полуночные сюжеты

             В пять лет Кейске впервые задумался, что его привлекают блондинки. В светлые шелковистые волосы так и хотелось руками зарыться, чувствуя тепло у корней, зарываясь еще и носом, прикрывая глаза и вдыхать крупицы солнечного золота.              Восхитительно, отчего собственная черкая копна совсем жалкой казалась. Хотелось тоже высветлить, выбелить, хотя бы выгореть на солнце. А потом от матери по шее получить за пересушенные осветлителем волосы.              Все же золотистый это не его. На солнечные волосы лишь со стороны смотреть, восхищаясь, хотелось.              А потом в одиннадцать он начал понимать, что куда больше ему нравятся блондины. Чтобы волосы на широкие плечи спадали, подчеркивая натренированные мышцы, придавая особого шарма владельцу светлой гривы.              У Кейске чуть ли не слюна текла от подобного вида и даже ухоженные волосы Эммы не вызывали такой восторг, как…              В пятнадцать Баджи полностью окружил себя обладателями светлых волос, к ним же относил Ханму и Тору за их высветленные пряди, пока сам состригал последние белые концы, наконец-то вернув себе привычную черноту, выделяясь среди своих друзей и молчаливо восхищаясь их гривами. Даже хиленькая косичка Дракена вызывала восторг и призывала прикоснуться, на кулак наматывая… и кулаком меж наглых глаз получая за подобную вольность.              Но это еще цветочки были.              Полный пиздец в шестнадцать начался, называемый осознанием гребаной влюбленности в лучшего друга.              Как банально.              Но в оправдание Майки был просто невероятный.              И это подходило ему значительно больше приевшегося «непобедимый». Непобедимый он только в бою, а в обычное время вел себя как избалованный ребенок, заползая на первые попавшиеся плечи и засыпая так, щекоча лицо Баджи светлыми кончиками, немного колючими и посеченными, но по прежнему чудесными.              И чудесными были браслеты на его тонких щиколотках. Они же были отдельным гвоздем в крышку его гроба.              Остальными огромными гвоздями было наличие у Майки парня. Милого до скрипа зубов, послушного и тоже с золотистыми волосами. Словно насмехаясь.              И Майки таким трепетным рядом со своим Мучи был, порой при всех целовал его волосы, смущая несчастного и до лихорадочного румянца доводя.              Доводя Баджи до белого каления и до боли сжатых зубов, что уже спрятать невозможно было.              — Баджи-сан, вы в порядке?              — Да, — грубее необходимого, определенно расстраивая Чифую, вынуждая его напрячься и пытаться взглядом найти, что так разозлило его капитана.              Словно в упор не видел чертового Такемичи, рассевшегося на коленях Майки. Но ведь и Баджи хорош. В упор не замечал влюбленного взгляда и только думал порой, что ему бы в Чифую влюбиться. Он ведь хороший такой, милый, пусть и был когда-то обычным хулиганом, что без разбора хамил всем и в драки влезал.              И хранил свою любовь на дне зеленых глаз, заранее похоронив ее и любые надежды.              Баджи бы тоже просто смириться, оглядеться, найти кого-то другого. Но он не привык так легко сдаваться, пусть и не знал совершенно, что с этим делать. Он же буквально самую злую псину себе выбрал. Хуже только Хиши был с его нездоровой навязчивостью.              И Баджи начинает его понимать, второй час не сводя с Майки глаз. Но он все ласкал Такемичи, словно никого не видя. Словно они не на собрании, а где-то за храмом теснятся.              Тесниться за храмом пришлось именно Баджи, которого гребаный Манджиро к стене прижал, словно наивную школьницу, и все в глаза заглядывал.              — Что не так? — ни капли привычной несерьезности. — Ты во мне дыру просверлил и чуть ли не сбежать пытался.              — Домой надо, — самое банальное, что можно было придумать.              — Почему сразу не сказал? И зачем на меня смотрел? — и ближе подошел, вплотную к холодной стене прижимая. — Что-то не сходится, Кейске.              Вот бы запретить ему звать Баджи по имени. Чтобы не выбивал весь кислород с груди.              — Или тебе не нравится, что я с Мучи?              — Да, — необдуманная ошибка. — Не нравится.              — Так может ты хочешь отпиздить меня за это?              Поцеловать.              Черт, черт, блять! Он вслух это сказал? Тогда почему еще Майки замер, глаза округлив до невозможного и затих так внезапно, растеряв весь боевой напор?              И почему какую-то секунду спустя они в десна долбиться начали, повторяя все выученное с фильмов, хватаясь за форму друг друга, сталкиваясь языками и плотнее прижимаясь, уже начиная стояками тереться.              Так быстро.              И Майки на плечи давит, призывая на колени встать. Осталось только приказать да по бедру шлепнуть, чтобы совсем к собаке прировнять, по волосам поглаживая и в хвост их стягивая. Почти заботливо. Почти нежно.              А потом совершенно не нежно вбивался по самое основание в рот Баджи, доводя до слез и хрипа, но все не отпуская волосы, дергая за них, как только вздумается, на кулак наматывая, не позволяя отстраняться.              И склонялся постепенно, кончиками волос достигая плеч Кейске, почти обнимая его. Почти сводя с ума, когда достаточно было взгляд сфокусировать, сдвинуться немного и щекой о волосы потереться.              Так хорошо.              Но все равно не стоило забывать, что Майки — эгоистичная скотина, что совершенно ни о ком не думает, преследуя лишь собственное удовольствие, вбиваясь снова и снова, до хрипа и впивающихся в ягодицы пальцев. Вбивался без какого-либо темпа, рвано стонал и до слез за волосы тянул, совершенно не щадя. Ни задыхающегося Кейске, ни наблюдающего из-за угла Такемичи.              Но разве Баджи не этого хотел?              Мерзко.              Отвратительно.              Но довольную улыбку не скрыть, и плевать, что горло саднит почти до слез, а лицо спермой перепачкано.              На все плевать, если Майки и дальше склоняться над ним будет, щекоча плечи золотом волос.              Если и дальше будет его тайной оставаться.