очки-сердечки

      Если спросить у кого угодно, кто хоть раз слышал о Луффи: «Какое слово не подходит ему?», все в один голос заявили бы: «Осторожный». Луффи не был трусливым, лживым, заискивающим, но более всего он не был осторожным. Во всех смыслах.       Но даже он кое-что понимал. Например, мальчик не должен быть с мальчиком. Луффи вскидывался, хмурил брови и говорил: «Кому не должен?!», но всë-таки знал — есть вещи, с которыми не справится даже он. Например, с общественным мнением, например, с тем, что называлось гомофобией, хотя люди и говорили, что они всего лишь нормальные, а вот те — нет. А ненормальное нужно искоренять. И если Луффи в целом было плевать на мнение общества, то Усоппу — нет. Поэтому Луффи более-менее сдерживался на людях. Особых вопросов их взаимоотношения не вызывали — весь город знал о тактильности паренька в шляпе.       Поэтому когда Луффи прижимался к Усоппу со спины, когда кусал за плечо возле лямки комбинезона, когда лез обниматься — никто ничего не говорил. В конце концов, Луффи почти так обнимался много с кем. Они, конечно, не могли знать о подтексте, который носили их объятия. А подтекст был всегда. Потому что Луффи был ненасытным — во всех смыслах. Он всегда ел, и ел много, он танцевал, пока не падал без сил, он целовался, пока они оба не начинали задыхаться от нехватки воздуха. И ему всë время было мало. Он зажимал Усоппа в школьных туалетах и пустых коридорах, в парке, за электробудками, под лестницами. Везде, где, возможно, не было людей. Луффи начинал приставать ещë в подъезде, и Усоппу стоило огромных усилий, удерживать его, пока входная дверь в квартиру не закрывалась за их спинами.       И тогда Луффи впивался в его губы, кусался, царапал и вылизывал всë, куда мог дотянуться, прижимался каким-то гибким, бескостным глистом, обвивал тело — и Усопп, закрывающий глаза, правда думал, что руки у парня бесконечные. Были они везде и сразу, как и губы, и язык. Он тëрся всем телом, словно старался проникнуть Усоппу под кожу, остервенело терзал его губы, неистово бормотал о своих чувствах, разрывающих его постоянно. И ему всë равно не хватало. — Сделаем это, Усопп!       Отнекивающийся смущëнный Усопп получил лишь скомканный ответ: — Ятакхочутебявсебе. И себя в тебе. И всë сразу. И навсегда. Ты понимаешь?       Ужасный, болезненный первый раз Луффи не остановил, и уже через пару дней хихикающие Эйс и Сабо вводили Усоппа в курс дела. Луффи, конечно, там был, но, казалось, что он слушал вполуха, а потом и вовсе уснул. Усопп пихал сопящего Капитана, слишком смущëнный, чтобы оставаться наедине с более взрослыми парнями и такой неловкой темой, но тот просыпаться не особо хотел. — Не раньше, чем через неделю, — погрозил Эйс им пальцем. — иначе его заду будет совсем плохо. Или меняйтесь, не знаю… И не увлекайтесь.       И в полумраке маленькой комнаты, наученные опытом, на хлипкой кровати, они превращались в комок тел, переплетающихся, как змеи, так близко, так крепко, что даже при дневном свете не поймëшь, где заканчивается один, где заканчивается второй. В такие моменты они не были отдельными личностями, они были одним целым и, казалось, что только так Луффи может насытить свою потребность быть ближе. Несдержанный Луффи громко дышал, много говорил и выгибался так, что Усоппу казалось — вот-вот сломается, вот-вот позвоночник его хрустнет.       И всë было слишком хорошо. В остальное время они занимались… много чем, вообще-то. Усопп не смог бы вспомнить всего, на что шëл вместе с Луффи. Они танцевали, ловили рыбу и жуков, воровали ранетки, сливы и клубнику, пробовали алкоголь, рисовали пиратские флаги по углам заброшек и на трансформаторных будках. Луффи рисовал отвратительно, поэтому оставлял это дело на Усоппа. Конечно, все в городе знали, что Весëлый Роджер с соломенной шляпой может быть только у этих двоих, но порой даже помогали отстаивать эти рисунки у ЖКХ. Луффи провозгласил их городок своей собственностью, а своë он защищает.       А потом в город вернулся Донкихот Дофламинго. Новость об этом разлетелась мгновенно, и по углам все шептались: «Джокер возвращается». Луффи Джокера не знал, да и до Усоппа доходили только слухи — во времена, когда Дофламинго держал город в страхе, он был слишком мал. Говорили, что он убил собственного брата, говорили, что он торговал наркотиками и оружием, и вообще весь их район был сплошной подпольной организацией. Уже почти семнадцатилетнего Луффи эта новость не испугала. — Ну и ладно. Плевал я на него, — ночью сказал Луффи, но Усопп, поддавшись порыву, прижался к его груди, сжал его талию в руках, утыкаясь носом в шею. Какое-то мерзкое чувство сжимало ему сердце и всю грудную клетку — художник попытался вдохнуть и не смог. — Не лезь к нему, хорошо? Пусть делает себе то, что хочет, а мы будем делать то, что хотим мы. А потом поедем покорять большой город. Осталось немного доучиться.       Луффи с нежностью погладил его по щеке и улыбнулся. — Конечно. Пока он к нам не лезет, мы не лезем к нему. Но ты же знаешь, что я убью его, если он хоть пальцем тебя тронет?       Усопп смутился и отвëл взгляд. — Знаю. Но зачем ему это делать? Вряд ли мы вообще пересечëмся.       Чутьë не подвело Усоппа, хоть он и ошибся, искренне считая, что они не пересекутся. Джокер был на много лет их старше, жил в частном секторе — в большом доме, который достался ему от семьи, и, конечно, по идее, пересекаться им было негде. Художник на рожон никогда не лез, да и не собирался, пока не узнал кое-что мерзкое.       Джокер отправил одного из своей семьи — паренька по кличке Сахарок вербовать детей из неблагополучных семей. Действие омерзительное до дрожи. И мало того, что использовать детей отвратительно в любом случае, здесь были ещë более мерзкие вещи. Сахарок угощал детей конфетами, но как только ребëнок не хотел больше делать то, что просит дяденька, и не приходил — желание съесть ещë раз конфету ломало его.       Усопп, к тому времени немного окрепший, более уверенный в себе и своих силах, оттаскал Сахарка за волосы, разбил ему лицо, получив несколько синяков в ответ, и оттащил парня в милицию вместе с большой партией «конфет» и маленьких конвертиков, которые дети должны были продолжать разносить. Детей положили в больницу и начали расследование — а ночью Сахарок откусил себе язык. Все прекрасно знали, кто стоит за ним, но и доказать это не могли. Или не хотели.       Донельзя гордый собой Усопп не считал свой поступок ошибкой — более того, по-настоящему верил, что он сделал всë правильно. Но, несмотря на это, он понимал — за этим что-то грядëт. Что-то нехорошее. Луффи успокаивающе гладил его по голове, приговаривая, что защитит в любом случае. Дофламинго ничего не предпринимал, Сахарка объявили единственным виноватым, и, казалось, что жизнь вернулась в старое русло.       Пока Усоппу на улице в спину что-то не прилетело. Луффи вскинулся всем телом, сдвинул брови к переносице и со скоростью дикого зверя бросился на того, кто это сделал, но замер в двух шагах от цели — это были дети. Мелкие мальчишки из начальной школы на дрожащих ногах отбежали на безопасное расстояние, и самый смелый из них крикнул: — Педики!       Усопп схватился за сердце, чувствуя, что к глазам подступают слëзы. Луффи, насупившись, что-то сказал, кажется, извинялся перед ним за свою несдержанность — узнали, наверное, из-за него. А в голове загнанной ланью билась мысль: «Знают!». Школьная парта была исписана грязными ругательствами — больше с той стороны, где сидел Усопп, провожали их презрительными взглядами, плевками и шëпотками. Да и в целом доставалось почему-то больше Усоппу — будто древнюю неприязнь все вспомнили разом, будто вспомнили, что от полукровки, чей отец бежавший бандит, все беды, будто решили, что это он ненормальный, испортил их хорошего мальчика Луффи. — Мы так и знали, что Луффи не стоит связываться с тобой, — и ещë недавно дружелюбное общество ощерилось уродливыми оскалами, превратилось в клубок змей, в осиное гнездо.       На школьной доске объявлений снова и снова появлялись свежие фотографии. Луффи с остервенением рвал их, превращал в труху, дрался до крови, сжимал ладони Усоппа и всë время шептал: «Я тебя защищу». Теперь и скрываться смысла не было. Луффи крепко обнимал его у всех на глазах, вытирал мозолистыми пальцами слëзы с глаз. — Всë будет хорошо.       Хорошо не было. Ни озлобленный Крокодил, ни яростный Бартоломео, ни Чоппер, недавно подружившийся с Усоппом и Луффи, не могли ни на что повлиять. Эйс, уже закончивший школу, часто звонил, предлагал помощь, хотел приехать — бросить институт и приехать. Парни отказывались. — Вы не можете всë время драться, — говорил Усопп, пока вместе с Чоппером обрабатывал им раны, стараясь не морщиться. У него самого по телу уродливо расползались кровавые синяки. Но Луффи каждый раз что-то замечал, тянул парня к себе и задирал ему кофту. — Кто это сделал? — Я их не знаю, — врал Усопп. Из квартиры он выходить боялся. Несмотря на то, что Луффи старался быть всë время рядом, стоило ему отойти, кто-то начинал его преследовать. — Привет от Джокера. Ходи, оглядывайся, скоро он придëт за тобой и ты заплатишь за проблемы, которые ты нам доставил, — плевались уродливые лица, пиная по рëбрам. — Мы тебя со свету сживëм.       И сживали. Разрисовывали входную дверь грязными словами, били окна в квартире, кричали вслед, бросали камни и протухшие продукты. Кто конкретно это делал — они не знали. То ли их дружелюбные соседи, то ли люди Дофламинго. То ли и те, и те, в надежде, что Усопп не выдержит. — А нам так отсосëшь, шлюшка?       Усопп пытался не реветь, чувствуя обиду и несправедливость. Из их фотографий с Луффи можно было бы сделать взрослый фильм на пару часов. Его снова и снова зажимали в подъезде, били остервенело, били жестоко, били до потери сознания. Луффи приходил поздно, покрытый то своей, то чужой кровью, будто весь день только и делал, что дрался, и рыдал, обнимая перемотанного бинтами Усоппа. — Мне так жаль, так жаль. Я никого не могу защитить. Я так слаб. Давай уедем? Бросим всë и уедем? Девяти классов хватит.       И Усопп был согласен. С Луффи на край света, с Луффи на расстрел. Но они так и почему-то не успели.       Усопп не сразу понял, что что-то не так. Может быть дело в том, что он воспринял вернувшуюся яркую улыбку парня как радость от скорой смены места жительства. Луффи улыбался, сиял и выглядел донельзя счастливым. Будто уладил все проблемы разом. — Эй, Усопп! Пообещай мне быть счастливым!       Усопп недоумëнно посмотрел на Луффи, приподнял левую бровь. — О чëм ты? — Ну-ну, просто поклянись. Повторяй за мной: «Я буду счастлив несмотря ни на что». — Я буду счастлив. Что значит, «несмотря ни на что»? — Усопп, просто пообещай! От всего сердца! Искренне. Это приказ капитана. Давай. Поклянись, что найдëшь своë счастье.       Усопп вдохнул, посмотрел на сияющего парня и улыбнулся, думая о том, что Луффи и есть его счастье, но если тому в голову что-то приходит, он не отцепится, пока не услышит желаемого. — Клянусь, что буду счастлив несмотря ни на что. Найду огромное счастье и буду счастливо жить.       Луффи расхохотался. — Вот теперь верю. Я люблю тебя и я знаю, что ты тоже меня любишь. И долго будешь любить, даже если будешь несчастен, как сейчас. Но ты пообещал. Будь счастлив, Усопп. Я скоро вернусь.       Усопп попытался сказать, что сейчас он вовсе не несчастен, но Луффи уже выскочил за дверь и побежал вниз, пропуская ступеньки. Парень повернул ключ в замочной скважине, вернулся на кухню и сел за стол, чувствуя, как какое-то мерзкое ощущение забралось ему в грудь. Усопп помотал головой, отпил чай из кружки, и сердце его рухнуло — на деревянном столе, среди сердечек, словечек и маленьких рисунков появились новые вырезанные буквы. П. М. М. Л. Это могло значить, что угодно, но Усопп всë понял — прости меня, моя любовь. Художник выскочил следом, спустился и вылетел на улицу, но Луффи уже не было.       И Усопп побежал. Не зная куда, просто вперëд, просто куда-то, где есть Луффи. А Луффи не было. Будто бы нигде. Усопп наизусть набрал номер Чоппера и почти прокричал в трубку: — Где Луффи, знаешь?       Тот попросил дождаться его, чтобы искать вместе — прибежал вместе с Бартоломео через несколько минут, запыхавшийся, мокрый от пота. — Его видели в районе гаражей.       Рванули они уже втроëм, и Усопп проклинал себя — мог бы догадаться ведь. Мог же. Не догадался, а ведь прошло столько времени. В порядке ли Луффи? Жив ли Луффи? Успеют ли они?       Завизжал Чоппер, Бартоломео вскрикнул, бросился к Усоппу и зажал тому глаза.       Не успели.