Hell aggression

Чонгук с отцом уже были порядком окосевшие от всего выпитого. — Ну? — Что? — Сгорел он? — Чонгук пьяными глазами посмотрел сквозь отца. — Нет. Его вытащили сбежавшиеся на пожар. Между прочим, твоя мать и, стало быть, ты в каком-то колене, черт его знает в каком колене, его потомки. А то распятье, что у матери в комнате, рукоять его меча. — Ну? — Что? — Ну, а Тэхён-то тут причем? — А… Тэхён в каком-то, черт знает в каком колене, потомок Чонхо. — А откуда ты знаешь? — А вот здесь уже нужно вспомнить те события, которые случились тут, когда ты учился. — Отец сделал неопределенный мах рукой в сторону потолка. — Ну? — Что? — Ну, дальше рассказывай! — Сейчас, — и отец извлек полный пузырь самогона. — Хоттабыч, — пробормотал Чонгук. Ненависть, испытываемая матерью Гука к семье Тэхён, для всех была необъяснима. Да и она сама, пожалуй, не смогла бы ее объяснить. Повода вроде бы и не было, тем более, что Тэхён, всегда приветлив и обходительный, был всем в деревне по сердцу. Но вот не могла ничего с собой поделать мать Чонгука, и все тут. Вся ее сухонькая фигурка наливалась черной ненавистью при малейшем упоминании об Тэхёне или о его родителях. — Бог с тобой, Соён, чего ты на них взъелась? — пытался угомонить жену Хосок. — Ну, чем они тебе досадили? — Не знаю, Хоба. Разумом не могу этого понять, но уж больно душа моя их ненавидит. Чувствую всем нутром зло в них. Бесово они отродье, Хосок, и никто меня не переубедит. Сердце матери сразу почуяло зарождение чувства между Чонгуком и Тэхёном. Это был удар. Все внутри нее восстало против этого. Всеми возможными и невозможными средствами пыталась она разлучить их, оградить Чонгука от Тэхёна. Будучи женщиной умной, она придумала довольно хитрую затею. По соседству с ними жила семья Ким. Сын их, ровесник Чонгука Джун был влюблен в Тэхёна. Вот и решила Соён использовать в своих целях этого ограниченного парня. Дело закончилось печально. Доведенный до исступления бесплодностью своих попыток завоевать сердце Тэхёна и его насмешками, Джун решился на насилие. Но на его беду поблизости оказался Чонгук. Дрались, стиснув зубы. Обладавший от природы завидной физической силой, Чонгук жестоко избил его. Получи это дело огласку, дорого бы стоили Чонгуку сломанные ребра и сотрясение мозга, полученные Джуном. Но, по вполне понятным причинам, родители Джуна шума поднимать не стали. Он же затаил в сердце своем злобу и, подловя момент, стрелял в Чонгука из охотничьего ружья. Убить он его не убил, но две картечины застряли у Чонгука в плече. Джун был изобличен и после суда, как в песне поется, поехал из Сеула в Сеул. Наученная горьким уроком, мать больше не пыталась как-то воздействовать. Она решила просто удалить Чонгука от Тэхёна. Отъезд Чонгука на учебу в институт принес ей облегчение. Было убито сразу два зайца: он был далеко от Тэхёна и получал образование, то есть путь к легкой жизни, которой не смогли добиться ни мать, ни отец. Оставалась еще одна проблема — переписка. Но, пораскинув мозгами, Соён и из этой ситуации нашла выход. Письма Чонгука к Тэхёну и Тэхёна к Чонгуку прямиком от почтальона попадали к ней в руки. Этому способствовала страсть того к горячительным напиткам. Ради такого дела Соён не жалела самогона. И могло бы это все длиться очень долго, пока Тэхён и Чонгук не плюнули бы друг на друга, да опять вмешался случай. Как-то, будучи «под мухой», проболтался почтальон. Правильно говорят: «Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке». Короче, дошла вся эта история с письмами до Тэхёна. Скандал разразился посреди деревни. И у Соён, и у Тэхёна языки неплохо были подвешены. Ни та, ни другой за словом в карман не лазили. Кто уж из них на кого больше грязи вылил — трудно судить, но обиженной себя посчитала мать Чонгука. До вечера она распалялась, а потом двинулась в дом семьи Тэхёна требовать извинений, как в запале крикнула, мужу. Отсутствовала она недолго. Вернулась в каком-то нервозном возбуждении. Пропустив вопросы мужа мимо ушей, заперлась в своей комнате и что-то долго писала. Уже потом, после всех событий, перебирая лежавшие в шкатулке Соён бумаги, Чон Хосок более-менее смог понять, что было к чему. Мать Чонгука была в секте «Защита Храма Божьего». Пережив множественные гонения, секта лишь укрепилась и держалась на жесточайших законах дисциплины и повиновения. Проклятье Чангюна, брошенное вслед Чонхо, передавалось из уст в уста и стало чуть ли не девизом секты. Судя по всему, в тот вечер Соён узнала, что Тэхён один из потомков Чонхо. Писала же она, очевидно, насчет этого патриарху секты. Что она писала — неизвестно. Сохранился лишь ответ патриарха, бережно запрятанный в шкатулку: «Да возлюбит тебя Бог, сестра наша во Христе, Соён! С великой радостью получил от тебя благостную весточку. Сведения, сообщенные тобой, наполнили душу мою умиротворением. Еще одним змеенышем ярополковым скоро станет меньше и еще одной бескорыстной заслугой перед Господом нашим Иисусом Христом у тебя станет больше. Для вырывания сорного всхода этого из земли посылаю тебе в помощь семерых псов Господних. Их предназначение охранять плоды дел Господних на этом Свете. Да Возлюбит нас Бог! С любовью к сестре своей патриарх Мин». Целую неделю Соён не выходила из дому. С утра до вечера молилась и, соблюдая пост, не брала в рот ни крошки, только стакан воды выпивала утром и вечером. До разговоров с мужем не снисходила, и он, поначалу пытавшийся с ней заговаривать, отстал. Через неделю вечером, уже укладываясь спать, Чон Хосок услышал шум подъехавшей к дому телеги. «Кто бы это мог быть?» — подумал он. В дверь повелительно постучали. Чертыхаясь, хозяин спустился в сени. — Кого нелегкая занесла? — не очень гостеприимно спросил он. — К Вашей супруге, Соён. — Ответ, глухо раздавшийся из-за двери, большого удовольствия ему не доставил. — К моей супруге в такой час не приходят. — Открой! — вдруг раздалось за спиной. Хосок обернулся. Жена, одетая в какое-то монашеское рубище, со свечой в руке, спускалась по лестнице. — Открой, я давно их жду. «Так их еще и несколько…» — про себя подумал он, но дверь открыл. Через порог шагнули трое. Все как на подбор, рослые, широкие в плечах. Черные плащи-дождевики облегали могучие фигуры. — Да возлюбит тебя Бог, сестра! Патриарх шлет тебе свой поклон. — Я ждала вас. Откладывать незачем, идем. — То есть как это идем? — Хосок . — В такой час я тебя никуда не пущу. Первый из троих удивленно на него посмотрел, а потом перевел взгляд на Соён. — Вы можете сделать, чтобы он нам не мешал? — в свою очередь взглянула на того Соён и, увидев, как кривая усмешка переломила тому губы, поспешно добавила: — Только не причиняйте ему вреда. От таких слов пальцы Чон Хосока крепко вцепились в рукоять топора, а по спине пробежал неприятный холодок. В это время его глаза встретились с глазами незнакомца. Все окружающее куда-то исчезло, были только эти глаза, и он в них тонул. Откуда-то со стороны, вернее, со всех сторон, обволакивая сознание, послышался голос: — Ты безволен! Он стоял и смотрел, как выходили жена и незнакомцы. Ему было все равно. Лишь под действием какого-то инстинкта стадности он двинулся следом. Во дворе стояла телега, на которой сидели еще четверо в таких же черных дождевиках. Обменявшись приветствиями с сидевшими на телеге, Соён вдруг увидела мужа. — Почему он здесь? — Не знаю, но нам он не будет мешать. — Ну ладно. Я думаю, телега нам не понадобится. Идти недалеко. Идите за мной. — Соён зашагала к деревне, следом гуськом двинулись приехавшие. Теперь у каждого в руках были ружья и еще какие-то тюки. Чуть приотстав, с безумным взглядом шел, пошатываясь, Чон Хосок. Деревня как вымерла, даже собаки молчали. Зловещая группа, черная и ощетинившаяся стволами ружей, наконец достигла нужного дома. Дом семьи Тэхёна стоял у самой околицы. Метрах в двадцати уже темнела стена деревьев. — Птички спят в своем гнездышке, — прошептал один, похожий в своем черном плаще на ворона. Быстро разбежавшись, «псы Господни» достали из тюков канистры, обливали стены дома бензином. Один из них закурил. Взяв прислоненные к стене грабли, подпер входную дверь. Несколько раз глубоко затянулся дымом и швырнул папиросу в лужу бензина под стеной. Взметнувшееся пламя быстро охватило дом. — Полезут из окон, стреляйте. Внутри дома раздались крики. Кто-то налег изнутри на дверь, но это было бесполезно. В окне мелькнуло чье-то лицо, но, увидев стоящих в свете пламени «псов Господних», поспешно отшатнулось. — Посмотрим, что они выберут, смерть от пламени или от пуль, — повернулся к Соён один из стоявших рядом. Он посмотрел вдоль улицы. — Люди на пожар сбегаются. — Взведя курки на двустволке, выстрелил в воздух. Бежавший к горевшему дому с ведрами народ, повернувшись, бросился обратно. — Смотрите, они там! — вдруг закричала Соён, тыча пальцем в сторону леса. За околицей откуда-то из-под земли показались одна за другой две фигуры. Одна, девичья, быстро достигла леса и скрылась среди деревьев. — Там подземный лаз из дома, — процедил один из «псов Господних», ловя на мушку фигуру, тяжело бежавшую к лесу. Из-под земли в это время выбирался мужчина. Грянул выстрел. Женщина, почти добежавшая до спасительных деревьев, упала. Мужчина пригнулся и, повернувшись, прыгнул обратно в лаз. Первой к лазу подбежала Соён. Ненависть придавала ей силы. — Там один остался. Отец Тэхёна! — указывая на нору в земле, крикнула она. — Ничего страшного, там и похороним. — Толовая шашка полетела под землю. Глухо прозвучал взрыв. Земля просела. Подземного лаза больше не существовало. Пока все занимались лазом, Соён подбежала к убитой и перевернула ее. Это была мать Тэхёна. Вопль бешенства вырвался у матери Чонгука. — Быстрее! — крикнула она, устремляясь в лес. — Тэхён сбежит! — От нас не убежит. — «Псы Господни» рванулись следом.