Выбор и сожаления

На маленькой кухне свежо и темно. Последний вошедший в нее потушил свет и решил, что двоим достаточно будет света от сигарет и фонаря за окном. Женя раскрывает дверь на балкон чуть шире, и воздух, проникая, тревожит светлый тюль и светлые волосы его. Он видит Егора и понимает сердцем, что ему хочется остаться в одиночестве. Егор садится напротив, закуривает, а потом указательным пальцем подтаскивает пепельницу ближе к середине стола, обозначая свои права на чужое время и чужое внимание здесь. — Он совсем на него не похож, — голос Егора вырывает из пустоты, и Женя смотрит на него, пряча половину лица за ладонью, сигаретой, дымом. Ждет. — Докуришь и домой? — спрашивает, все-таки не дожидаясь, почти сразу после того роняя взгляд свой и уголки губ, — Мне некуда тебя положить. — Да, — пауза, и оба молчат, — Домой, — Егор садится к Жене боком, чтобы не смотреть на лицо, прижимается спиной к стене, заговаривает снова, — Маша уволилась, я подписал ее заявление, — затягивается, откидывая голову, упираясь в холодную стену теперь еще и затылком, — Замуж выходит. Помнишь Антона? За него. — Он лучше тебя, — срывается с губ без особого испуга или сожаления, — Так что я рад за нее. Егор не поворачивается к нему, губы на миг трогает мягкая улыбка, а потом , — Красивая она. А я привык, что она в нашей этой форме бегает, волосы собирает, как-то, знаешь, в голову не приходило, что кто-то может вот так взять и сделать предложение ей, забрать ее у нас насовсем. А ведь она была влюблена в меня, помнишь? Он поворачивает голову к Жене, видит его взгляд, но не видит кивка, продолжает, — В детстве все рвалась играть с нами, а нам бы только отделаться от нее. Она спрашивает, а во что это Вы играете? А я ей говорю, что мы играем в прятки. Прячься, говорю, беги скорее! А она и бежит. И прячется, помнишь? Весь день могла в курятнике просидеть, думая, что это мы ее никак найти не можем. Помнишь, Жень? — снова поворачивается к нему. — Помню, — отвечает, и сердце как-то сжимается. Сильно. Так, словно совсем недавно он опять ее вот так вот тоже обманул, развернул домой, когда Егор не болел и не спал на самом деле, когда Егор готов был принять в игру и ее тоже, если бы только знал о том, что она где-то рядом. Губы поджимаются, — Антону она сразу понравилась. Она бегала за тобой, а он бегал за ней. Даже... совета у меня спрашивал, когда мы с тобой были уже выпускниками. — Может, зря я... — Егор как-то пожимает плечами, уводя взгляд в сторону. — Не зря, — Женя перебивает уверенно и, возможно, слишком громко для квартиры, в которой спит ребенок, — Не трогать ее у тебя совести хватило, и на том спасибо. — Ты в последнее время меня совсем не жалеешь, — смешок короткий, сигарета кончается, и Егор тушит ее, не поднимая взгляда, — Тоже разлюбил? Его голова над пепельницей, длинные волосы выбиваются из растрепанного пучка, почти касаются пепла и стола. Сгорбленный, тихий, уставший и почти оставленный всеми, он все равно заслуживал жалость в сердце напротив, все равно что-то задевал, что-то сжимал и тревожил каждым своим неосторожным словом или поступком. И сердце знобило в такие моменты, оно сжималось и болело, плакало, бесконечно просило чего-то или о чем-то, но обязательно жалело и стремилось понять. А сейчас, спустя года, оно мелко дрожит, злится, обижается и бранится, но, кажется, ни о чем больше не просит, мучаясь в своей маленькой и тесной тюрьме из воспоминаний и чувств, рожденных в далеком времени с вечно ясным солнцем и бесконечными играми, в юности. — Нет, — ответ честный заполняет маленькую кухню, тухнет фонарь за окном, капля одиноко и оглушительно срывается с крана, разбивается, умирает. Тухнет вторая сигарета, и Женя, не боясь, пускает руку под чужой взгляд, тушит бычок рядом с чужим, а потом, отстраняя ее, чувствует прикосновение волос шелковых к руке и почти сразу старается все забыть, отворачивает голову в сторону капли и трагедии, никак с ним не связанной, в сторону чужой беды и чужого несчастья, чужого искалеченного сердца, не своего. — Чем я... заслужил-то Вас обоих, а? — Егор смеется искренне и по-доброму, снисходительно, тепло, и губы у Жени как-то сами поддаются вежливой и смирной ответной улыбке, не задумываясь о том, что в такой темноте притворяться не нужно. Женя не отвечает. Он чувствует летнее солнце, если закрывает глаза, слышит шелест любимой яблони, чувствует пот на висках и почти верит в то, что совсем скоро мама позовет мыться и ужинать. Егор тоже молчит. Он, не закрывая глаз, смотрит напряженно в пол, он почти привык к темноте, его мозг напряженный продолжает проворачивать в сознании все те важные части плана, которыми он должен теперь поделиться. — Я знаю, что делать, — говорит, заставляя Женю раскрыть глаза, заставляя очередную каплю сорваться и упасть, — Благодаря Чеславе у нас теперь есть возможность что-то изменить. Выслушай меня, пожалуйста. В темноте можно не реагировать, и Женя расслабляется, прижимаясь спиной к спинке стула, молчит, но все-таки слушает его, а Егор, привыкший к темноте, видит это, а потому продолжает. — Я смогу закупить оружие на эти деньги, смогу купить бронежилеты на всех и много патронов. Там больше, чем кажется, там целое состояние, Жень. Сможем привлечь больше сотрудников, повысив зарплаты, начнем повсеместные аресты, соберем столько, сколько сможем, и, конечно, перестреляем верхушку. Благодаря тебе и твоему Марку мы тоже многое выяснили, этого достаточно. У нас получится. — Вспомни, пожалуйста, что произошло после убийства Феликса. Марта, Петрана, Гриша, Осип, Эльдар, Макар, Чеслава. Десяток гражданских. У нас пустой отдел, сколько бы патронов ты не закупил. Желающих служить нет, а кадетов брать мы не можем. — Артем бы согласился, тем более, вчера я уже получил заявление от человека, который хочет работать с нами, — Егор собирается с мыслями, думает о том, как можно было бы возразить Жене, но понимает, что прямых аргументов у него нет, — Мы должны добиться хоть каких-то результатов после того, на что пошла ради нас Чеслава и после того, через что прошли все те, кого ты перечислил. Мы не можем просто ждать, мы должны придумать что-то сложнее, должны обхитрить их, должны забыть о том, что мы ничего не можем без ордера на обыск или без приказа об аресте. Нам нужно действовать так, как будто это нам все можно, а им — нет. Если кто-то потом узнает и решит наказать нас, пусть наказывает, все это все равно ляжет только на мою голову. Женя, я не успокоюсь, пока не разберусь с этими ублюдками. — Это самые бесчестные и бессовестные рассуждения, Егор. Так говорят люди, которые проиграли машину и теперь на полпути к тому, чтобы заложить дом, а потом жену, детей. И все ради того, чтобы прошлые проигрыши не были напрасными. Так начинаются и затягиваются все самые бессмысленные и страшные войны. Ты ошибся, Егор, больше пробовать не будем. Люди заканчиваются. Со стороны Егора слышится шумное дыхание, потом скрип стула, шуршание одежды. Он поднимается на ноги, стараясь в моменте не давать ход раздражению и злости, стараясь спокойно и сосредоточенно отыскать новые слова для Жени. Такие, которые на него подействуют. — Если ты еще не понял, Егор, то у нас давно уже не один враг. На улицах дети, которые убивают людей. Беспредельщики, шпана, которым плевать даже на воровские законы. Если бы ты сидел ровно, сейчас мы могли бы сконцентрироваться только на них, но ты разворошил оба улья, а смотреть сразу в две стороны не получится. Слова находятся, потому что Женя не молчит. Егор поворачивается к нему, понимает, что улыбается, подается ближе, а потом импульсивно, резко хватает того за запястья, сжимает их в руках и тянет на себя, заставляя подняться на ноги. — Ты прав! — тянет, и Женя, поджимая губы, нехотя поднимается на ноги, — Прав! Два врага. И они, наверняка, тоже хотят избавиться друг от друга. Все получится, если я смогу еще немного подумать об этом с той стороны, с которой ты теперь сам заговорил об этом. Сконцентрироваться на одном, верно. Объединиться с одним врагом своим для того, чтобы избавиться от второго, если он у вас двоих общий. — Ты идиот? — Женя стремится отстранить руки, но чувствует, что держат их крепко, хмурится, — С кем объединиться? С наследством Феликса? Может еще на ужин их пригласить? Егор, тебе... пора спать, потому что ты устал и потому что у меня уже нет сил на то, чтобы выслушивать тебя. Никто не согласится на это, даже если ты очень хорошо объяснишь весь свой план. — Им не обязательно знать об этом, — Егор играет бровями, сжимает запястья крепче, кажется, воодушевляется, — Я сам обо всем договорюсь, сам завтра же отправлюсь к Пиксинскому и потребую у него свою долю в этом бизнесе, притворюсь самым понимающим и верным пай-мальчиком из всех, которых он когда-либо встречал. — Егор, отпусти меня, — Женя, шумно выдыхая, немного раздраженно подается назад, тянет руки, не расслабляя плечи ни на секунду, отворачивает голову в сторону для того, кажется, чтобы не чувствовать его дыхание на себе. — Я смогу распределить приказы правильно, мы просто продолжим заниматься своей работой. Никто не пострадает, кроме тех, кто сам будет не осторожен. Все пройдет гладко, если я постараюсь. Все пройдет, если ты поможешь мне в этом, если поддержишь меня. Как раньше. Как всегда было. Руки выскальзывают из тюрьмы чужих рук, оказываются свободными, но в другую секунду Егор подается ближе всем телом и крепко, ощутимо обнимает Женю за плечи, грудь прижимается к груди, дыхания треплют волосы темные и светлые одновременно, взгляды не пересекаются. — Ты уверен, что у тебя получится? — Надеюсь.