полуночные сюжеты

             Раз.       Одно неаккуратное движение рукой, и чашка слетает со стола, разлетаясь вдребезги. Она даже не была любимой, но предательская дрожь все равно начала пробираться по телу вверх от кончиков пальцев, неожиданно накатывая подобием проливных дождей в середине июля. Только летом все с нетерпением холодов ждут, а сейчас обломки льда царапали кожу в попытке добраться до сердца.       Два.       Осколки дорогого фарфора перестают быть четкими, кофейная клякса теряет свои границы, словно живым источником стала и шевелится теперь полудохлой медузой на светлом паркете точно на мокром песке. И что-то мокрое стекает по щекам.       Три.       Легкие наполняются бетоном, теперь невозможно сделать полноценный вдох, приходится лишь крошечными глотками кислорода довольствоваться и ворот рубашки дрожащими руками расстегивать, чтобы хоть чуточку легче стало и шею перестала сдавливать лиана ядовитого плюща.       Четыре.       Кожа покрывается алыми соцветиями. Почти ожогами. И приходится ногтями раздирать эпидермис, чтобы не жгло так нещадно и не чесалось прорастающими из нервных окончаний цветами. Точно как в тех сказках о невзаимной любви, что убивала нежными бутонами.       Пять.       За налитыми свинцом веками обрывками старой пленки мелькают воспоминания о нем. О безучастном взгляде и столь редкой улыбке, что Коко каждую запомнил, навечно выгравировал в памяти и цеплялся теперь за призрачный образ, что смотрел лишь на него, пока в светлых волосах путались лепестки сакуры.       Шесть.       Голова опускается на стол, плечи бьет крупная дрожь, дышать по-прежнему невозможно, а на периферии сознания слышатся удары каблуков о паркет. Сейшу все ближе подходит и наконец-то обнимает. Накрывает собой, почти ложится на спину, греет и прячет от всего грязного мира за отросшими волосами, что привычно пахнут ментолом и машинным маслом. И солнечное золото смешивается с безжизненным серебром. Коко тоже почти безжизненный уже.       Семь.       Нупи шепчет прямо в волосы, что все хорошо, и его хриплый голос до костей пробирает, словно им снова пятнадцать и они вечно простуженные из-за сквозняков в старой мастерской. В те дни Сейшу тоже часто повторял, что все хорошо, все в порядке. Обнимал за плечи сгорбившегося над ноутбуком Хаджиме и заставлял краснеть от подобной близости, что интимнее всех украденных поцелуев.       Восемь.       И поцелуй едва ощутимый. Лишь мимолетное прикосновение губ к волосам, и снова шептать начинает. Сейшу за спокойную жизнь, которой он может сполна насладиться, благодарит. Говорит, что не спал тогда. Он пугает. Ласкает затылок горячим дыханием и повторяет без конца, что скучал, что любит. Коко тоже его любит до безумия сильно. Потому никогда не вернется.       Девять.       Потому вытирает слезы, размазывает их по всему лицу вместе с красно-черными потеками подводки и туши, что вроде как водостойкими должны быть. В последний раз накрывает призрачную ладонь Нупи своей, целует. И поднимается с места, чуть пошатываясь, все еще плохо видя. Хватается за мебель и стены и кое-как до раковины доходит, даже не вступив в кофейную лужу. Умывается отвратительно холодной водой, совершенно не тревожась, что она на волосы и одежду попадет. Неиронично утопиться хочет.       Десять.       Но приходится в порядок себя приводить. Потому по пути в спальню мокрыми руками зачесывает волосы назад, расстегивает рубашку до середины груди. Обвешивается жемчугами и золотом, покрасневшие от слез глаза наново черным обводит и усмехается отражению. А из зеркала дорогая шлюха смотрит, что под утро снова будет сдирать с кожи чужие прикосновения и отчет об удачной сделке писать, мечтая уснуть навсегда и в этом сне вечности напролет смотреть в светло-зеленые глаза, больше никогда не отпуская его руки.       Но часы бьют одиннадцать.       Прошлого не вернуть и ничего уже не изменить, остается лишь выпрямить плечи и ждать следующей призрачной встречи.