1979 год
Синяя машина. Люди в синей одежде. Милиционеры. Такие же, как в книжке. Аня спрыгивает с подоконника, поправляет юбку, проходит к книжным полкам и ищет взглядом нужный корешок, чтобы снова посмотреть на книжку с профессиями. Ту самую, которую папа читал ей несколько дней назад. Милиционеры заходят в подъезд, с шумом поднимаются на третий этаж, а Аня находит книжку, подцепляет ее аккуратно, тянет на себя, а потом, удерживая на руках, раскрывает и принимается перелистывать врачей, учителей, уборщиков для того, чтобы найти, наконец, то, что ей нужно. Милиционеры сшибают с петель дверь в коммунальную квартиру, идут по общему коридору под вздохи испуганные, под растерянные взгляды жильцов. Идут прямо к ним. К ним двоим. — Аннушка? — папа появляется в коридоре, в тапочках и домашней одежде, сворачивает газету, прячет ее под мышкой, — Кто там стучит к нам?1992 год
— Я просто патрульный! Пожалуйста! Господи, я ничего не знаю! Я клянусь Вам, что я ничего не знаю! Ничего! Ничего не знаю! Ничего! Фонарь не горел. Восемь человек стояло на ногах, а один уже не мог подняться. — Сколько тебе лет? — Аня опускается на корточки, говорит спокойно, беспристрастно, отвлеченно. — Двадцать пять, мне двадцать пять! У меня жена, ребенок маленький, пожалуйста! — патрульный заливается слезами. Аня не видит этого, но знает, что это так, потому что слышит, как хлюпает его дыхание, как оно дрожит. — Сколько лет твоему ребенку? — продолжает допрос. — Три года, — патрульный выдыхает, кажется, успокаиваясь, — Три года. Мальчик. У меня фотографии в удостоверении. Посмотрите. Пожалуйста, посмотрите.1979 год
Дверь распахивается с гулким звуком, милиционеры оказываются внутри. — Имя?! — властный и громкий голос пугает. Аня прижимает книжку крепче к себе и большими глазами смотрит на отца. — Леонов Михаил Андреевич. Господа, что случилось? — папа говорит тише, чем они. Он тянется за газетой, чтобы убрать ее, его руки двигаются медленно, но это все равно злит их. Или пугает. Или злит. Аня вскрикивает, когда понимает, что папа лежит на ковре. Кричит громче, когда видит, как его бьют.1992 год
Она раскрывает удостоверение, видит маленькое фото, спрятанное под обложкой, не сдерживает улыбки. — Хороший мальчик, — соглашаясь, рассматривает фото еще какое-то время, вертит удостоверение в руках, краем глаза продолжая наблюдать за тем, как на чужом лице расцветает надежда. — Хороший, — повторяет свои же слова вслух, перестает смотреть на фото, снова смотрит на патрульного, — Но маленький еще. Помочь не сможет.***
Тогда Аня осталась без отца. Михаил Леонов погиб от рук милиционеров по причине грубейшей халатности, допущенной ими во время ареста рецидивиста. Леоновы жили на Адмиралтейской улице. Преступника нужно было арестовать на Адмиральской. Тем же вечером ее со всеми книжками и игрушками передали в детский дом, и тогда же воспитательница сильно наказала ее за разорванную страницу. Аня не тронула врачей, учителей, водителей, механиков, уборщиков, пожарных, она разорвала только страницу с милиционерами.***
Артем вдыхает полной грудью, успокаивает себя самого, старается контролировать биение сердца, старается взять всего себя в руки, не помня о том, что руки связанные, старается успокоиться, старается не бояться. Юноша, которого он запомнил, был слабаком. Он много плакал, он трясся, он искал поддержки во всем мире, и Артем дал ему столько, сколько смог, и только после отвлекся на других. Упустил из виду этого пацана, а потом встретил его вновь. Хотя, на самом деле, Артем все еще не мог сопоставить для себя эти два образа. Тот, кого облизывал большой пес, совсем не походил на того, кто сейчас сидел прямо перед ним и ждал от него ответа. — Хорошо, — он соглашается, кивает. Понимает, что упрямствовать смысла никакого нет. — Правда? — рыжие брови вздымаются высоко-высоко, Федор, кажется, не верит, — Согласен? Да? — Да, — Артем отвечает доверительно, кивает еще раз, даже мягко улыбается, — Я был бы рад. — Тебя что... — он как-то растерянно замирает, взгляд его с глаз Артема спускается ниже, скользит вдоль крепко стянутых узлов и веревок, — Не смутило то, что ты связан? Ты что, совсем не боишься? Ты дурак? Артем проглатывает нервную судорогу, молчит. — Я украл тебя и привез сюда. Ты просил о помощи, а я навредил тебе. Ты должен ненавидеть меня, разве это не очевидно? Почему ты соглашаешься? Страх все-таки отражается в голубых глазах. Появляется в них, потому что Артем перестает понимать собеседника в этом конкретном моменте и вообще. Провокация? Скорее всего. Желание напугать? Может быть. С самого начала Федор не хотел его отпускать? Да. Да, так и было, а если нет, если в поступках его логики нет — Артему не спастись. Он оставляет для себя минуту. Замолкает, игнорируя возможность чужого недовольства, игнорируя необходимость потом отвечать на вопросы или как бы то ни было справляться с последствиями такой необходимой ему конкретно теперь отрешенности. Он не видит. Не слышит. Не чувствует. Только думает. Он почти слышит, как тикают, не ускоряясь, часы, почти чувствует, как сдвигаются с места разные части большого и почти неподъемного механизма в его голове.***
— Артемушка вырастет умным, голова у него тяжелая-тяжелая, вот и не может ее удержать.***
— Я соглашаюсь, потому что знаю, что ты мне не навредишь, — он раскрывает глаза, когда находит ответ. Федор усмехается. Губы кривятся, но недолго, он отворачивает голову в сторону, смотрит в окно, опуская нервные руки свои на колени. Нервные: большие пальцы поминутно ложатся один на другой и наоборот, остальные пальцы напрягаются, прикасаясь друг к другу, рождая тихий звук. — Это не то, что интересно мне. Ты согласился бы, если бы я не связывал тебя? — он спрашивает так, словно торопится куда-то. Нервное напряжение в теле перетекает на его голос, мешает ему оставаться спокойным, — Да или нет?! — Ты можешь узнать это, когда будешь готов. — Ты помог бы мне, если бы я оказался в беде? — Помог бы. — Почему? А если я изобью тебя прямо сейчас? Все равно помог бы? Артем вглядывается внимательнее в его лицо, понимает, что не может поймать его взгляд. Что-то в груди снова испуганно и тревожно переворачивается, заставляет быть начеку. — Потому что мы с тобой разные люди, Федор, и привыкли поступать по-разному, — он старается не давить на него, — Я помог бы тебе, потому что я привык помогать тем, кто в этом нуждается. — А какой смысл в том, чтобы помогать кому-то? Ты помог мне, а теперь сидишь здесь на привязи. Ты помогал при пожаре, но, я уверен, ничего не получил с этого. Тогда зачем? Артем не сдерживает смешка. Все происходящее кажется ему плохо написанной сказкой, шуткой. Что происходит? Почему именно такие вопросы? Почему он говорит с ним так пространно? Почему не пытается ничего разузнать о нем или милиции? Неужели цели действительно нет? Неужели ему действительно придется отвечать на все эти детские вопросы? Неужели придется разжевывать это убийце? Ради чего? Действительно. Ради чего? — Ради себя самого. Я решил однажды, что это правильно, а потому я делаю так всю свою жизнь. Не для тех, кому это необходимо. Для себя. Потому что я такой человек.***
Патрульный перестает двигаться. Кто-то спускается с его головы. Аня разрывает в своих руках очередную страничку с человеком в синей форме и выбрасывает удостоверение.