два дня назад
На вахте пахнет мокрым полом и приближающейся осенью. Тетя Клава раскрыла дверь нараспашку, впуская в общежитие остатки летнего тепла и теплого ветра. В коморке у тети Клавы закипает чайник, а на столе у нее лежит чистый, совсем новый сборник кроссвордов. Она стоит, держит дверь для ветра и тепла, прикрывает глаза, пригреваясь на солнышке и с удовольствием представляя, как вернется за свой стол, возьмет сначала чай, потом острый карандаш в руки, а потом... — Здравствуйте, Клавдия Васильевна, — мужской голос вырывает ее из приятной неги, она раскрывает глаза и видит перед собой немного полного и невысокого человека с ясными глазами и светлыми волосами, мужчину, слишком напоминающего Арлекинова. — Я папа Артема Арлекинова, могу я пройти к нему в комнату? — он достает из нагрудного кармана паспорт и шоколад, мягко улыбается, протягивая их женщине, которой для полного счастья этим сентябрьским днем не хватало, действительно, только плитки шоколада, о которой, по правде, и мечтать-то нельзя было с ее зарплатой. Тетя Клава принимает шоколад и паспорт из его рук с аккуратностью и выученной вежливостью, а потом, возвращаясь на вахту, указывает подбородком направление в сторону лестницы, — Второй этаж. Комната 217. Самая крайняя, если повернуть налево от лестницы. Вы идите, а я пока что заполню документы. Паспорт заберете на обратном пути, хорошо? — Хорошо, Клавдия Васильевна! Благодарю Вас, — он вежливо склоняет голову, имитируя поклон, а потом оборачивается к лестнице и быстро поднимается на второй этаж, пересекает коридор, стучит в дверь. Артем отрывается от тетради, когда слышит стук, смотрит на дверь пристально, а потом, подрываясь, сначала спешно заправляет кровать, а потом прячет грязную посуду в холодильник, а вещи — в шкаф. Он боится проверки, а потому сердце его заходится в испуге почти болезненном, когда Артем вспоминает про пыль и про обязательную влажную уборку, которую он пропускал последние два раза точно. Шумный вздох, полные легкие воздуха, спокойное лицо. Он сглатывает, и отпирает дверь для того только, чтобы секунду спустя, увидев лицо, попытаться резко и с нажимом запереть ее снова. Не получается. Отец сначала удерживает дверь плечом, потом подставляет ногу, а потом толкает ее так, что Артем инстинктивно отскакивает от нее, не имея теперь уже никакой возможности для того, чтобы избежать контакта. — Собирай вещи, Артем. У тебя академический отпуск на полгода, а комнату твою придут проверять через час, — он не разувается, ступает на ковер, а потом, осматриваясь, отодвигает стул от кухонного стола и усаживается на него прямо в центре маленькой комнаты, — Я жду. — Кто позволил тебе решать за меня? — нижняя губа поджимается сама по себе, напряжение давит на грудь, кружит голову, — Кто подписал заявление об академе? Кто поставил туда мою подпись? — Я все решил, сынок, — лицо у отца становится ласковым, но Артема тошнит от морщинок, окружающих его глаза, от тонких губ его, от всего, что с ним связано, поэтому он отворачивает голову в сторону, снова вбирает побольше воздуха в грудь, хмурится. — Я отправляюсь в университет прямо сейчас, а ты отправляешься домой, — его взгляд опускается на пропуск, он видит, что отец тоже смотрит в его сторону. Мгновение, в котором сердце замирает, в котором тянется рука и в котором она же не успевает, натыкаясь на руку отца, ловко закрывающую пропуск маленькими пальцами своими. — Убери. Руку. — Ты хоть понимаешь, какие деньги пришлось отдать для того, чтобы договориться об академе для тебя в самом начале года, м? Будь благодарен и пойми, что в такое время разумнее всего переждать бурю в кругу семьи. Так будет лучше. — Тебя никто не просил об этом, — слова бьются о зубы, злость клокочет в груди, мешаясь с ненавистью и раздражением, — Мне плевать, сколько и кому ты заплатил. Это твое дело, а я остаюсь здесь. — Ты совсем не скучаешь? — то же ласковое лицо, спокойный взгляд, спокойный голос, — Мама прибрала твою комнату так, как ты любишь. Сейчас, наверное, готовит вкусный ужин. — Хватит манипулировать! — губы все-таки поджимаются, лицо искажается в нервном выражении. Невыносимо. Невыносимо слышать этот спокойный голос и сопоставлять его с поступками. Невыносимо ощущать, как слова его действуют, каждый раз задевают за живое и заставляют чувствовать себя виноватым даже тогда, когда Артем понимает, что слова эти говорятся нарочно, — Хватит. Манипулировать. Мне все равно. Я не скучаю. Я устал от тебя и от нее. Уйдите и оставьте меня в покое. Я ни-ку-да не поеду. — Поедешь, — взгляд перестает быть ласковым, — Или не сумевший поступить по причине физического здоровья мальчик и оставленный в академии лишь по милости его добрых родителей будет отправлен не в академ, а отчислен. У тебя час, а я жду в машине, — он поднимается на ноги, почти с брезгливостью осматривает комнату, а потом задвигает стул и уходит. — Вы закончили? — тетя Клава улыбается губами, уголок которых еще хранит коричневый след, — А вот и Ваш паспорт, — она кладет его на край стола. — Да, — мужчина улыбается губами, глазами, морщинками вокруг глаз и даже лбом, — Благодарю вас за то, что приглядываете за моим сыном. Сердце родителя может быть спокойным, если оно знает, что рядом с его ребенком есть взрослый и понимающий человек. Я и моя жена очень вам благодарны. Тетя Клава радуется, Арлекинов Николай Сергеевич возвращается обратно в машину, а Артем, оставшись в одиночестве, не может справиться со злостью. Руки поминутно сжимаются в кулаки, сжимаются зубы и почти темнеет в глазах от этой бесконечной несправедливости, от этого бесконечного притворства и эгоизма, показной правильности, фальшивой заботы. Улыбаясь чужим, они бесконечно ранили близких. Артему хотелось ранить в ответ, но он пока что не понимал, как. Вещи были собраны и погружены в машину вовремя, тетя Клава провожала Артема улыбками и добрыми словами, а Николай Сергеевич улыбался ей за двоих до тех пор, пока машина не тронулась с места, и они не оказались достаточно далеко от общежития. — Почему ты не попрощался с ней, Артем? Нужно уметь выстраивать грамотные отношения с окружающими тебя людьми. Никогда не знаешь, какое знакомство и где пригодится тебе. — Я с ней еще увижусь. — Вот поэтому, Артем, к твоему отцу люди прислушиваются с большей охотой, нежели к тебе. Ты не умеешь разговаривать с людьми, сколько бы я не пытался тебя научить. — Включи радио. — Хорошо.настоящее
— Выключите это чертово радио! — Федор, отрываясь от стула, пересекает комнату, раскрывает окно и, свесившись, кричит своим же людям, — Вы слышали?! Какого черта оно еще играет? Заняться нечем?! Артем взглядом следит за чужим движением, а оказавшись вне досягаемости его взгляда, напрягает руки, проверяя узлы на локтях и запястьях. — Ну вот и хорошо, — Федор выдыхает, запирает окно покрепче, а потом возвращается на свой стул и садится напротив Артема, — Ладно, дружище, давай сначала, — улыбки не сдерживает, — Я — Федор. Не Максим. Ты у меня в гостях, все эти люди — мои. Я сын Феликса, если ты слышал о таком. Должен был слышать, если на мента учишься. Слышал ведь? Артем сидит, смотрит исподлобья, будучи совсем не в состоянии переменить положение головы или успокоить тревогу. — Ты помог мне, когда я в этом нуждался. Получается, мы с тобой уже не чужие друг другу люди. Я тебе вредить не хочу, а привез сюда, чтобы мы могли нормально поговорить. — Тогда развяжи меня, — слова получаются резкими, и Артем, осознавая это, прихватывает зубами щеку изнутри. Сам понимает, что собеседник не поведется. — Не могу, — Федор покачивает головой, пожимает плечами, почти театрально вздыхает, — Ты разозлен, а значит, если я развяжу тебя, ты можешь наделать глупостей. Это никому не нужно. Посидишь так, пока мы говорим, а потом мои люди отвезут тебя домой. — Что тебе нужно от меня? — собирается с силами, старается говорить спокойно и уверенно, — Я всего лишь студент, я ничего не знаю о том, как идет следствие, у меня нет ничего из того, что могло бы тебя заинтересовать, Федор. — Ну почему же? — взгляд у Фролова меняется, как будто бы загорается изнутри, губы растягиваются в улыбке лукавой, — У тебя есть ты сам. Ты, — он тянет руку к Артему, усмехается тому, как его плечи в ответ на это крепче вжимаются в стул, а потом прикасается к его груди раскрытой ладонью и, осматривая его еще раз и намного внимательнее, заканчивает свою мысль, — Ты и есть то, что может заинтересовать меня, Артем. Я предлагаю тебе свою дружбу и свое покровительство. Взамен от тебя мне нужно будет только обещание, честное слово. Ты ведь не обманщик, верно, Артем? Ну, что скажешь?