полуночные сюжеты

             коко достаточно древний колдун и достаточно хорошо скрывается, раз прожил уже не одно столетие. но за это время он почти ни с кем не сближался, и на то есть свои причины. и главная из них — все люди смертны, а другие колдуны чересчур напыщенные и скучны в своем желании стать сильнейшими. а еще была она.       ее звали акане и ее образ почти полностью стерся из памяти за прошедшее столетие. остался лишь неточный портрет углем, оберегаемый стеклом и магией, и редкие сны, в которых по цветочному полю к нему бежит светловолосая девушка и улыбается так широко, что почти не видно зелени глаз. всегда такая светлая и яркая, что порой слепила привыкшего к темноте коко.       сводила с ума, избегая его прикосновений, шутливо за деревьями пряталась точно в их первую встречу. коко за травами в лес отправился, запасы пополнить, а там она. как настоящий ангел в окружении цветов и солнечного света сидела, жемчужные косы расплетены, на голове маковый венок, льняное платье с плеча спало.       в нее невозможно было не влюбиться, и лишь стальная выдержка помогла сразу же на девушку не накинуться, осыпая молочные плечи поцелуями, помогая макам на шее расцвести и вдоль острых ключиц. хотелось в свое поместье утащить и всеми способами своей сделать.       или тихо приблизиться, чтобы не напугать — все равно напугал, — и прошептать, что погода хорошая. а потом ловить меж деревьев, не позволяя сбежать, игнорируя все слова, что их души не созданы друг для друга. откуда только узнала?       но зато библиотека коко лишь для акане создана, и его травяные чаи, дорогие ткани для пышных платьев и золотые украшения для волос — все для нее, чтобы смущенный румянец вызвать и короткий поцелуй украсть, прикасаясь губами к узкой ладони. просто нужно было подождать, она юная еще, не знает, чего ей от жизни хочется, не уверена в своих чувствах и загадочных раскосых глазах.       хаджиме определенно что-то скрывал от нее, недоговаривал, от ответов часто уходил, а после вновь подарками заваливал. и на нее в городе все чаще оборачиваются, шепчутся за спиной, не понимают, как она, неопытная, бедная и вполне обычная, смогла неприступного графа к себе расположить.       ее сожгли как ведьму, пока коко в городе не было. им даже попрощаться не дали, не дали возможности спасти инуи, оправдать ее и правду рассказать. то колье так и осталось в шкатулке лежать, пылью покрылось уже и паутиной поросло, спрятанное где-то на чердаке, чтобы алые камни не напоминали о ярком пламени, что несколько следующих лет в кошмарах являлось.       хаджиме без зазрения совести всех причастных уничтожил, доведя до безумия, чтобы они самостоятельно с часовни спрыгнули около того места, где костры разжигали. они не ту поймали, не ту убили. а он отомстил, пусть даже их души никогда не были предназначены друг другу. и теперь оставалось лишь носить букеты белых маков на ее могилу и встречать в своих снах в окружении летнего солнца и полевых цветов.       и коко упустил, в какой момент сны изменились. словно это постепенно происходило, ночь за ночью волосы становились короче, оголяя плечи, шею и затылок, а фигура наоборот становилась только выше. и черты лица неожиданно четко удалось увидеть, они по-мужскому грубее стали, но все такие же притягательные.       и стало гораздо больше прикосновений, что почти обжигали вечно холодные руки. объятия почти душили, когда немного хриплый голос шептал, что никогда не отпустит его. найдет и больше не отпустит. клятва наконец-то родившейся родственной души, которую хаджиме уже отчаялся найти.       это одновременно пугало и будоражило. хотелось пойти на опережении и первым найти этого жадного ангела. и ответ конечно же нашелся в книге — создать куклу по подобию образа из грез, вселив в холодный фарфор ту часть души, что приходит во снах. это должно было приманить хозяина, ведь душа обязана целой быть, потому и будет тянуться к украденной частичке.       только вот в книге лишь два предупреждения было — сны после этого исчезнут, а кукла живой будет, пока душа не станет вновь целостной. ничего критичного и все легко объяснимо. казалось, самым сложным было найти мастера, что согласится создать куклу человеческого роста.       самым сложным оказалось не влюбиться в чертову холодную куклу. коко снова не заметил, как это случилось, просто однажды проснулся, когда его фарфоровые руки обнимали, а стеклянные глаза отражали солнечный свет. почти живыми казались.       и ведь кукла тоже почти жива, даже душа есть, пусть и малая ее часть. лучшая часть, без подводных камней и спрятанных скелетов. эта часть любит читать, а еще больше, когда коко вслух читает, пусть даже на мертвых, совершенно непонятных языках. эта часть играет на арфе даже с шарнирными пальцами, наполняет поместье нежными мелодиями, порой тоскливыми.       без снов действительно тоскливо было, но ведь сейшу рядом, верно? к нему прикоснуться можно, пусть и не чувствуя прежнего тепла, его по волосам можно погладить и в висок поцеловать, убирая вьющиеся пряди за ухо. нашептывая, что одним днем они обязательно встретятся. когда-нибудь в будущем.       когда-нибудь через двенадцать лет, когда коко совсем забудет, что рядом с ним лишь кукла. реальный сейшу на главной площади играет на арфе, собирая в шляпу медные монеты, пока кукольный с хаджиме по городу гулял — на руках перчатки, на лице вуаль, чтобы никто стеклянных глаз не видел.       а затем жменя серебряных монет летит в шляпу юного музыканта. коко улыбается, кукла рядом с ним пытается не хмуриться, не хвататься за руку, не пытаться оттянуть его коко. все эти двенадцать лет именно он, фарфоровый, рядом был, помогал унять огненные кошмары, всю ночь по волосам гладил, готовил завтраки и выгонял охамевших клиентов.       именно он учил коко на пианино играть и переживал, когда колдун к арфе прикасался, словно так просто было струны порвать. и ему коко свои старинные фолианты давал, помогая латынь изучить и суть магии понять.       он ревновал к своей же душе. так глупо. и отвратительно больно, словно фарфоровое сердце внезапно ожило и с каждым ударом пыталось грудную клетку изнутри разбить. чтобы к коко в руки упасть, пообещав всегда рядом быть, попросив не убивать.       — ты не исчезнешь, — коко и сам почти плачет, когда по кукольному лицу гладит. — после воссоединения ты передашь ему свои воспоминания, — и любовь, но они никогда об этом не говорили, чтобы сейчас вслух произносить.       — мне страшно.       — я рядом, — и холодные руки в своих сжимает, обещает. — всегда буду.       — он смертный, — словно не о себе говорит.       — я поделюсь своим проклятием.       поцелуи уже привычны для них, но сегодня все иначе было. с привкусом соли и прощания. с послевкусием новой встречи, лишь подождать немного надо, перетерпеть, еще раз в объятиях сжать друг друга и слезы утереть.       — все будет хорошо, — тихо, чтобы реальный сейшу не услышал.       он в соседней комнате сидит, оглядывается чуть напряженно и не решается к остывающему чаю прикоснуться. почти падает, когда коко с куклой возвращается. теперь одежда не скрывает шарниры, а магия запирает все двери, чтобы уйти не смог.       но сейшу даже не пытался, почти к полу прирос и во все глаза на свою фарфоровую копию смотрел, потом на смутно знакомого графа. когда-то давно он мрачной тенью во снах являлся, пугал еще совсем юного музыканта. а теперь перед ним в полный рост стоял, из кончиков пальцев золотые искры сыпались, а глаза затягивались темнотой.       и у куклы голос такой же, как у сейшу, лишь намного спокойнее, он просил не волноваться сильно, обещал, что больно не будет, что это совсем немного времени займет. им лишь за руки взяться необходимо, вздрогнуть от холодного фарфора и глаза закрыть, снова вздрагивая. теперь от прикосновения коко, что над их сердцами руки держал, шептал что-то, в подобие транса погружаясь.       плача за опущенными веками и лишь чудом не путая слова. это сложнее, чем он думал. отпускать того, кто все эти годы рядом был. и сшивать душу оказалось долго, болезненно и почти всю магию из организма выкачивает.       выкачивает жизнь из стеклянных глаз, оставляя лишь пустую оболочку. обычную куклу, что отправится на чердак к остальным важным, но позабытым вещам. но сперва придется на пол от бессилия осесть и искоса наблюдать, как сейшу в не совсем свои воспоминания погружается. вспоминает.