***
Развод. Сильное слово. Давящее. Особенно сильно чувствуется в душе маленького Адама. Его шея остается в отпечатках ногтей, оставляет шлейф отчаяния от раскосых порезов. Ночные приступы наступали с резкостью шторма, так, словно проблема далеко в твоем поле зрения. Она идет прямо на тебя с скоростью света с другой стороны. Он впервые плакал. Никак младенец или неосознанный ребенок. А как обстоятельство, которое обсуждают со сложностью. Мюррей не хочет быть ношей. Камнем, единственным оставшимся, перед тем как упасть на голову. Он ойкает от болезненных представлений расправы с его головой. Давление прижимает к стене, отдаляет все дальше от решения головоломок. Каждая мыслишка, каждый ключик слов воротится в кусочки пазла. Мелкие-премелкие по сравнению с настоящим экземпляром. И такие же маленькие слезы кидали Адама в ежедневный омут боли. Адам маялся один среди огромных просторов дома. Стены нависали куполом, а двери становились тяжелы для ладошек. Он не мог покинуть комнату без помощи мамы. Веселье, которое посещало малыша каждую минуту прекратилось насовсем. Теперь малый ум интересовался не новыми новинками в игрушках, те же любимые тамагочи, а отношениями родителей. Они трещали незатянутыми ранами и скотч в ручках Адама не помогал ситуации ни на один дюйм. Провоцировали на всё новые крики и гам, пугающий ребенка каждый раз. Твердили грозным тоном, затуманенными глазами ненависти неизвестными фразами для Мюррея. Однако он точно знал, что повторение «развода» не закончится хорошо. Так кошмары захватывали, проклинали, а он бегал от одного единственного страха, побеждающего несчастную психику мальчика. Обычный день лета. Точнее не самый, для активного везде Адама, но за эти две недели июня необычные занятия сменились ежедневной рутиной. Завтрак. Молчаливая прогулка с мамой. Обед. Спячка. Гулянье. Спать. Ясные глаза метнулись в сизое болото. Оно тянуло вглубь, в ту глубину слепой боли и страха, которая может отражаться в глазах ребенка. Сверстники пугались поникшего и без веской причины не подходили играть. Так Мюррей оставался в одиночном барьере на улице, садясь с тоской за качели. Прутья металла свистели в грусти, доставляли поддержку хоть и не от неживой души. После игр в песочнице Адам остался один на один с телевизором. Черный ящик питался позитивной энергией и выпускал ее с каждым своим включением. Как второй ребенок, Адам фактически считал короб своим другом. И он не понимал смятение в матери, когда он выпалил это так крикливо, словно раскрывал сердце. Сейчас мальчик сидел на полу, поближе к экрану и пялился в незнакомую пустоту. Где его любимые мультики? А тот ведущий, передающий свою улыбку миллионам людей? Но вместо знакомых ему персонажей, появляется Стэнли. Адам не знает его. В мальчике пробуждается вера в лучшее, при уверенном голосе невидимки. Он перекатывается с места на место. Твердит себе, что его друг ожил окончательно. Слушает без остановки и выполняет все требования. Закрывает взор под неумолимым интересом эксперимента и открывает, когда ему говорят об этом. Ходить по развалинам уютного домишки у Адама вызывает нетерпение. Лишь бы поскорее обойти каждый уголок и спрятаться вновь в убежище с прибывшим мальчиком. Он находит под лестницей. Адам в начале не понимал что там кто-то сидел, прятался в скрытном месте. Сердце скакнуло в напряжение. Зачем прятаться если здесь безопасное место? В голове толпились вопросы без остановки. Клубок повернулся. Мюррей увидел маленького зашуганного мальчика. Весь он парусник на ветру. А зрачки таили в грусти, теряли былое ребячество. Щелк. У Адама проносятся воспоминания чего-то знакомого, чего-то родного, от чего в сердце теплело. Он нетерпелив к слюнтяем, хоть и сам такой в этот период, но трусов всё ещё не переносит. Но от несмелого взгляда, от рук, завертевшихся вокруг шеи и объятий теплых, влажных от мокрых щек. Адам не знает откуда у него является родительский рефлекс: он стирает печальные дорожки и сжимает сильнее. Вот его лучший друг. Среди разбитого корыта семейного счастья сидит здесь и не уходит. Не боится пустых глазниц. — Адам, — Мюррей думает, что помешательство на неизвестном ему мальчике доставляет дискомфорт. Однако противоречивая лужа удовольствия разливается по нервам, — А тебя как? — Меня… — Безымянный теряется. Он оглядывает помещение, будто пытается вспомнить свое имя по окружающей обстановке. — Давай будем друзьями, — Адам узнает позже, что случилось с мальчиком, но иметь под боком кого-нибудь самая заветная мечта в его арсенале. С его любимыми приключениями на голову тем более, — Лучшими друзьями. — Давай? — Мальчик тянет мизинец к Адаму. Заглядывает в лицо, ищет вранье чистой воды в детской просьбе. Не спрашивает, не нервирует тем, что глупость вся ситуация кругом. Неизвестный попавший к ним в дом и так просто начать дружбу с ним. Так мог только одиночка Мюррей. Он кивает не в силах сопротивляться беззащитной милости его нового друга. Улыбка мальчика сверкает вторым солнцем, столь ослепительными лучами, что Адам ухмыляется во всю ширь своих щек и прикрывает глаза. Светило смеется с его глупого выражения. И топчется рядом. Он ничего не знает, не помнит о прошлой жизни, из-за чего Мюррей сожалел. Вырвал мальчика из благоприятного гнезда, выдернул тому перья без объяснений и выпер в неизвестность. Яд возмущения пробирался потайком под кожей, проворачивал внутренний мир Адама. Мамин внутренний голос шептал об опасности, о глупой затеи прикасаться, быть рядом с ним. Сквозняк удачный в жаркой ситуации с «солнышком» обрамлял спину, задирал своими ручищами футболку и ласкал спину. Он весь скукожился от касаний «призрака». Тянет меньший палец к другому. Пожимает в страстном желании доказать, себе что все это не сон. Не галлюцинация уставшего разума, который хочет абстрагироваться от травмирующих событий. Мальчик отвечает ему с тем же огнем. Между ними скачать искры, вытанцовывают ритуалы и подводят итог. Теперь они полноценные друзья. Адам забывает о надвигающейся проблеме в его семействе. Забывает о скором прибытии матери домой. Забывает о странном друге Стэнли, пока с ним рядом стоит мальчик.***
Папа уехал. Процесс разрушения брака длился настолько долго, что Адам не смог реагировать спокойно. Он не плакал. Совсем нет. Его взгляд провожал фигуру отца до самой машины. И автомобиль до пропажи за горизонтом деревьев. То что осталось от здравого смысла повторяло о том, что он вернется. Обязательно проведует его, подарит еще одну кучу таких же плюшевых медведей, которая является складом мусора несколько лет. И возможно одарит более приятной наградой, улыбкой в холодный пасмурный день осени. Но не вернется в то славное детство, когда родители стояли рядом, держась за ручки друг друга и сына. Стадо обвинений неслась в гнезде запутанных связей мыслей и стаптывала их под корень. Мюррей оглядывается на пейзаж леса поблизости. Елки склоняются под толпой облаков. Синее небо прячется за шествующими. Рекомендует солнцу притвориться спящим и тот ложится за бельмами. Жухлый газон сливается с фоном. Вся свежесть ушла в дальний поход до следующего сезона и оставила сухую морозь. От рассмотрения дороги отрывает другой мальчик. Он держится за плечо Адама на удивление крепче чем обычно. Глаза блестят — признак скорых слез. Они сверкают затоптанной грязью на улице. Будто по ним пробежалась толпа спещащих людей. Кто куда: один домой, другой на работу, а один единственный поныться кому-нибудь. Мюррея раздражала эмоциональность друга от того факта, что рыдать не от чего. Не у него забирали спокойствие каждую ночь, не он беспокойно спал от приближающегося вердикта. Кулаки сжались с непроизвольной силой и Адам почувствовал наливную тяжесть, снующую по венам. — Мне жаль, — Мальчик держится стойко. Адам понимает, что погорячился. Распахивает глаза в неизвестности. Что на него нашло? Он хотел ударить лучшего друга? Ладони держались свинцом, не отжимались без огромной грохочущей боли, — Мне правда жаль. Я думал всё наладится, а-а… — Синяя безжизненность в глазах Мюррея потекла волнами, — А-Адам! Ты что, плачешь? О, господи, извини меня, извини! Я-я сделал тебе хуже да? — Адам сжимает руки друга в своих и в отрицание машет головой. Он не был уверен в себе. Вообще ни в чем, когда почувствовал на губах солёную воду. Она являлась отравляющей сладостью для него раньше, обезболивающим, снимающим стресс в нужный момент. И он теперь чувствует слабость в этот самый момент спустя два года. Адам закрывает глаза, пытаясь усмирить пыл гнева. Тот рушил все принципы, переворачивал наперекосяк все вещи, которые Мюррею важны. И вместо него приходило сожаление о содеянном. Вспыльчивость усугубляла состояние долгой пустоты. А теперь он ощущал всё и сразу. Сердце разрывало. Будь оно цельным, то раскромсалось в миг на маленькие кусочки. Те бы пульсировали яростью и заполняли без краев потерянного Адама. Тогда он ударяет что-то. Стена, стол, лицо бесившего когда-то парня. Он не жалеет никого, кто слишком наглеет, но ему никогда не нравилось свое поведение. Исправится одним пониманием не мог. Утопал в требованиях к себе и ухудшал состояние до апогея. Друг всматривается в его лицо, ищет ту искренность. Она мелькнула в штиле моря и потонула отвернутая ото всех. Боялась показаться на свет под давлением. Мальчик освободился от наручников Адама и обнял. Прижал ближе к внутреннему мотору. Чтобы понял, что он не один. Не иллюзия пред ним стояла и голосила пустые слова. Живое существо, как и он, беспокойное им и его состоянием. Адам прижался ближе. Ритм стука отзывался в ушах приятной мелодией. Тем успокоительным, которое он искал вместо пролитых слёз. Его живые небеса в глазах стали впервые ясными за эти месяца. На улице выглянуло солнце. Почуялся запах яблок. — Мама! — Крик отзывается на другой улице, — Мама! Мама, мама, мамочка… Ветер выгрызал слова, поддувал в обратную сторону Адама, чтобы не нашел. Не увидел, не заметил куда мама взяла и спряталась в их безоговорочных прятках. Кроссовки жалобным скрипом повторяли за своим хозяином от несправедливости. Усердный бег растратил их жизнь быстрее, чем прошлые прогулки. Улочки отзывались сырым несчастьем, не находили женщину пропавшую из дверей дома. Мюррей гонит и гонит, гонит и гонит. Бессмыслица поисков не достигает его скоростные ноги. Наоборот отдаляется с каждым отчаянным зовом. Дорога несёт ядреный бензин, гарь и стремится зигзагом за периферией носа Адама. Адреналин захватывает узелки мыслей в капкан и дробит их в ухищренных пытках. Шаг. Шаг. Прыжок. Пригнуться. Заглянуть. Ладони поцарапанные, грязные, проглядывается кровь за завесой земли. Капюшон слетает и Мюррей с упорством надевает его на спутавшиеся волосы. Кудри темнеют, мокрые от пота и усердия. Веревки кофты бьют точным попаданием по царапинам и свистят под напряженным воздухом. Адаму только, только восемнадцать. Его бросил в семь родной отец. А теперь и мать. Он не успевший определиться с жизненным путем получает ни наставления, ни требования. Шёпот подгоняет на выход, стремится донести ему, что место его не здесь. Не в этом пустующем доме. Без всякого уюта, комфорта и вечным напоминанием о слабоволие младенца. Тогда он выбегает из ночного кошмара и стремится вдаль, вперед. Никак не назад. Навстречу к своей матери, навстречу далекой машине отца в лесу, окруженном елями и соснами. Так он не замечает друга. Он останавливает истерику сплошным ударом по лицу. Пощечина звенит. Адам слышит звездочки, гаснущие в голове от столь сильного удара, и шипит. Впервые за час издает что-то кроме истошного крика. Горло рвется и единственные слова утопают в чужой кофте. Виселица стоит перед глазами ясным видением. Веревка крепкая обвивает тонкую кожу горла. Ломает кадык и режет путь к дыханию. — Мама… Адам обмяк. Мученик падал, скреб ногтями плечи друга, пытался вскарабкаться, как обезьяна, обратно, наверх. К радостям, к победам жизни, а не той липкой паутине, в которой он застрял, будучи мухой перед жирным пауком. Коленки гнулись, болели от изображений представленных больным разумом. Расчленение, похищение, самоубийство. Что хуже? Что удовлетворит его по пагубности событий истерзанной фигуры женщины? Переулок застрял перед глазами мутными разводами, словно Адам разглядывал всё за окнами. Зритель, попавший нечаянно в первые ряды актеров. Парень держал крепко, терпел нытье конечностей и не сгибался под весом Мюррея. Неественная бледная кожа выглядывала из-под их одежды. Два брошенных. Два мученика. Он уткнулся в одежду парня. Мокрый нос Адама щекотал под ребрами, рыскал в надежде найти свою цель, найти счастье, так и не наступившее. Казалось он бездомный кот просящий ласки прохожих. Истеричный смешок пропал в подступающем комке блевотины. — Адам, — Парень не верит сам в себя, но пытается поверить в Адама, — Давай украдем машину и уедем? Будем искать твою маму, если захочешь… Адам не двигается. Искать уже было некого. Судороги прекратились, но он все еще летел вниз. Навстречу жесткому асфальту в разбитом лице. Голова заполненная болью кивает в терпимом соглашение. Будь что будет. Жизнь его бесполезна, как и все слова сказанные вслух. — Я смогу сделать это! — Он не верит в себя до сих пор. Но хочет чтобы Адам верил, — Подожди меня здесь, я тебе помогу дойти до машины, — Усаживает на скамейку и уходит смазанным пятном. Через мгновенье, проносится пиликанье машины и громкое чертыхание. Все идет не по плану, но крик сигналки прекращается сразу же и Адам вздыхает с облегчением. К нему подходят торопливые шаги. Прежде чем доползти до машины вдвоем, Мюррей шепчет тихую благодарность. От этого его чуть не бросают наземь, так что он решил больше не экспериментировать. К нему приливает нежность к Маршаллу. Тот идеален, по сравнению с ним, истеричным, жестким человеком. Ноги гудели от недавней пробежки и волочить их не было надобности. Адам в тепле. В машине на удивление жарковато и он засыпает под укачиванием дороги. Иона сосредоточен на дороге, однако его руки бегают по телу поблизости. Гладят, еле касаясь подушечками пальцев, и двигаются обратно на руль, когда пассажир засыпает. Карта ничуть не помогает в поисках места. Он не знает куда им ехать. Но знает одно точно, им нельзя останавливаться.***
Среди безмятежного поля валялась машина. Фары разбиты, номер в вмятинах, кузов не перенесет ни одного толчка, развалится от дуновения ветерка. Перевернутая несколько раз подряд, та терпела, все еще не загораясь. Иона думал о добыче новой тачки, но он находился не здесь. Не в том ненужном никому месте. А в подвале, куда ушел Адам несколько часов назад. И не вернулся. Ушибы нещадно давили и бурлящая кровь по всему телу, вырывалась потоками по голове. Маршалл знатно приложился головой о руль во время падения. Пока кувыркания продолжались, он успел раздолбать всё внутри. Инстинкт самосохранения доставал всё, что мог. И корябал с тем же испугом. Синяки на руках доказывали млеющие на задворках воспоминаний картинки. Фонарик тускнел и Иона ожидал это меньше всего. Небо не собиралось возвращать луну на место. Свечение спутника проявлялось на дальних лугах, бесполезная для пути в неизведанном округе. Маршалл не мог не вспомнить о затерянной рации в кустах. Голос, вторящий о его трусости и предательстве вызвал все эти события в немедленном порядке. Гнев выпущен в бросок проклятой вещи, а вина осталась осадком на корке дум. Как же там Адам? Затишье ночных насекомых насторожило Иону. Он пригнулся за капотом машины и прислушался к чему-то отдаленно напоминающему голос. Голос! Иона не чувствовал боли во время бега к приблизительному месту. Нога стучала в нетерпение о землю и собирала камни, спотыкаясь об каждый. Батарейки отказывались работать в свой последний миг жизни. Он тряс фонарь как можно быстрее. За небольшой травой лежала рация. Она шипела, отдавала сигналы о своем здравие Маршаллу. Ему было не до сохранения аппарата. Возня, мяуканье и шепот глушили своей реалистичностью. Очередная насмешка Альтернатива? — Адам! — Иона кричит, наверняка, оглушил криком Адама. Он морщится. Забыл о его нелюбви к громким звукам, — Ты там? — Да, — Помехи разделяют слово. Ионе же надобней, чтобы голос Адама звучал возле него, а не за гранью рации. Он вслушивается в тон голоса, — Я тут немного застрял… — Всмысле… застрял? — Иона от злости зубами скрипит, сверлит представленное им лицо Адама. Чутка он застрял! Будь там Маршалл то выносили бы его по частям. И скорую он не стал вызывать, — Уже утро, несколько часов прошло, твою мать, Адам! — Я… — Иона впервые слышал смущение в голосе друга. Стыд у Адама никогда не был сильной стороной, также с заботой о чувствах других. Беспокойство закралось в самый перед мыслей, — Смотрел телик. — С котом? — Над Ионой издеваются, — Ты, несколько часов сидел и смотрел на картинку кота… Ты случаем себе мозг не повредил пока сидел? — Не знаю, — Адам не слышит сквозящий сарказм в рычащей рации. Ионе описать своё разочарование в себе невозможно. Если бы он спустился с ним, то они уже спали, или обсуждали следующую остановку в новом для них городе, — Я засмотрелся на психологический тест для детей… И на удивление я его удачно прошел! — А, — Ионе не до шуток. Адам ненавидит детские передачи. Да любые. Он перестал смотреть зомбоящик с того дня, когда они встретились. Украсть внимание энергичного парня та еще задача. Даже Маршаллу не всегда поддаются ежедневные уловки в виде навязчивых повторений имен и тыканий в плечо. Они так почти врезались в столб. Было круто, — Ладно КЭТдам насколько ты близок к выходу из дома? — Я вышел, — Спустя время Адам отвечает. Иона успевает испугаться карканья неспящей вороны. Фонарик выпал из слабых ладоней, прокатился недолгий путь и свалился в непроглядную яму. Теперь он ненавидит ворон, — Ты где? — Недалеко, — Иона рассматривает темноту и щупает проглядываемый силуэт машины, — Я в том самом поле, который тебе, КЭТдам, не понравился. Так как пугало не подходило для отпугивания птиц и ты подумал, что я там буду лучше смотреться. — Не называй меня так, — Иона вспоминает ощетенившегося в своей манере Адама и улыбается. Это точно он, — Скоро буду, если я смогу пройти несколько километров… — Гребанные коты, — Иона хихикает в руку, чтобы Адам не услышал. Подслушивать за ним одно удовольствие. Проклятья посыпались теперь в его сторону. У-упс! Маршалл потянулся. Позвоночник хрустнул, все косточки встали на место, соединились в пазле. Глаза потихоньку привыкали к темноте. Иона мог поклясться, что мог увидеть всё, даже пропавшую из вида дорогу, которая устремлялась в округ Манделы. Но их разделяли несколько метров высоты, и подниматься без весомого повода он не брал в необходимость. Вздох срезает тишину перед тем как природа оживет. Птицы полетели на следующую станцию. Луна уползла за солнце, только-только поднявшееся. А Иона понимает, что не вытерпит без сна. Взор поддернутый пеленой не дает доверия для дальнейшего хода. Собьёт кто-нибудь или завалится спать в ненужный момент, и Адаму придется поднимать его тушу и будить жестокими способами. Перспектива остаться в неизвестной местности одним, без строптивого Мюррея предвещала лишние размышления. Сон пропал, так и не явившись. Громкое топанье, словно человек желал, чтобы его присутствие заметили и обратили внимание на огромную фигуру. Иона трет замерзшие пальцы, дует на них еле теплыми струями воздуха и в бессилии садится на капот. Чайник дум кипятится со скоростью улитки, не реагирует на тревожные звуки позади. Честно говоря, ему не сдался какой-то бродяга, зашедший не туда. Снег хрустит с опасливыми шагами. Внимание переносится на снежинки. Те делают крутые пируэты и падают к ногам, застывшие в одной позе. Маршаллу нравились снежные дни в их стране, а еще больше, когда к нему не подкрадываюсь со спины, в то время он бессилен даже против котеночка. Замедленный смешок смотрится не к месту. Иона отскакивает и резким поворотом ботинок оказывается лицом к лицу с опасностью. Он нещадно скользит, но держится на ногах, чуть разведя их в сторону. Опасный маневр, однако ему не до корректировки своих невольных движений. Личность прикрывается капюшоном, удачной тенью падающий на пол-лица, неестественная для человека улыбка расцветает на теплой коже. А теплой ли? Иона уверен в смерти друга, смотря на тупоголового копирщика. Смрад тянулся, душил затхлым запашком. Гниль, которая преследовала везде после обнаружения повесившейся женщины. Отрезвляла своим появлением. Перед ним стоял оживленный труп, который не мог ни открыть рот, ни закрыть чертовы глаза. В них млел разрушенный корабль в водной спирали. Выныривало морское чудище, которое сожрет Маршалла в сражении за смерть. — Ты, — Принять факт смерти так страшно, что Иона готов сдаться в тягах чудовища. Заточенные зубы, как вилы, щелкали, клацали перед тем как выгрызть человека. Маршалл попятился, всё больше понимая, что он чертов трус против Альтернатива. Неизвестный противник пугал, одновременно манил, чтобы вступить в хоть какой-то бой. Доказать себе, что он не боится умереть вслед за Адамом. Единственное, что заставляло жить — Адам. Единственный кто дал ему жизнь — Адам. И вслед за ним ляжет Иона, в честь своего лучшего друг, — монстр… — Виновник. Предатель, — Альтернатива гаркает, подходит в три шага практически вплотную. Тень пропадает под взором светила и завороженный Иона останавливается, — Должен умереть, — Зубы клацают над носом. Живот крутит. Глазное яблоко на чужеродной роже поплыло. Растаяло в холод и текло жижей по щекам. Раскаляла нежную щеку мертвеца, задевала слой плоти, всё дальше пробираясь вглубь. Половина головы состояло из чистого мяса. У Ионы чесались руки. Так хотелось сжать свое лицо, потрогать на наличие объедков страшной гниды. Но сейчас борьба была с самим собой. Со своими многочисленными страхами и с видом черепа, проглядывающегося среди связок мышц. Если твои глазницы будут широки, как небо над тобой в это прекрасное утро, то никто не сможет напугать тебя. Маршалл схватывает ужас взахлеб, не берется закрывать глаза от мерзкой твари. ЛжеАдам вытягивается в свой полный рост и Иона раскрывает глаза не по своей воле. Трансформация… — Смотри смотри смотри смотри, — Альтернатив молчит, но шипение змеи смешивается с ядовитым голосом Адама в голове Ионы. Боль расходится яростным пламенем по черепу, Маршалл не следует указаниям голоса и сгибается в приступе тошноты. «Близнец» Мюррея корчился в судорогах, бился от жгучей боли по всему телу, но улыбался, смеялся всем своим видом над скорчившемся человеком. Без того тонкие ноги превращаются в кости, обрамленные тонким слоем кожи. А лицо осунувшееся, обрамляет череп дряблыми мышцами. Маршалл блюет в изнеможении, пустой живот отвечает протестом урчит в агонии и замолкает под ударом кулака. Иона не сдавалась, еще рано, слишком рано. Если он не досмотрит концерт существа до конца, с вверх поднятой головой, то проиграет сам себе. Ведь вдруг он спугнет его? Вдруг необычное поведение жертвы будет пугающим для него? Слезы катились от бурлящей желочи в желудке и сильном ударе ладони. Не рассчитал силы. Над ним нависает трехметровая дрянь, та облизывает дырявые щеки и готовится наесться триумфом перед отличным завтраком, — Трус трус трус трус. — Заткнись! — Иона брызжит слюной не в силах сдерживать всю печаль, злость, сожаление и одиночество во всем происходящем. Всё могло быть не так. Всё могло быть не так. Будь он смелей, будь у него уверенность рядом с Адамом, то они бы сбежали из изначальной западни Альтернатива. Мир плывет под воздействием слез и Маршалл принимает факт, что он не справился. Никак лучший друг странного парня, никак приспешник Габриэля. Закрыть глаза самый оптимальный вариант, иначе он сойдет с ума от цирковых представлений уродца, — Сдохни в мучениях, мразь! Глаза закрыты. Мир замолкает под навесом тьмы и Иона судорожно всхлипывает. Несколько минут горевания о том какой он мерзкий, да? Альтернативы только и добиваются признания человека в его убогости, в ненужной жизни среди остальных безгрешных ангелов. А он человечен для них. Страдает в тысячу раз сильнее, чем любой другой. Массивная нога давит руки ближе к снегу. Иона кричит от трения и не вырывается. Пусть давит, пусть бьёт, пусть убьет. Он не признает себя Альтернативом. Множество голосов заглушают подкатывающие мысли, припечатывают к земле. Иона просит, мычит, воет. Только не молчит. Отвлекается от правды всеми возможностями. Кусает губы до мяса и примыкает ко льду щекой. Трет, трет, трет до мяса, до красной боли в мозгу. Не понимать, не разбирать, потерять сознание в этом самом бою, но не открывать глаза. Не взирать на гиганта заплаканными глазами. Он, зверь в капкане. Другой зверь в превосходстве усмехается над ним. — Открой глаза, Иона, — Слизь Альтернатива капает на поврежденную щеку Ионы. Он зверствует, кричит. Оттягивает от себя тонкую ногу. А та не шевелится ни на миллиметр, — Признай свою сущность. Синее небо. Ни одного облачка в ясном море. Иона смеется. Кашляет, подавившись кровью с губ, поднимает глаза на искривленную морду. Рот закрыт, взор сосредоточен точно на его лбу. Стоит и ничего не делает. Ждет глупого самоубийства, чтобы не марать руки, но Маршалл не столь плох. Пока не ощущает что-то инородное в своем животе. Когти Альтернатива прорезают насквозь живот и спину. Иона замолкает и ничего не чувствует. Ни боли, ни страха, ни испуга. Ни вины, жмущей в самый угол сознания. Одно море плывет перед глазами в неясных волнениях. Болтыхает еле знакомое тело и Маршалл улыбается. Ведь скоро туда присоединится и он. «Адам» истерзал хрупкий торс до органов. Повырывал крепкие связки груди, рук. Нырнул вглубь поджаристого в совести тела. Сладкая кровь, бордовая на острых кончиках зубов. Перед этим разорвал ткань одежды по чертежу, нужному экземпляру. Легкие трепыхаются, желают выжить против целей варвара. Их белое деревцо расцветает под прозрачным слоем органа. Открытый желудок вываливался из своего захоронения. Ребра, сочные, словно говяжьи, прятали главную закуску. Существо облизывает каждое ребрышко по отдельности. Щелкает каждым, разминает и стирает в пыль под какофонию птичьих визгов. Хрящи хрустят с аппетитом и пропадают в бездонном кишечнике монстра. Иона закатывает глаза и не шевелится. Красные глаза покрываются неприятной дымкой серости. Из носа течет струйка крови. Соблазнительно огибает гниющее мясцо подбородка и шеи. Течет в место вырванного кадыка. Люди косили траву. Пугали птиц от растерзанного пугала. Радовали друг друга мелочами. Жили счастливыми моментами и воспоминаниями. Они не понимали насколько их жизнь быстротечна. Насколько близки к смерти их близкие. И насколько они не правы в своих убеждениях. Солнце закрывает теплыми объятиями недуги. Ослепляет глаза, когда человек хочет взглянуть поближе на проблему. Пусть живут, не зная ничего о себе. Альтернатив поднялся на дорогу. Полученное удовольствие ушло мимо и теперь ему было… грустно? Вот, что ощущает люди перед смертью. Но почему-то эти эмоции в холодном теле недоальтернатива ощущались сильнее, ярче по сравнению с настоящими людьми. Словно по сравнению с теми, кого он ел, ощущали лишь животный страх за свою шкуру. Что-то холодное потекло из глаза. Чистая, прозрачная вода стекала на порванную худи. Осталась пятном возле болших златых букв. «Адам» обернулся. Посмотрел на деревянный взгляд, застывший в чем-то вроде предсмертной просьбы прощения. Интерес заволок существо. Лучшие друзья ни кажутся такими. Они не выглядят как труп с распоротым брюхом, ни как стоящий на обочине парень с деформацией тела. Но до своей смерти они считали друг друга больше, чем семья. Ближе, чем подступившая к ним смерть.