты за ним в эту милицию пошла, что ты не рада меня видеть, все я понял, — он старается говорить спокойно, но голос все равно малость подводит его, и особенно на последней фразе. Маша тоже чувствует это. Останавливается. Ставит сумку в снег и оборачивается к нему. — Тогда зачем идешь за мной? — спрашивает, стараясь больше не говорить с ним излишне резко, стараясь не ранить того, кто этого не заслуживает. — Волнуюсь, — Маша не может поймать его взгляд, Антон прячет его, смотря то вниз, то в сторону, — Вокруг слишком много ублюдков. Я знаю, что ты сильная и не пытаюсь выставить себя героем, просто... — его голос снова дает осечку, он набирает больше воздуха в грудь, — Давай ты пойдешь, и мы представим, что мне тоже нужно в ту сторону.15 декабря
...
17 декабря
...
22 декабря
...
24 декабря
...
29 декабря
— Эй, — останавливаясь, Маша несколько небрежно оборачивается к молчаливому спутнику своему, кричит, чтобы тот услышал, — Что это у тебя в руках? Не прячь, я увидела это сразу, как спустилась с автобуса! Подарок? Антон замирает, стоя на месте, чувствует, как снег задувается под воротник, понимает, что из-за него же не может полноценно раскрыть глаза, волнуется. — Да! Подарок! — кричит в ответ, чувствуя, как волнение бьет по голове, как дурость перемешивается с испугом, как хочется снова что-то... — Подожди! — он срывается с места, — Сейчас я догоню тебя! — усердно поднимая ноги, он медленно, но быстро по меркам зимы добирается до нее, а потом в варежках протягивает ей что-то, завернутое в пакет, — Дома откроешь. И дверь я вам починил... больше не продувает и не скрипит. Это подарок для всех, а вот этот, — он несколько торопливо вкладывает что-то прямоугольное ей в руки, — Лично для тебя. Он набирает полную грудь воздуха, чувствует, как решимость его, уже изъеденная тоской, все еще просит не опускать руки, все еще надеется на что-то, все еще подталкивает его. — Я ничего не прошу взамен, мне и так хорошо, — говорит честно, медленно поднимая на нее взгляд, чувствуя, как под сердцем что-то болезненно сжимается. Антон сглатывает, продолжает, — Ты самая прекрасная девушка на свете. Ты заслуживаешь счастья больше кого бы то ни было, и я просто хочу, чтобы ты могла улыбаться чуть чаще, хочу, чтобы ты знала, что можешь рассчитывать на мою помощь. Ох черт, я снова заговариваюсь, а ты, наверное, только и ждешь, когда я замолчу. Извини, все. Это все, что я хотел сказать. Маша молчит, но чувствует, что злиться почему-то не хочется. Чужая привязанность, такая крепкая, такая искренняя, в этот вечер почему-то трогает ее. Хочется принять подарок, хочется раскрыть его дома, рассмотреть. — Приходи на новый год, — говорит внезапно, прижимая аккуратно подарок его к своей груди, — Родители будут рады тебе. Особенно мама, если ты правда починил дверь...