Мама раньше рассказывала на ночь сказки. Будь-то про принцесс, будь-то про принцев, они все еще оставались с теми особенным добавлениями от родительницы. И Марк всегда любил слушать концовки, потому что единственные отличия были там. Во всегдашнем хорошем конце истории. Прописанным каждый раз однозначно, даже в самых страшных ситуациях. И Хитклифф хлопал радостно в ладоши, вместо того чтобы засыпать от мотонного тона. Бог всегда поможет. Он спасал бедных зверушек из книг. Лорд откладывал все свои божьи дела, лишь бы помочь своим детям в их неправильном пути. Направить на верный. Восстановить справедливость и доброту среди людей. Каждый раз выбирает жертвой себя, ради целого человечества. Дети мечтают стать полицейскими, пожарниками или космонавтами. А он желает быть на тех же принципах с божим Отцом. Иметь спокойствие, рассудительность и добросердечность для других. И просто походить на длинную фигуру в белом балахоне.
К пяти его садят за одну огромную сказку — библию. Его мама, его добрая мама, пытается сделать мечту ближе, чем просто ребяческие мечтания. А после попадает в церковь с четырех. В свои шесть лет она до сих пор кажется ему до прелести огромной, величественной за счет своих размеров. Он утопает в толпах людей, и его ладошка крепче сжимает мамину. Тупой страх громадных взрослых затупляет всё восхищение этим местом. Взгляд блуждает во все стороны, пытаясь найти хоть одного ребенка. Бессмысленные поиски перебивает мама, тянувшая его ко входу, пока не стало совсем поздно. Марк замечает две вытянутые башенки, маленький крест посередине строения. Больше чем на его шее, но с таким ростом виднеется только верхушка палки. Это единственное, что он замечает в божьем убранстве, прежде чем затащат во внутрь.
А внутренний мир намного богаче, чем снаружи. Заженных огоньков миллионы — Марк решил, что считать их количество чистейшее безумие. Скамейки стояли на каждом шагу. До начала проповеди шумели разговоры. Самые разношерстные по своим темам, но все они вызывали смертную скуку или даже некое отвращение. Как можно думать о чем-то другом, пока ты находишься в доме Бога? Мальчик расстерялся от невежества сидящих и отвернулся обратно. Мама вела его в известном лишь ей направлении. Предчувствия Марка никогда не подводили, так что кажется у него скоро появится новый друг. Он спотыкается о чью-то широкую ножишу. Цепкая хватка на маминой ладони спасает от близкой встречи с полом, и мальчик мямлит прощения, оглядываясь в попытках найти жертву своего постыдного поведения. Но мирные слова вылетали все так же, без праведного гнева. Марка затрагивали мысли о том, что тот кто здесь не прав в своих рассуждениях он сам. Ведь ситуация вызывала возмущения только у него. Мальчик потянул мамин рукав, но та поспешно продвигается вперед. Никто не замечает, кроме любопытного Хитклиффа.
Марка садят на крайнюю в ряду скамью и оставляют. Мама говорит, что вернется до начала проповеди, но вера в это слаба. Ведь ее силуэт теряется на другом месте. Далёким от этого. Марка настигает паника и он не понимает, что ему делать. Ведь предписания библии находятся у матери, а ее возращения ждать бесполезно. Взгляд рыскает по помещению. Находит богослужебников, таких же незаинтересованных в его одиночестве взрослых и ребенка. Подождите, ребенка? Мальчик озирается вновь и видит такого же расстерянного парнишу. Он прижимал к боку огромную по сравнению с ним библию и дико осматривался, словно в первый раз видел такие столпотворения. Марк не любит инициировать общение, но ради служения Вышнему придется. Раздобыть книгу — первоначальная задача. Потом как пойдет. Но, конечно, будет лучше, если он останется наедине с самим собой. Глаза зацепились за пышную люстру над ними. Столько богатств. Зрачки засияли от блестящих позолоченных узоров. Марк встает с места.
Мальчик выглядит старше ненамного. Он определил по росту, ведь тот был несколько выше. Но оленьи глаза во всё лицо делают из него девчонку, от чего мысли Марка усмехаются. И чего тут бояться, сам же подошел бы наверняка к нему, раз стоит как от стада отделенный. Темные кудряшки закрывают глаза. Те, прикованные к полу, не ожидают увидеть приближающихся сандалей. Марк улыбается от вида испуганных глазёнок и поддает руку.
— Меня зовут Марк, — Он как можно приветливее наклоняет голову. Напугать первого встречного здесь ребенка — не то, что желал Марк, — А тебя?
— Ох, — Мальчик обнадеживающе вздыхает, свободная рука помещается в чужую ладонь. Его пальцы меньше, чем у Хитклиффа. «Как девчонка» — повторяет про себя Марк, — Меня Сезар.
Марк не прячет свою вытянутую физиономию из-за неожиданно сильного акцента Сезара. Понять, что он сказал своеимя не сложно, хоть и слово практически на другом языке звучит как ересь. Он мигает глазами пару раз и замечает, что до сих пор держит ладошку новоявленного друга. В смятение отпускает, но не уходит.
— Ты приезжий? — Сезар кивает, мальчик отводит глаза в глупом смущение, — Ты впервый раз в церкви?
— Без родителей? — Марк скоро сам будет похож на оленя с выпученными глазами. Ведь один и тот же положительный ответ бросает в тупик, — Не понимаю как так получилось… Сядешь со мной?
Повторный кивок вызвал улыбку у Марка. Глаза засияли так же сильно, как от зрелища светильника над ними. Сезара поманили пальцем поближе к сидениям. Он без всякой уверенности отправился за ним, перед этим потоптавшись на месте. Хитклифф проверял местонахождение друга после каждого шага, пока они не настигли пустое место. Марк плюхается без всякой застенчивости на скамейку, а Сезар отряхивается и садится поблизости в размере его ладошки между ними. Теперь мальчика не интересовал убор местечка, а вот сидящий поблизости забирал всё внимание.
— Поделишься? — Марк тыкает в зажатую подмышкой библию и ждет реакции. Сезар смотрит туда, куда указывает мальчик и отдает дорогую вещицу. Будь Хитклифф им, то не в коем случае не делился. Оставил бы у себя в сторонке и читал с жадностью. Он опомнился и закрутил головой с такой силой, что по ощущениям голова должна открутиться. Нельзя ведь так поступать! Святой Отец накажет его за такие ухитрения и посадит на один из таких крестов. Сезар не обращает внимания на странности, происходящие прямо перед носом, пытается разглядеть место, откуда священник будет вторить божьим словам. Пьедестал превышает мужчину. Возвышает над ними и возводит ближе к богу, так думает Сезар вглядываясь в конструкцию. Перед ним лежит книга-великан, пока Торрес разглядывает свою маленькую копию, ту не перевернешь одной парой рук, а его карлик могут взять ладошки младенца. Он уважает Его преспешников, так что зависть уходит следом.
Суета затихает, слова редкостно шепчут на ухо и такая интимная атмосфера нравится Марку. Он так же шепчет какую-то глупость Сезару. Тот на удивление смеется, озаряет его улыбкой. Объявляют проповедь и Марк все поджидает момента, когда они начнут читать. Все фразы до этого одинковы, скупы на хвалебные речи в честь Господа, но Сезару хочется верить, что бог является спасителем людей по сей день. Он впитывает все уставшие и пустые слова одного мужчины, а после другого. В привычном полумраке черные глаза переливаются золотом, спадающим на него своей яркостью, и Марк почему-то думает, что его вера не так сильна как у Торреса. А может он восхищается новым речам, потому что не слышал их миллиарды раз до этого? Так было для него. Так что он продолжил наблюдать за красными языками пламени в свечах. Пока его не схватили за руки и не прошептали «Началось». Сезар смог открыть сам нужную страницу, что покорёбило гордость Марка, но он стоически терпел свои выходки. Читать надо со всей душей, со всей искренностью. И они оба соревновались со всеми присутствующими, словно здесь была машинная гонка, а не почитание веры. Сезар хватался за правый край книжонки, наклоняясь поближе к святым изображениям, а Марк за левый, все отдаляясь, потому что черные пятна в виде огненных языков свечей, ослепляли строки. Им было весело, приятно в это время. Они обменивались хитрыми, дразнящими взглядами и один лучше другого. Пока все не затихли, а мальчики не схватились за пальцы в приятном впечатлении о друг друге. Марк провалил все свои планы да уже важно не было. Он нашел настоящего друга. Того кто поймет его, примит его сторону, так как является таким же почитателем. Мальчиком, который будет для него вторым спасением, после Лорда.
— Будешь моим другом? — Марк подскакивает на месте, не дослушивает прощальную речь мужчины близкого к богу. Да всеравно ему на него. А Сезар впитывающий впечатления вокруг, кивает, пытается отмахнуться от резких желаний Марка обняться. Потому, что не время ласок, когда взор Всевышнего испепеляет их. Торрес зажимает с трудом активные руки друга и дослушивает в покое.
Он наконец кивает заметнее, чтобы Марк не пропустил соглашение и дает себя обнять, все еще чувствуя скованность. Хитклифф замечает чересчур худую фигуру друга под вещами, но молчит. Его бросает во все стороны, тело так и хочет скакать от такого счастья, то к маме, то обратно к Торресу. Однако люди рассходятся, остаются малочисленные и их находят родители.
— Мы обязательно встретимся! — Кричит Марк пока мама тянет его на выход, так как они очевидно опаздывали на встречу с отцом. Она рада за новое приобретение сына, но мужу уставшему после работы угодить хочется больше.
— Обязательно, — Сезар шепчет на испанском. Мама спрашивает как всё прошло и мальчик с удовольствием рассказывает всё произошедшее.
Их, на удивление, холодный сентябрь сегодня солнечен. Полосы света скачат зайчиками по траве, ласкают теплом неприкрытые макушки детей и пачкают веснушками. Листья кружатся над попытками их сорвать и мешают улететь своим желтым братьям. Воздух переносит аромат созревших яблок, ягод и блаженно вдыхает грибы в мокрые дни. Улицы переливаются в ярких палитрах и детскому сознанию Марка хочется вырваться и шалить, срывая цветв для родителей, но он только их нюхает, чуть касаясь носом.
А следующая их встреча была сразу через день, когда как оказалось Сезар перевелся в их паралель. Тогда Марк не отставал от него ни сколько, Сезар тоже. Так они стали лучшими друзьями, которые прониклись друг другу в общей любви к богу.
А потом Марк перестал часто ходить в церкви. В свои семнадцать, он лишь прогуливался ночью поблизости, чтобы сделать очередное видео. Он занимался другими делами в это время, объектов для съемки достаточно, но ноги сами приводили сюда. Полюбоваться богатством своего Бога. А после причитать себе, когда он поймет, что роднее для него стал Сезар. Вся любовь отданная Ему никогда не возращалась. А Торрес отдавал без мольб и просьб. Был рядом, когда из дома прогнала родная мать. Помогал в худшие дни. И тогда его думы заполнялись ни тем, ни Человеком, сидящим на облаках. А обычным парнем, у которого сил было меньше чем у самого Марка, но тот все еще стоял рядом нарвне в отличие от родителей.
Марк заперт. Опасность крокотала в голове весь путь до дома. Оборачивался, крутился всеми возможными способами, лишь бы зацепить, задеть глазами ТО что двигалось за ним. Передвигалось бесшумной ступью за тьмою улиц. Дыхание спёрло от быстрых шагов. Ноги не держали, сдавались в лапах существа. А Марк всё бежал и бежал, пока надежда в его сердце не переставала биться с каждым шорохом, с каждым свистом машин на пустых улицах. Он обязательно оторвется, он спрячется, он в конце концов управится под слежкой Бога. Но на этот раз он его покинул.
Марк пуст. Домом завладели. Здание теперь так не назовешь, потому что от безопасности и уюта осталась лишь комната, в которой Марк сидит несколько часов. В углу. Прижавшись поближе к стене под глухими шагами. В темноте не зги не виднеется, но его рука все еще тянется к ручке и к блокноту, на обложке кривые буквы «Пусть бог благословит вас». Он подумал, что вместо привычным всем приветствий лучше этого не найдешь. Червячок сомнения поселился в Хитклиффе, но он с усердием выковыривал каждого из себя, имея уже множества дырок. Вера в спасение — вот чем жил Марк в этот день. Пока он писал о боге, боль уходила на задний план. Яростные стучания в тонкую преграду перед Альтернативов, прекратились для восприятия. И он сидел в белом шуме. Наблюдал за бесполезными передвижениями за дверью и канючинья открыть. Копы спасут его. Какими бы плохими он не считал их, на этот раз они выполнят свой долг.
Марк не знает, что ему делать. Прошли целые сутки от звонка в полицию и больше ему не отвечают. Он произвел больше ста звонков и в голову бросается, тот факт что пошла уже третья сотня. Не успевал запищать гудок — сбрасывали. Хитклифф готов поверить, что всё это чья-то большая шутка, но то капризные, то приказные просьбы впустить нечто, что копирует голос стольких людей, отрезвляют. Марк понимает насколько бесполезен здесь он и пистолет, так что лишний труп в виде Сезара его не устроит еще больше, чем пребывание в этом месте. Понадеяться на всемогущего, всесильного Лорда лишь остается, но навязчивые мысли, словно приписанные ему от разных людей, сжирали внутренности, сердце отзывалось беспокойной пульсацией в голове. Марк корчился на сваленной на пол простыни и все еще писал. Строчил слабыми руками в беспамятстве свою нужду в боге. В любви и защите. В тепле, а не в холоде, постигшем кости до основания. Голос вторил его сестре, матери и Хитклифф сжимался. Он не хотел знать, что с ними. Он не хотел знать, что в первую очередь с Сезаром.
Марк злился. Живот корчился в судорогах без еды. Горло зудело. Все тело ломило в агонии. А под дверью ходили, ломились, дергали ручку в безумстве. Хитклифф ненавидел эту тварь. Тварь, которая сидит под дверью, прям верный пёс. Тварь смотрит сверху и молчит, бездействует в своем положение. А может и не было вовсе всего этого. Ни Сезара, ни бога и он просто сошел с ума в детстве от чего мать его оставила в одиночестве. Марк смеется, без шутки Торреса под боком, не от страха вовсе. А от внутренних своих тварей. Их руки двигались рванными и кривыми рывками от изнеможения. Марк взрывался. Ручка трясется и внутри закипает обида. Смешивается, образовывает вулкан и выплескивает свежую лаву на страницы в виде вечного вопроса жизни подростка. Марк думает об этом.
В кого он верил всё время?
В кого он верил всё время?
В кого он верил всё время?
Триста тридцать три вопрошания. Триста тридцать три раза слёзы коснулись лица. Тридцать три разных голоса рвали уши вне комнаты. За три дня он повернул на тёмную дорожку сумашествия, лежа в блихости огнестрельного оружия. Один раз он поверил обманчивой сладости в голосе телефона. Ненависть кормила силами писать дальше. Не разбирая, что он писал до этого Марк пишет и пишет, и пишет, и пишет. Пока чернилы не кончаются на следующей странице. Он широко раскрыл глаза и отпер дверь.
Его туша упала на кровать. Выстрел пистолета. И отчаянная злость выплеснута обратно. Альтернатив уходит молча, без смеха от успеха.
Глаза оставались дико открыты.
