полуночные сюжеты

             Ты никогда не будешь достаточно хорошим.              Хару это с самого детства понял. С самого раннего.       Он ходить начал позже других детей, да и то неуклюже. Говорил недостаточно четко и внятно, то звуки какие-то проглатывал, то ошибки в словах делал, от чего взрослые с него всегда смеялись.              А потом ругать стали, когда школа началась, а он оказался далеко не самым умным. И на первую позицию подниматься пришлось слишком долго, при этом выслушивая постоянно, что ему надо больше спать, настроить нормальный режим дня, еще бы каким-то спортом начать заниматься и на улице чаще появляться, а то какой-то совсем уж бледненький и хиленький.              И Хару молчал, послушно кивая головой на слова родителей. Но все равно был недостаточно послушным. Приходилось оправдываться за полоску тусклого света среди ночи, утром оправдываться за темно-синие залежи под глазами, днем оправдываться за недостаточно высокий балл, а после опять молча выслушивать, что фехтование — это детские забавы и недостаточно серьезно.              Словно это гребаное «недостаточно» намертво к его имени прилипло.              И вскоре к нему прилипла Сенджу. Ее домашка, ее клубные занятия, уборка в ее комнате. Потому что ей можно быть недостаточно хорошей. Она же младшая — это нормально. А о существовании Такеоми словно и вовсе все забыли. Он, в отличие от Хару, сразу дал всем понять, что даже примерно не собирается становиться достаточно хорошим.              А у Харучие как-то и не спрашивали его мнения, просто требовать начали.              Больше, больше, больше… в этом бешеном ритме он даже и не заметил, как они лишь втроем остались. И камень на его шее стал в разы тяжелее, ведь теперь еще и все заботы по дому на него свалились.              И срывать эту гранитную брылу было очень больно. Кровь стекала по лицу, шее, впитывалась в футболку. Харучие никогда и не думал, что кровь настолько горячая, липкая и вязкая, словно смола. И он никогда не думал, что смеяться так легко и что от смеха может неметь лицо. Или это из-за разрывов? А какая, собственно, разница, когда все, что мешало ему жить, осталось где-то позади?              Больше никто не будет заставлять его быть достаточно хорошим.              Лишь он сам. Сам поставит себе новые цели и сам повесит на свою шею новый камень.              Потому что теперь именно Санзу решает, когда Харучие будет достаточно хорошим.              И он же будет винить себя за то, что оказался недостойным.              Глупым.              Слабым.              Грязным.              Как руки не отмывай, это не исправит того, что уже давно гниет изнутри. Потому что он недостаточно старался. Надо было лучше. Продумать все до мельчайших деталей. Но разве не уже? До секунды ведь все рассчитал — каждый шаг, каждый удар, каждый поворот рычага в чертовом поезде, каждый взмах наточенной катаны, что острее самого тонкого бритвенного лезвия.              Но даже этого оказалось недостаточно.              До миллисекунды надо было считать! Предвидеть больше возможных сюжетов. Потому что нет ничего непредвиденного — все можно заранее просчитать, учесть даже малейшую погрешность. Даже этого несносного Ханагаки.              Особенно его.              Ну же, Хару, ты же такой умный, так какого черта не смог догадаться?! Он ведь всегда появляется в самый ненужный момент, всегда мешает, всегда все портит. Надо было понять, что не все, блять, с ним так просто, что он не обычный слабак, каких вокруг тысячи. Будь он реально таким жалким, как Санзу считал, просто сдался бы и спрятался бы где-то в ближайшей подворотне. Да он бы даже не пытался лезть куда-то, попросту закрывшись в своей засратой квартире!              Вот как можно было сразу этого не понять?!              Ебаный Ханагаки казался настолько ничтожным, что Харучие даже внимание на него не обращал, все смотрел на кого-то действительно опасного, по-настоящему сильного. Только вот главной угрозой, как в плохом романе, оказалась какая-то мелкая мошка, что навязчиво вертелась около Короля и что-то там вечно пищала ему на ухо. Надо было сразу прихлопнуть, как только он появился и увязался хвостом за Манджиро. Придавить какой-нибудь проржавевшей машиной еще на той свалке, когда Кейске…              Только вот теперь именно Харучие лежал придавленный трехсоткилограммовым байком и не мог пошевелиться. Не чувствовал ничего ниже ребер.              Не чувствовал ничего, кроме презрения к себе.              Опять он оказался недостаточно хорошим.              Сможет ли хоть когда-то оправдать возложенные на себя надежды? Или это и есть его судьба — быть недостаточным.