полуночные сюжеты

             это худшее, что могло случится. отвратительно, что орать хочется и все волосы себе выдрать.       он превращается в того, кого всей душой ненавидит. становится тем, кто напрочь уничтожил его жизнь. и коджиро ничего не может с этим сделать.       снова и снова пытается. медитирует, дышит, уходит.       но срывается вновь. кричит, что голос в хриплое месиво превращается, а после голосовые связки будут болеть. но остановиться уже не может, каждым словом за больное задеть пытается. и поднимает руку. бьет наотмашь и даже не видит куда.       а потом кровь. не его. вязкими разводами растекается по руке, а рюсеи отворачивается от него и прячет лицо в сгибе локтя. а на школьном пиджаке тоже виднеется кровь.       хиши уходит. убегает почти, в два огромных шага пересекает комнату и прячется в ванной, желая хоть как-то успокоиться. хоть немного. запирает дверь на защелку. она не сдержит сато, но и пусть.       пусть тоже ударит его! пусть вдребезги разнесет всю комнату и оставит коджиро валяться среди осколков. оставит наедине со столь мерзким осознанием, что в нем больше ничего не осталось.       что его больше не осталось. лишь оболочка прежнего человека и изуродованная душа. омерзительно. и все сильнее хотелось опустошить желудок, заблевав и раковину, и пыльное зеркало. но он не ел уже почти два дня и не спал почти столько же.       и безостановочно тошнит от всей этой клокочущей злобы внутри.       а в отражении беззвучно смеется сумасшедший ублюдок.       он счастлив. он добился своего.       теперь коджиро самое настоящее ничтожетсво. все как его мразотный отец и предвещал. теперь он такая же мразь.       теперь его больше никто не полюбит. когда руки в чужой в крови. любимой. все еще теплой. липкой. снова до тошноты. но улыбка отчего-то не сходит с лица. вот бы разбить ее. одним сильным ударом, как сато и умеет, чтобы в ушах зазвинело и посыпались зубы.       но бьет он только наивно нежными словами и столь неправильно мягким взглядом.       — я люблю тебя, коджи, люблю.       рюсеи улыбается ему. вытирает рукавом кровь из разбитого носа, но только сильнее пачкает лицо. и все продолжает улыбаться, раскрывая руки для объятий.       — и все обязательно будет хорошо. мы справимся.       сато всегда так говорил. с самого детства. находил его в каких-то подворотнях и отводил к себе домой, осторожно придерживая. потом осторожно лил перекись на новые раны, чем-то мазал, пластыри клеил и все повторял, что коджиро ни в чем не виноват. что однажды все наладится. что он всегда будет рядом.       и он действительно рядом.       отлетает к стене, сбивая чашку с недопитым чаем, падает на пол. рядом. коджиро его по разбитой скуле гладит едва ощутимо и снова за волосы хватает, приподнимая. заставляет в свои стеклянные глаза смотреть.       — ты говорил, что любишь меня. ты ведь любишь меня? любишь же?       сато его больше не слышит, лишь по губам читает. но после очередного удара мир вращаться начинает, выгарает словно старая фотография, белыми пятнами покрывается. как будто снова пошел снег.       эта зима будет снежной. теплой.       у хиши руки тоже теплые. и липкие от крови. но обнимают крепко, согревают, пока у коджиро взгляд проясняется постепенно. и он снова рассыпается. на осколки и в извинениях. старая трещина в ребре сато напоминает о себе, жалобно ноет, молит хватку ослабить. но кто послушает?       — я люблю тебя, коджи… люблю.       рюсеи даже свой голос не слышит. он отдается в горле болезненной вибрацией, пока мир продолжает меркнуть. и сато наконец-то теряет сознание.       все обязательно будет хорошо. они справятся.