Химе

Мадара покинул собственные покои далеко за полночь. Этой ночью, он словно взимал с неё плату за услугу, а насытившись, оставил одну. Он чувствовал как между их телами возникал взрывоопасный накал, будто очутился в самом сердце бури: там, где грозовые тучи обменивались электрическим разрядом, а сопровождающий яркие вспышки света оглушающий гром, лишал слуха. С его телом это происходило часто, в особенности накануне и во время битвы, но получать такое же напряжение в ответ, во время близости с женщиной, было странно и необычно. Эта острота ощущений приводила его в экстаз, отзываясь приятным и волнующим тремором во всем теле, пробуждала зверское, дикое ощущение голода и жажды. Ему нравилось, что она вызывала в нем настолько редкие и необычные, а иногда и забытые чувства и ощущения. Но это было опасно. Опасно для самого Мадары. Учиха не мог позволить Мэйуми завладеть его желаниями. Вожделенные желания приводят к мыслям, а мысли порабощают разум. Это была не любовь, как наивно мог бы предположить Изуна, если бы брат поделился с ним своими мыслями. Это было всего лишь желание. Желание обладать не просто физической оболочкой, но сломить, подчинить и укротить дух, волю и разум. Лишь противостояние ему, её неукротимость и сопротивление, что яро отражаются в её взгляде, подпитывают и подначивают его интерес к ней. Руководствуясь элементарной логикой, обладатель шарингана понимал, при том раскладе, где Ибури проявит к нему благосклонность, его интерес к ней полностью испарится. В любом случае, пока он не получит от жены то, что ему необходимо, он не сможет предпринять какие-либо шаги. Мэй нужна ему такой: настоящей, ненавидящей его, но вынуждено покорной, иначе люди в Хачо-мура почувствуют обман. Ситуация в горной деревне накалена настолько, что любая, малейшая искра грозится пожаром слишком больших масштабов. Меньше всего Мадару должны сейчас отвлекать плотский голод и до смешного детский, мальчишечий максимализм. Учиха нужно время. Лишь оно покажет, если влечение его не пройдет, а горная химе не воспылает к нему страстью, то Учиха использует на ней иллюзию, внушив девушке нужные чувства, избавив себя от лишних хлопот. Отец учил Мадару- мужчины падки на женщин и власть. А женщины, если они обладают хитростью и умом, могут затуманить рассудок хуже любого опиума или алкоголя. Мужчина же, должен быть стойким, противостоять чарам и соблазнам. Лед его не должен дрогнуть, не должен плавиться под пленительно-нежным жаром женских ласк и дурмана. Перед глазами наследника великого клана разворачивалось немало таких примеров, а будучи способным учеником, гением своего клана, Мадара хорошо усваивал уроки.  Ну а пока, для достижения своей цели, главе клана было необходимо запастись терпением и соблюдать необходимую дистанцию, чтобы похоть и его нездоровые желания поработить её сознание и тело не взяли вверх над ним. У него много масштабных планов, которые изменят не только его жизнь и жизнь клана, но, вполне возможно, и всего мира. По этой причине он не имеет права поступиться ими ради настолько примитивных потребностей. А для усмирения этого внутреннего пламени, мужчине следует проводить время с Наоки и другими женщинами, в перерывах между нескончаемыми делами в клане и деревне. Естественно, Ибури делала это неосознанно, и мужчина очень надеялся на то, что она никогда и не узнает об этом. Он уж позаботится о том, чтобы никаких подозрений у девушки не возникло. Помимо очевидный действий с его стороны, вскоре, когда клановые лекари дадут добро, он использует силу своих глаз,— слишком многое стоит на кону, и он не имеет права на ошибку.  Поэтому он покинул супружеские покои быстрее, чем планировал. Сама Мэйуми спать сегодня не будет наверняка. Она готовилась, ждала, молилась о наступлении этого дня,— и вот он! Её волнение объяснимо. Столько вопросов, мыслей, столько вариантов исхода грядущей битвы. Ками-сама… Её люди, её народ!…О них она задумалась лишь сейчас. Чтобы не задумали красноглазые, они не придут в её деревню с песнями и проповедями о всенародной любви. Дорогу от ворот до главной площади они окрасят в цвет своих проклятых глаз. Только вот кровь эта будет не потомков богов, а простых людей, живущих все эти годы с ней бок о бок. Ослепленная жаждой мести, она вовсе не подумала о них. Ком в горле, на том самом месте, где она прошлась кунаем, словно раздувался в своих размерах, пытаясь задушить её. Еще большую душевную боль девушке причиняло осознание— она готова заплатить любую цену за достойную месть каждому повинному. И пусть ей уготованы вечные муки загробной жизни за каждую смерть невиновного,— она готова заплатить сполна. *** Мелкий дождь волновал гладкую поверхность озера. Он нервно морщился от того, как капли попадали в глаза и лицо. Хотя, если быть откровенным, половину лица мужчина и не чувствовал. Воин усмехнулся, у него сломаны рёбра, рука, внутренности будто пропустили через мощный пресс, а он беспокоиться о каких-то щекочущих лицо каплях. Подняв глаза, и проморгавшись, мужчина осмотрелся. Картина перед глазами становилась всё чётче, оттого и приобретала всё более мрачные оттенки. Толпа людей, что стояла прямо перед ним выглядела ещё более обреченной, чем он сам, угрюмой и угнетенной.  Старые доски наспех собранного помоста заскрипели. Через мгновение он заметил темно-зеленый шёлк дорогих одежд. В трех метрах от него появился человек. Он начал свою громкую речь о предательстве, подстрекательстве, о корыстных помыслах перехватить власть. Как и ожидалось, наказание для подобного рода преступлений соответствующее— немедленная казнь.  Кацу смотрел на него с непоколебимой верой в свои принципы, правоте, яростью и полным принятием собственной участи. Ичиро вглядывался в глаза ближайшего соратника Сатоши и видел то, чем в тайне восхищался. Он мог высмеивать подобное упрямство среди таких же трусов и лицемеров как и он сам. Но глубоко в душе, там, куда Ибури боялся погружаться, он осознавал, что хотел бы быть таким же. Ичиро знал, что при подобной опасности, он будет молить о спасении, забыв об остатках гордости и чести. Из двух зол: унижения или смерти, он точно выберет первое. Одним кивком, нынешний глава Хачо-мура дал приказ к исполнению приговора. Кацу перевел взгляд на толпу, где мелькали знакомые лица, а затем на пейзаж за их спинами. Горные хребты, медленно начинали обрастать зеленью. Их мощный щит возвышался над водной гладью родного озера. Туда он повел сына в последнюю их встречу. Мальчик плакал, что рыба у него никогда не клюет, в отличии от его друзей. Предводитель конницы усмехался тогда, но немного порыбачил с сыном. Они вернулись домой с уловом: пятью небольшими рыбами. Мужчина распорядился, попросив тётушку Нэ, что помогала Шуи по дому, и в целом, заменила ему мать, поджарить добычу и подать к обеду. Жена тогда опоздала к началу обеда, но Кацу не разрешал притрагиваться к еде, пока главная женщина этого дома не присоединиться к ним. Он знал, что молодая женщина его не любит, но ему казалось, что его любви к ней должно хватить еще на долгие годы. Шуи пришла через четверть часа, виновато поклонилась и села справа от мужа. Пока сын хвалился удачной рыбалкой, и распределял жаренную рыбу, женщина мягко улыбалась.  Обычно, когда она переводила взгляд на супруга, её тихая радость угасала. Но в этот раз этого не произошло. Вроде бы, он- взрослый мужчина, повидавший на своем веку немало тягот и красивых женщин, но стоило ей подарить ему робкую улыбку, как сердце вояки забилось с такой силой, отдаваясь где-то в горле, не давая проглотить кусок риса.  — Одна — ото-сану, вторая— ока-сан, третья— Нэ-баа-сан, четвертая— мне,— считал мальчик, указывая на каждую рыбу палочками  — а кому последняя?  Не отводя взгляда от мужа, Шуи сказала: —Тоже мне Сын нахмурился, отрываясь от созерцания приготовленного улова. — Почему, ока-сан? Ты так проголодалась?  Хмыкнув, и легко улыбнувшись ребёнку она ответила: — Да, сынок, ведь в моем животе теперь живет твой брат, или сестра. Кацу казалось словно он в мгновение разучился дышать. Он отложил палочки, пытаясь скрыть нервную дрожь и слегка отпрянул от стола, посмотрел на жену. Он не мог определиться, что его шокировало помимо беременности супруги: ее радость, спокойствие, или мысль о том, что это все напускное? Он не думал, что Шуи захочет еще детей от него. О, он просто мечтал о большой семье! Минимум о четверых! Но чего уж Кацу точно не хотел— так это заставлять Шуи. Нет ничего ужасней матери ненавидящей собственных детей в своей утробе. Он видел такое, и точно не хотел такого в своем доме.  Шуи, видимо напугал его вид, потому что она обеспокоенно посмотрела на мужа и отложила палочки: — Ты не рад?  Он резко поддался вперед, взяв ее за похолодевшую ладонь своей вспотевшей и всё ещё подрагивающей: — Я счастлив. Но, важнее другое: счастлива ли ты?  Она подняла на него слезящиеся глаза, поджала губы, а затем кивнула. — Да,- тихо пролепетала она,— я наконец-то счастлива.  Трудно было сказать, что послужило причиной обретенного счастья Шуи: в неизбежном принятии своей судьбы, в новой беременности, или же, в сравнении своей жизни с жизнями других женщин, где её была наполнена комфортом и хорошим отношением; или все таки, она полюбила своего мужа на самом деле? Откровенно, Кацу не хотел об этом думать ни тогда, ни после. Ровно как и сейчас, когда спустя год, он стоит на коленях, а над ним возвышается занесенный меч.  Он посмотрел на родной край взглядом полным любви и огненной решимости.  Через секунду, глаза его закроются навсегда.  Чего не учел Ичиро, но приняли во внимание Учиха, так это то, что пламя, вспыхнувшее во взгляде Кацу не растворится в небытии, а искрами рассеется над насильственно собранной толпой. А искры порождают пожары… *** Она лежала на животе, на все ещё не расселенном футоне. Было далеко за полночь, но Наоки не могла заснуть. Сейчас, в этом огромном доме, она чувствовала себя еще более одинокой и несчастной, чем в опустевшем родительском доме, или в доме умершего мужа. Тут, среди большого количества людей, её одиночество ощущалось особенно остро. В доме, как и за его пределами, все относились к ней с напускным уважением. Она ведь не просто рядовая женщина Учиха, а никто иная как женщина Мадары-доно. Но всё уважение, лесть и прочее лицемерие исчезало в мгновение, стоило появится Мэйуми Ибури в поле зрения. Вот их госпожа, хоть и чужая. Наоки видела трепет в их глазах лишь от статуса этой девушки. Всё было предельно очевидно даже сегодня, во время праздника, где собрались все состоятельные женщины клана. Ей улыбались  осторожно кивали до тех пор пока Мэйуми не вошла в зал. В это мгновение, Наоки превратилась в безликую тень. И как и полагается, её оттеснили куда-то в крайнюю часть комнаты. Там, молодая женщина скрипя зубами цедила крепкий алкоголь, сжимая отёко до побелевших пальцев. Маленькая доза выпитого саке развязала ей язык. Зачем Наоки вступила в бессмысленный разговор? Зачем попыталась сказать что-то Ибури? Она сама не поняла и не одобрила этот глупый порыв, так как по собственному мнению, стала выглядеть в глазах всех присутствующих еще более жалкой и глупой. Наоки понимала, что сама виновата в своих нынешних проблемах. Она прекрасно знала, зачем ее отдали Мадаре, вполне логичная причина- сохранение чистой крови на случай, если гены Ибури станут помехой появления детей с шаринганом. Её никто не заставлял влюбляться в него или грезить о том, чего в её жизни явно не будет. Тем не менее, у вдовы возникал вполне очевидный вопрос: почему она? Все в клане знали- она бесплодна. Зачем же отдавать ее такому выдающемуся человеку как Мадара? Ведь, по сути, возлагать надежды на неё в этом плане- дело гиблое. Сам сын Таджимы мог и не знать о бесплодии женщины,- да, он глава клана, но не отвечает за перепись медицинских бумаг, у него дела поважнее. Стало быть... Тревога, словно внезапный укус змеи, овладела ее сердцем. Что если это своеобразная ловушка для главы клана? Что если старейшины каким-то образом будут использовать это против её любимого? Решено! Когда Мадара придет в ее покои, она обязательно поговорит с ним...Если придет... Он не приходил к ней уже больше месяца. И судя по рассказам и перешептываниям прислуги, он проводит все свободное время с женой. Они, большую часть времени, проводят в кабинете, обсуждают какие-то важные дела. Хотя, исходя из того, что она подслушала, они заняты не только политическими вопросами, но и развлекаются.  Наоки смяла край одеяла в кулаке и плотно сжала челюсть. Говорят, что всё что выпадает на долю человека он заслужил либо в этой жизни, либо в прошлой. Так что же совершила она, чтобы вот так, мучаться всю жизнь? Слезы, мокрой дорожкой пересекли переносицу и крупной каплей упали на белое покрывало. Но шум отъехавшего сёдзи заставил женщину забыться и резко сесть.  Наоки сморгнула слезную пелену со своих глаз устремляя взор на высокую и грузную фигуру. Её сердце затрепетало, отдаваясь сумасшедшим биением в ушах. Не скрывая улыбки, она резво подскочила и поклонилась, пытаясь унять дрогнувшие руки,- так ей хотелось потянуться и прижаться к нему.  — Добрый вечер,- она запнулась, так как хотела сказать «койбито», но не зная его реакций, вовремя заменила на «Мадара-доно». Обладатель шарингана окинул молодую женщину безучастным, совершенно холодным взглядом. Задвинув за собой традиционную перегородку, он прошел вглубь темной комнаты.  Наоки прикусила нижнюю губу- слишком многое она хотела ему сказать, но не решалась. Но Мадара, с присущей ему ярой решимостью, лишил свою любовницу выбора, притянув её к себе.  Наоки, в отличии от Мэйуми, никогда глаза не закрывала и не отводила от него взгляд. Она жадно ловила любую его мимику, движения его мышц. Любое касание, пусть даже грубое и механическое, женщина принимала с трепетом и благодарностью.  Спустя несколько недолгих минут, когда стало понятно, что Мадара никуда не торопится, Наоки, прижавшись головой в районе его ребер и положив ладонь на обнаженный торс мужчины, подняла глаза. Основатель Конохи смотрел в потолок слишком сосредоточенно, словно ознакамливался с очередным официальным свитком. Мысли его явно были далеки от рядом лежащей женщины. На самом деле, бывшая вдова была права, но помимо грядущего события, мысли Мадары метались от одной к другой. Еще с раннего юношества, он запретил самому себе утопать в болоте своего сознания. Он выбирал совершенно отстраненную тему для размышления, будь то астрономия, доскональный анализ движений ката, приёмов, или философия. Юноша запрещал себе думать о сражении либо о возможном исходе  — Говори,- приказал он даже не одарив женщину секундным взглядом. Брюнетка поджала губы. Ну вот, она даже думать ему мешает. Он же шиноби, чувствует всё и всех вокруг себя. Если она скажет ему, он разозлится и уйдет. Но ведь в какой-то момент, у мужчины возникнут вопросы, и когда Мадара узнает правду, он бросит её. Живот Наоки свело в неприятном спазме. Готова ли она к этому? Если быть откровенной с собой, Наоки прекрасно знала ответ- нет.  А что, если он и так всё знает, и она для него лишь способ разнообразить свою интимную жизнь? Уж лучше так, чем потерять его. Может кто-то скажет, что она жалкая и слабая, недостойная женщина Учиха с какой стороны ее посмотри. Но ей было все равно. Не имея никого и ничего в своей жизни, Наоки нашла новый стимул жить в лице Мадары. Женщина готова была унижаться перед ним (опуститься ниже, чем она уже опустилась, она навряд ли сможет), пусть смеется, пусть пользуется,- она выдержит. А вот к тому, что лучший воин Учиха покинет её навсегда- нет. От одной мысли об этом ей хотелось умереть.  Она опустила взгляд на один из шрамов на мужской груди, сжала ладонь в кулак и снова посмотрела на его профиль. — Возможно… Вы знаете, что я вдова. Конечно же он это знал.  — Мы были женаты долгое время. И… Боги не дали нам детей. Я… На моём сердце залегла тревога, я боюсь, что… — Ты бесплодна? Мадара повернул свое лицо, сталкиваясь с ней взглядом. Тяжелая тень скользнула по его лицу. И если проклятие клана Учиха могло бы иметь физическое проявления, то сейчас, смотря на мужчину, Наоки бы могла с точностью сказать- это оно. Единственное, что она успела почувствовать- это ужасную боль вокруг своей шеи, отсутствие всякой возможности дышать и ярко красную вспышку легендарного кеккей генкая. Женщина знала не понаслышке какого это- испытывать на себе пытки шарингана: спасибо покойному мужу. Она прекрасно знала, что пока глава клана кропотливо проходит по всей её замужней жизни, проходят секунды. Но в этой иллюзии, некогда бывшей её жизнью, проходят годы, и ей снова приходится проживать то, что она отчаянно пыталась оставить в прошлом. И что ещё более важно, Наоки знала, Мадара мог облегчить ее муки погружения в тот ад повторно, но он не стал. Потому что не хотел. Заслужила ли она такого? Подумать об этом она не успела: наследник великого клана вырубил её и дыша, подобно разъяренному быку покинул не только спальню, но и собственный дом. *** Мирное время притупляет некогда отточенные инстинкты умелого воина, превращая его в обычного человека,- и от этой участи не спасет даже унаследованная сила глаз. А если у тебя было небольшое наследство, которое ты приумножил за годы верной службы, то из бывшего вояки быстро превращаешься в чиновника. И еще больше душу и тело развращает золото, несущее под собой не только влияние, но и комфорт. Последнее, в свою очередь, делает тебя более расслабленным и невнимательным. По этой причине, Ясуко Учиха не обратил должного внимания на внезапный порыв холодного ночного ветра. Старейшина лениво перевернулся с левого бока на спину, полусонно причмокивая губами, стараясь закрепить мысль отчитать прислугу по утру за несвоевременные ночные проветривания или невнимательность. Мышцы спины отозвались приятной волной благодарности, а тьма закрытых глаз утягивала его в новый , более глубокий сон. Но кокон безмятежного сна был уничтожен в ту же секунды, когда мужчина почувствовал забытое, словно из давнего, но впечатляющего сна. Сильные, будто каменные плиты, и холодные пальцы сжимали его череп с ужасающей силой. Ведомый примитивными инстинктами выживания, некогда прославленный воин среди людей Таджимы, совершил почти детскую, смехотворную ошибку— открыл глаза, опаздав с активацией шарингана всего на долю секунды. В следующее мгновение, разум Ясуко погрузился в иллюзию Мадары. *** Бару прикрыл глаза на мгновение,  жадно вдыхая холодный воздух. Рассветное солнце начинало окутывать небо своим теплом, окрашивая его в огненные краски. Учиха внимательно вглядывался в ряды удаляющегося войска. Отчего-то взгляд его сместился на человека, сидящего в пяти шагах от него. Летописец, словно заведенная игрушка, оставлял на тонкой бумаге иероглиф за иероглифом. Не нужно было подсматривать, чтобы знать наверняка,— пишут о величии их армии, об их превосходстве, мастерстве и о том, как ровные, будто на подбор ряды бравых воинов шагают навстречу очередной великой победы. Первый советник закатил глаза, криво улыбнувшись. Столько лжи и пафоса за чернилами, за иероглифами, такими далекими от правды. Тот, кто шагал в таком же ряду хоть однажды знает это. Знает всю лживую красоту подобной писанины. Он всегда лелеял надежду, что с заключением союза с Сенджу битвы прекратятся. От своей наивности хочется и заплакать и рассмеяться, но Бару просто медленно моргает от внезапно возникшей мысли: впереди их ждут войны куда более обширные, катастрофические своими последствиями и масштабами. Мужчина медленно выдохнул, и раскрыв глаза, мгновенно переместив взгляд в противоположную от марширующих сторону. Сенджу… Первый Хокаге стоял смотрел на удаляющихся из деревни тяжелым, но тем не менее растерянным взглядом. Бару, честно, мог понять причины очевидного выбора главой деревни старшего наследника Буцумы. Но Ками... Он был полностью солидарен с Мадарой- Хаширама на эту роль не годится. Первый советник знал об очевидном превосходстве Сенджу, в конце концов, он видел его собственными глазами на поле боя. Но помимо альтруистических идей и непоколебимой веры в философию воли Огня, Бару видел и вполне очевидную и волнующую черту: Первый Хокаге был восприимчив к чужому мнению. Люди, которые в нем эту черту замечали, время от времени пробовали нащупать верную тактику воздействия. Мадаре это удалось: явное тому доказательство- войско, покидающее пределы Конохи. Помимо главы клана Учиха, таким же человеком, нащупавшим этот рычаг давления был собственный младший брат Хаширамы. Тобирама сейчас стоял в полушаге от родственника, и весь его вид вызывал у Бару желание громко рассмеяться. Белый медведь яростно шипел и сжал кулаки , явно для того, чтобы избежать лишних жестикуляций. Не нужно было обладать какими-либо сверх способностями чтобы понять суть данного монолога. Советник Мадары прекрасно понимал всё недовольство Тобирамы и все возможные последствия для обоих кланов-основателей, но кроме этого, он так же прекрасно понимал и другое, то о чем ему и говорил Учиха-доно: недалек тот день, когда Старейшины деревни, как и главы новооснованной Конохи смогут убедить Хашираму в опасности существования клана Учиха с ними под одной крышей. Старейшины, как и многие тут бояться Учиха по ряду причин. Всем и так известна не только сила их глаз, но и связи с Даймё и многими важными фигурами за пределами Страны Огня. Но больше, чем влияние, их пугает Мадара- человек, на которого не могут оказать влияние ни Старейшины собственного клана, ни кто-либо в и за его пределами. С ним тяжело работать исполняя его волю беспрекословно, что уж говорить о каком-либо влиянии. Он готов прислушаться, лишь к тем, кого уважает по силе способностям и достижениям, а таких- единицы. Бару повезло, он никогда не стремился занять высокий пост. Он лишь делал свою работу хорошо, а расположение как и внимание главы клана заслужил упорным трудом и верной службой. По сему, Советник понимал стремления своего господина и, в большей мере, был с ним согласен. Если уж Старейшины клана всячески пытаются если уже не приручить дикого зверя, то ослабить его, чего говорить о других. Кстати, по поводу врагов в собственном доме- Бару уже пора уходить на созванный досрочно совет. До возвращения Мадары, ему необходимо провести полное расследование и предоставить все факты и выявить соучастников, для последующего разбирательства со Старейшиной Ясуко. *** Здесь, с самого начала весны, вплоть до глубокой осени властвовали ядовитые змеи. Два из пяти самых ядовитых видов со всей территории страны Огня. Даже самые опытные пастухи и воины не знали наверняка, в какой части известных вдоль и поперек гор натолкнется на их гнездо. Но любопытным был почти фантастический факт: они никогда не сползали в город. Словно негласное соглашение между людьми и пресмыкающимися. Была легенда, будто предки Ибури захватили это место много столетий назад. Местные жители бежали в страхе в горы. Там, они заключили договор с богами: половина жителей- мужчины отдали свои души, превратившись в ядовитых змей, пока вторая половина жителей состоящие из женщин, детей и стариков бежали по тайным множественным туннелям внутри гор, ведущих в пещеры. Тогда, гонимые Ибури, прокляли своих завоевателей, предрекая им такую же судьбу. Насколько это было правдой, сказать сложно, но наверняка было известно одно— эти горы таили в себе немало секретов. От до боли знакомой местности, сжимались все внутренности. Сердце оглушало своим биением перепонки настолько, что ни один лишний звук не мог пробиться через звуковую баррикаду. Извилистые тропы покрытые свежей, но уже вытоптанной травой. Сейчас, отчего-то в голове возникла дилемма: развернуться и убежать прочь, так как картина, что ожидает по прибытию, явно будет хуже любого представления , и наоборот, сорваться с места с такой силой, чтобы ураганом ворваться в деревню. Фырканье коня вывело Мэйуми из нервного ступора. Четыре дня назад Мадара прислал сокола с приказом сопроводить законную наследницу в Хачо-мура. Изуна, кому и было поручено столь важное задание, объявил ей о том, что выдвинутся они на рассвете следующего дня. Их отряд, состоящий из тридцати воинов, двигался довольно быстро, хотя Мэйуми казалось, что три дня растянулись на долгие три месяца. Она не могла довольствоваться полноценным сном с ночи, когда муж, любезно объявил о походе, а последние трое суток и вовсе лишили её короткой полудрёмы. Похолодевшие и вспотевшие ладони впились в поводья. Ибури боялась увидеть наследие своих предков разрушенным и сожженным, людей, болтающихся на тугих петлях в центре площади, растерзанные тела, вой детей и женщин. Картинки, что рисовало её воображение переплетались с образами последнего сражения, в котором она участвовала: смерть отца, Рена, дядя Кохэку, знакомые, внезапно всплывший образ обгорелого тела Хао, мама с малышами, уснувшие вечным сном, избитое тело Айо... Желудок скрутило в неприятном спазме. Девушке пришлось задержать дыхание, чтобы подавить рвотный рефлекс. Конь, почуяв неуверенность наездника и ослабленное натяжение поводий, замедлился. Возможно именно это, или её слегка пошатнувшееся тело, привлекло внимание Изуны, что не отставал от неё ни на шаг. Деверь слегка повернул голову, приподнимая бровь. Его тонкая кисть обхватила кожаные поводья почти у самого трензеля , подтянув за них, он заставил гнедого поравняться с собственным конём. Мэйуми, казалось вовсе не беспокоил ни конь, ни Изуна. Даже когда их скакуны оказались почти вплотную, Мэйуми все ещё не обращала ни на что внимания. Её сердце грозилось выскочить наружу, а тело и вовсе подвело: судорожный вздох, похожий на всхлип сорвался с дрожащих губ. Перед ней возвышались настежь распахнутые ворота в Хачо-мура. Изуна криво улыбнулся, наблюдая за её поведением. Нагнувшись, насколько то позволяло его положение, Учиха тихо сказал: — Добро пожаловать домой, Химе Ибури.