1992 год
— Круто? Круто же?! — Коля крутится в бронежилете, а Мира и Саша смотрят на него, улыбаясь и распаковывая собственные. — Ты такой дурак, Коль, что тебе он не нужен, — Мира не сдерживает смешка, надевая такой же на себя, — Потому что дуракам везет, слыхал? — улыбается, — Хотя куда тебе... — губы расползаются в улыбке еще более довольной, глаза сужаются, а смешки срываются с губ каждый раз, когда Коля реагирует, когда злится, словно несмышленый еще совсем щенок. — Мира! Отстань от него, — почему-то вмешивается Саша, и улыбка спадает с губ, просыпается интерес. Мира поворачивает голову к ней, щурится, внимательно наблюдая за ее реакцией, а потом и за реакцией Коли. — Ого. Кто-то умеет делать работу над ошибками, да, Коля? — Да закройся ты уже. Господи.***
— Я слышал, что отделения милиции в данный момент не могут позволить себе достаточное снаряжение, — Роман слабо щурится, осматривая все, что ему предложили, — Видимо, просто слухи, раз тут такое, — он прикасается к бронежилету, внимательно смотрит на Егора, а потом надевает его, примеряя.***
Егор потратил почти все деньги. Снаряжения хватило на всех, штат Лютовского РОВД, численностью в 17 сотрудников, не считая обслуживающего персонала, был полностью экипирован. Кроме того, еще около 7 комплектов можно было собрать для тех, кто захочет присоединиться. А Егор думал, что люди обязательно захотят. Он ждал и готовился, глаза у него горели так же, как после появления Эльдара, так же, как после получения назначения. Женя наблюдал. Он понимал, что Егор слишком многого ожидает от совсем еще юнцов, составляющих давящее большинство. Они были такими же. И никто из них не был способен на убийство даже с первоклассным оружием в руках. Никто из них. Женя так думал. Никто из них. Он продолжал наблюдать. Роман. Роман стоил десятка таких, как Коля или Саша. Роман прошел войну, у него был опыт, которого все они хотели бы избежать. Роман располагал к себе. Его уже сейчас...хотелось бы считать товарищем. Сашу и Колю хотелось просто уберечь. Губы у Жени поджимались всякий раз, когда он вспоминал о них. Влюбленные и еще совсем молодые для всей этой беспощадной возни. Он знал, что постарается увести их подальше от пожара, если только сможет. Мира. Женя считал ее сильнее многих. Он видел, как она арестовывает, знал, что в нужный момент у нее будет достаточно твердости для того, чтобы довести все до конца. На нее можно было положиться. Николай был не способен сражаться. Женившись, он старался получать зарплату и не вмешиваться ни во что. Он принесет заявление об увольнении. Совсем скоро. Женя понимал это. Данил, Иван, Юра — сопляки, на днях просившие у Жени совета относительно того, как избежать патрулирования, как договориться с Егором. Им слишком страшно. Они не выдержат прямого столкновения. Давать им оружие совершенно бесполезно. Тарас — единственный, кто в состоянии заставить этих троих работать. Но и он страшно перепуган из-за всего происходящего. Нет никакой гарантии, что он не струсит, не предаст или не умрет. Никакой. Валерий и Денис прикрывали им с Егором спины множество раз. Он запомнил их, как надежных товарищей. Они могли помочь. Они не должны испугаться. Михаил никогда не должен был получать оружие в руки, никогда не должен был оказаться в этих стенах. Его, как и многих других, привел сюда исключительно голод. Он не стремился подружиться с кем бы то ни было, выполнял свою работу молча и уходил домой. Правильно, ему нужно домой. Вот и все. Ему не нужен бронежилет. Тимур, Рина и Ян справятся буквально с любой проблемой. Они стоят шестерых Романов, и им действительно можно доверять. Однако же они отдалились после того, что случилось с Эльдаром и остальными. Они не уважают Егора. Они могут отказаться от его плана. И снова Егор. Думать о нем было почти невыносимо, сознание отчаянно избегало этого, предлагало еще раз поразмыслить о том, как бы поговорить с Яном, с Тимуром, как убедить Дениса и Валерия помочь им. Он искал способы устроить все правильно, пытался, как обычно, помочь из тени, подложить солому вечно спотыкающемуся другу. Правильно. Вечно спотыкающемуся, слишком амбициозному, безразличному к собственным ошибкам, к потерям других. Егора никогда не устраивал медленный, но безопасный путь. Он хотел пожертвовать ими всеми, хотел подвести к могиле 17 человек только ради того, чтобы рискнуть.***
Николай Сергеевич привык к порядку в голове и на рабочем месте. Привыкнув к особенной ответственности однажды, сложно после перестать представлять последствия, которые могут свалиться на голову из-за маленького просчета, маленькой, но роковой ошибки. Анна Игоревна была такой же. Порядок в доме поддерживался ими обоими так же, как и порядок на работе. Они почти не говорили. Работали молча, переговариваясь взглядами и редкими прикосновениями. Они понимали друг друга. Они доверяли друг другу. Они любили друг друга. И им, по большому счету, никто более не нужен был, кроме них самих и работы, которую они всегда делили на двоих. Их не ограничивали. Они могли создавать новые чертежи хоть каждый месяц, и они знали, что что-то из этого обязательно будут производить где-то под Москвой, знали, что государство обязательно щедро отблагодарит их после того, как пройдут первые полевые испытания. Арлекиновы вложили непомерно большой вклад в развитие отечественного боевого ракетостроения. Арлекиновы гордились этим. И не понимали, почему этим не может гордиться их единственный сын. Не понимали этого и злились. Исчезновение сына для них оказалось совершенно ожидаемым. Они предполагали, что такая форма протеста тоже может проявить себя. А потому они были готовы. И теперь, в просторной гостиной, отец говорил по телефону, а мать слушала. — Ало? Добрый день, это Арлекинов Николай Сергеевич, отец Арлекинова Артема Николаевича. Да, мы совсем недавно обсуждали с Вами возможность получения академического отпуска для моего сына. Мы передумали. Пожалуйста, подготовьте в ближайшее время приказ об отчислении. Я заеду за ним. Да, благодарю Вас.***
Федор подается ближе, грудь его мажет по груди Артема, дыхание его ложится на шею и плечо, а руки его развязывают узлы на запястьях чужих. Глаза видят покраснения, хочется извиниться, и он говорит коротко и тихо "прости за это", а потом опускается перед Артемом на колени для того, чтобы разрезать веревки, приковывающие его ноги к стулу. Покраснения на ногах оказываются такими же ощутимыми, как и те, что на руках. Федор поднимает голову, взгляды сталкиваются, и сердце замирает, когда становится ясно, что Артем ему...улыбается. — Значит, ты все-таки смелый, — он потирает свои запястья, шумно вбирает носом воздух, а потом садится удобнее. — Заткнись, — ответ резкий разрезает темную комнату, Федор хмурится и почти жалеет о том, что решил попытаться, — Я слежу за тобой, здесь повсюду мои люди. Попытаешься сделать какую-нибудь глупость и тебя пристрелят, ясно? — Ясно, — Артем кивает, сохраняя спокойствие, а потом поворачивает голову к постели, — Можно я сяду туда? Там мягче. — Можно. Он поднимается на ноги, быстро пересекает комнату и забирается на широкую постель, садится, складывая ноги по-турецки. Федор молчит. Перебирая в голове множество вопросов, он смотрит на Артема почти зло, смотрит исподлобья, смотрит, нахмурившись. — Хочешь спросить что-то еще? — Да. Ты сказал, что помогаешь людям ради себя. Я не верю тебе. Ответь честно и сделай так, чтобы я тебя понял. Артем вздыхает, его почти клонит в сон, по ушедшему солнцу он понимает, что время близится к девяти, — Ты читал когда-нибудь Библию? — Детскую, — отвечает почти сразу, ловит взглядом чужую полуулыбку, напрягаясь в ответ, раздражаясь, — К чему это?! Учить меня собрался? Это самая тупая книга из всех, которые я читал когда-либо. Если бы я выбирал, в кого верить, я верил бы в дьявола хотя бы потому, что он, в отличие от Бога, принимает человека таким, какой он есть.