Стукнутый

У нас с Гарри всё хорошо. Мелкая Уизли, кажется, всерьёз увлечена Дином Томасом и не претендует на моего парня, хотя моё сердце сжимается в тревоге каждый раз, когда она подходит к нему, чтобы перекинуться парой дружеских фраз или уточнить, когда состоится тренировка по квиддичу. Взгляды, которыми она при этом одаривает меня, по-прежнему сочатся откровенной неприязнью, и я готов поклясться, что она шутливо салютует Гарри: «Есть, мой капитан!» специально, чтобы насладиться мелькающей в моих глазах ревностью. Её братец воспринимает меня, как неизбежное зло, и теперь уже не дожидается, пока я свалю в свои подземелья, чтобы поделиться с Гарри наболевшим: опасениями, что мать пришлёт ему вопиллер, если он завалит зельеварение, или сетованиями на то, как его достала любвеобильная Лаванда Браун. Восторг от бесконечных поцелуев взасос у него уже давно схлынул, и рыжий явно и отчаянно скучает по Гермионе, которая всё так же едва замечает его. Финниган больше не отпускает язвительных комментариев в мой адрес, ограничиваясь презрительными кривыми усмешками, а Уоррингтон и Ургхарт и вовсе сидят тише воды, ниже травы. Однако чувство тревоги, надвигающейся беды никак не желает покидать меня, оно только усиливается от того, что Гарри всё чаще и дольше пропадает на занятиях с профессором Дамблдором. То, что он возвращается с этих таинственных занятий встревоженным и озабоченным, не добавляет мне спокойствия и уверенности. В такие дни Гарри с ещё большей страстью отдаётся поцелуям и сжимает меня в объятиях так, словно каждый из этих моментов — последний. Я хрипло дышу, плавясь под его ладонями, мне отчаянно хочется большего — более откровенных прикосновений, более смелых ласк, больше обнажённой кожи, больше Гарри… И однажды я решаюсь. Набрав для храбрости полную грудь воздуха, опускаюсь перед ним на колени, раздвигаю полы его мантии и расстёгиваю ремень его брюк. — Драко, что… что ты собираешься делать? — в его глазах почти ужас. — О, Мерлин, ты… ты не должен… — Но я хочу, — шепчу я и осторожно, почти благоговейно прикасаюсь губами. Гарри шипит, закусив зубами нижнюю губу, и продолжает повторять: «Драко, Драко…», — пока я, примеряясь и собираясь с духом, облизываю головку, сжимаю её губами и, осторожно посасываю, пробуя на вкус, а потом, взяв в рот, скольжу губами всё ниже. Я вспоминаю один из своих снов в Больничном Крыле, в котором Гарри грубо насаживал меня на свой член, схватив за волосы, и мне почти хочется, чтобы он сделал это сейчас, чтобы я почувствовал его сполна, запомнил эти мгновения на всю оставшуюся жизнь, если нам придётся расстаться. Но всё, что он может — это дрожать, беспомощно всхлипывать и повторять: «Драко… Драко… Дра…-ах!» — всё заканчивается, не успев толком начаться, мы сидим на холодном полу, оба в равной степени ошеломлённые произошедшим. И я даже не знаю, есть ли у нас впереди время, чтобы, как обычные счастливые влюблённые, изучать друг друга — шаг за шагом, дюйм за дюймом, поцелуй за поцелуем. ***** В феврале у нас начинаются уроки аппарации, которые проводит присланный из Министерства инструктор. Мадам Помфри не допускает меня до этих занятий по причине так и не вернувшейся памяти. По её словам, любые нарушения здоровья, как физического, так и ментального, могут пагубно сказаться на неопытном, только осваивающем азы искусства аппарации волшебнике, и привести к расщеплению. — В Вашем случае мы можем столкнуться не с физическим расщеплением, а с расщеплением памяти, — строго говорит целительница. — Вы ведь не хотите утратить ещё и часть воспоминаний за последние месяцы? Я представляю, как аппарирую на другой конец тренировочного зала и снова напрочь забываю своё имя или, что ещё страшнее, забываю ощущение поцелуев Гарри на своих губах, и согласно киваю. Пожалуй, пока я вполне обойдусь и без аппарации. ***** В один из дней, когда я сижу в библиотеке, в то время, как мои однокурсники с хлопками и нервным смехом перемещаются по залу, исчезают в одном углу и, очумело выпучив глаза, материализуются в другом, мне на плечи ложатся чьи-то узкие ладошки. Я недоумённо оборачиваюсь: — Кэти! Ох, Салазар, Кэти, ты вернулась! Как ты? — В Мунго была такая скукотища без тебя, Драко, — смеётся Кэти. — Никто не читал мне вслух, не развлекал разговорами. Моей соседкой по палате была скучная старая ведьма, которая из-за наложенного на неё проклятия возомнила себя Гремучей Ивой. Целыми днями она молчала, как и полагается дереву, а как только к ней приближались целители, принималась махать руками и драться. — Ого, жёстко! А что по поводу твоего проклятия? Так и не выяснилось, кто заколдовал и передал тебе это ожерелье? — Нет, — мрачнеет Кэти. — Ко мне в палату приходили авроры и допрашивали меня, но я так и не смогла ничего вспомнить. — Мне так жаль! — Ну, главное, что всё это уже позади, и я снова здесь. А почему ты не на занятиях по аппарации? — Помфри не допустила, — вздыхаю я. — Я тоже так ничего и не вспомнил. Она сказала, что в таком состоянии аппарация может привести к ещё большим повреждениям памяти. — Бедняга, — сочувственно качает головой Кэти, — как я тебя понимаю! У меня ведь такая же история. В прошлом году, когда у наших были эти занятия, я слегла с сильной простудой, ну, а сейчас… — она досадливо машет рукой. — Так что составлю тебе компанию. Может, сгоняем на кухню к эльфам за чем-нибудь вкусненьким? — А можно? — удивляюсь я. — Конечно! — убеждённо говорит Кэти. — Неужели Гарри ещё не рассказал тебе об этом? Я слышала, вы теперь вместе. Я так рада за тебя, Драко! — Кэти тепло улыбается и тащит меня вниз по бесконечным лестницам. Мы спускаемся в подземелья и, пройдя по длинному коридору, доходим до картины, на которой изображены самые разнообразные фрукты. Что-то с этими фруктами не так, и, присмотревшись, я обнаруживаю, что все они смотрят на меня весёлыми глазками и задорно, как-то очень по-фруктовому, улыбаются. Кэти щекочет пальчиками пузатую грушу, та неудержимо, заразительно хохочет, а затем превращается в зелёную дверную ручку, повернув которую, мы входим в просторное, наполненное ароматами еды помещение. Нас тут же окружает толпа одетых в полотенца с гербом Хогвартса эльфов с половниками, венчиками для взбивания и прочими предметами кухонной утвари, о назначении которых я могу лишь догадываться. — Мисс Кэти! Мисс Кэти вернуться в Хогвартс! — на все лады пищат домовики. А один из них, старый и морщинистый, с пучками седых, торчащих из ушей волос, вдруг хлопается на пол прямо передо мной и принимается выть: — Солнце спустилось с небес на землю! Сам благороднейший, сиятельный юный лорд Малфой пожаловал к нам! Но старый Кричер волнуется: приличествует ли столь достойному, чистокровному юноше находиться здесь, среди кухонного смрада и грязных, презренных… — Кричер не будет говорить дурные вещи о кухне Хогвартса и о других эльфах! — яростно вопит более молодой домовик. В отличие от остальных, одетых лишь в тоги из полотенец, этот щеголяет в мятом коричневом свитере и сразу нескольких уродливых вязаных шапочках. «Добби!» — догадываюсь я. Гарри рассказывал мне об этом домовике, который раньше принадлежал моей семье, а теперь, не без участия Гарри, гордо носит звание свободного эльфа. — Молодой Малфой обличием своим напоминает изысканные стати моей хозяйки, а манеры его… — продолжает завывать Кричер под гомерический хохот Кэти, пока Добби не шмякает его поварёшкой по голове. — Не могли бы вы принести нам с благороднейшим мистером Малфоем перекусить? — сквозь смех выдавливает Кэти. И на столе тут же появляются чашки с ароматным чаем, гора сэндвичей, пирожных и фруктов. — Надо бы почаще приводить тебя сюда, сиятельный лорд Малфой, — говорит Кэти, с улыбкой наблюдая за тем, как я уписываю третий по счёту сэндвич. — Ты выглядишь немного более худым, чем нужно. Кэти не первая, кто сообщает мне об этом, но что я могу поделать, если я не в состоянии нормально есть, когда неясная тревога постоянно сжимает моё нутро? Однако сейчас, когда мы, словно старые добрые друзья, весело болтаем с Кэти, мои страхи и волнения почти отступают, спугнутыми пауками разбежавшись и схоронившись в дальних закоулках моей души. ***** Первого марта у Рональда Уизли день рождения, и Гарри говорит, что должен провести этот субботний день со своим другом. Тяжело вздохнув, я соглашаюсь, тем более, что первого марта наша с Панси очередь дежурить по школе. Мы уже заканчиваем наш утренний обход и возвращаемся к себе в подземелье, когда видим чем-то очень раздражённого Гарри и чуть ли не вприпрыжку спешащего за ним Рональда с каким-то невероятно идиотским выражением лица. — Хорё-ок, Паркинсон! — расплывается в улыбке Уизли, завидев нас с Панси, и, понизив голос, доверительно сообщает: — Гарри ведёт меня к Слагхорну. У него в кабинете сидит Ромильда Вейн. Вы знаете Ромильду Вейн? У неё чёрные и блестящие, прямо-таки шёлковые волосы. А глаза! Эти большие тёмные глаза… — тут он вперяет в меня подозрительный взгляд: — Даже не думай закадрить её, Малфой! Она — моя возлюбленная! Панси взвизгивает от еле сдерживаемого хохота. — Что с ним? — одними губами спрашиваю я у Гарри. — Приворотное! — со вздохом машет он рукой. — Помнишь ту коробку «Шоколадных котелков», что подарила мне Ромильда Вейн? Он наелся их и — вот результат! — Гарри, — нетерпеливо хнычет Рональд, — кончай любезничать со своим Хорьком! Ромильда может не дождаться меня и уйти, а я не переживу этого! ***** На завтраке ни Гарри, ни Уизли не видно, и по растерянному лицу Гермионы я понимаю, что она понятия не имеет, куда запропастились её друзья. В середине завтрака в Зал влетают почтовые совы, и одна из них роняет в мою тарелку конверт. Это не письмо от мамы, а я не знаю больше никого, кто мог бы написать мне. Я кладу конверт в карман мантии, на всякий случай решив не распечатывать его сейчас, когда с одной стороны на меня с любопытством косится Панси, а с другой таращится Грегори Гойл. Гарри не появляется и после завтрака, и вскоре по школе расползаются странные слухи, что Рональд отравился медовухой в кабинете профессора Слагхорна. Пока Гарри сидит в Больничном Крыле у постели друга, я решаю прочитать загадочное письмо. «Время истекает, Малфой, а воз и ныне там! — от этих строчек мои волосы встают дыбом, а кожа покрывается мурашками. Кто бы ни прислал мне это письмо, очевидно, что он весьма недоволен мной. — Ты так и не отчитался, получил ли назад яблоко. Пора проверить, хорошо ли ты потрудился и способен ли шкаф перемещать живые существа. Сегодня же пришли живое, и упаси тебя Мерлин снова начать тянуть время. Его у тебя больше нет. Надеемся, что ты любящий сын и не захочешь, чтобы с твоей дорогой матушкой что-то случилось. Крайний срок — сегодня до полуночи». Понимание сверкает слепящей молнией. Исчезательный Шкаф! Вот что я чинил! Это и было моим заданием. Но зачем? Для кого? Кто-то хочет иметь возможность передавать посылки в Хогвартс, минуя совиную почту? Кто бы ни были эти люди, ясно одно — если я не выполню их требования, они навредят моей матери. У меня сводит живот и слабеют колени. Что делать? Должен ли я рассказать об этом кому-нибудь? Кому? Панси? Гарри? Декану Снейпу? Директору Дамблдору? А если этим я сделаю только хуже, и мою маму… Нет, я должен… должен сам… Живое, живое… Что живое я могу послать этим людям? Мой мозг лихорадочно ищет решение. Клубкопух Генри просыпается в моём кармане и недовольно попискивает, намекая, что я совсем забыл о нём. Нет, я не могу засунуть в Исчезательный Шкаф Генри, ведь это подарок Гарри! Вдруг что-то пойдёт не так, и мой клубкопух застрянет в этом проклятом шкафу на полпути между Хогвартсом и избушкой Мордредовой бабушки, где сидят отправители этого злосчастного письма? Думай, Драко, думай! Мимо пробегает стайка малышни в рейвенкловских мантиях, по виду ровесники Рионы. Птички Рионы! У неё много птичек, и если я на время, только на время возьму одну из них, она даже ничего не заметит! Птичка благополучно вернётся назад, как и то чёртово яблоко, и я отнесу её обратно к теплицам. Пожалуйста, пожалуйста, прости, Риона, у меня просто нет другого выхода! Зарянки слетаются ко мне, едва завидев. Они давно привыкли, что я вместе с Рионой прихожу угощать их сушёными ягодами. Пёрышки некоторых из них всё ещё отливают золотым — отголоски Риониных экспериментов по превращению их в «фениксов». Рассыпаю ягоды перед собой, и все «понарошку-фениксы» слетаются на пир. Одна птичка, самая бойкая, садится мне на ладонь, и я усыпляю её заклинанием, чтобы не волновать. Опускаю тёплое тельце в карман мантии и с колотящимся сердцем спешу на восьмой этаж, от всей души надеясь не встретить по пути Риону. Сейчас я точно не смогу посмотреть ей в глаза. Пройдясь по безлюдному коридору, мысленно прошу о возможности воспользоваться Исчезательным Шкафом. Выручай-Комната открывает мне свои двери, и вскоре я кладу крепко спящую птичку в шкаф и с замиранием сердца жду её возвращения. Надеюсь, я хорошо наложил сонное заклинание, и бедняжка не успеет проснуться и напугаться. Двадцать томительных минут я меряю пустое пространство комнаты нервными шагами. Наконец шкаф начинает тихонько сотрясаться. Я открываю дверцу. Вернувшаяся птичка всё ещё неподвижна, но я сразу понимаю, что с ней что-то не так. Головка её неестественно повёрнута вбок, глаза открыты и выпучены. И тут до меня доходит, что у неё свёрнута шейка! Вот как на том конце мне дали понять, что шкаф исправно работает! Я в ужасе смотрю на мёртвую птичку, к горлу подкатывает тошнота, и меня неудержимо рвёт прямо в проклятый Исчезательный Шкаф. Голову пронзает боль, а затем… я вспоминаю. Я стою в комнате, в моём родном мэноре, перед красноглазым колдуном, у которого почему-то нет носа. Он медленно поглаживает свою лысую голову и почти ласково обращается ко мне: — Итак, Драко, ты хочешь стать одним из нас и принять Тёмную Метку. Что ж, это весьма похвальное желание, и я не вижу причин не удовлетворить его. Однако, прежде, чем ты будешь удостоен такой великой чести, ты должен доказать, что заслуживаешь её, показать мне, что ты достаточно силён духом, что в твоём юном сердце нет страха и жалости, а рука твоя не дрогнет в ответственный момент. Убей эту птицу! Тёмный Лорд взмахивает палочкой, и вот уже передо мной по полу скачет весёлая серенькая птичка с оранжевой грудкой. Она бесстрашно приближается ко мне, очевидно, ожидая угощения. — Как… как я должен убить эту птицу, Милорд? — дрожащим голосом уточняю я. — Сверни ей шею, — велит Тёмный Лорд. Птичка с любопытством смотрит на меня глазками-бусинками. — Я… я не могу, Милорд, — губы не слушаются меня, я падаю на колени, — нельзя ли… нельзя ли мне сделать что-нибудь другое? — Другое? — высоким голосом смеётся Лорд, и этот смех — самое жуткое, что мне доводилось слышать в своей жизни. — Как же ты жалок и слаб, Драко Малфой, совсем как твой никчемный отец! Одни слова, пустые слова, а как доходит до дела… Ты не способен свернуть шею жалкой чирикающей твари, как же ты собирался вершить правосудие и избавлять магический мир от нечистой крови? Авада Кедавра! — небрежный взмах палочкой, и беззаботно прыгающая птичка падает замертво, подавившись своей незамысловатой песенкой. — Милорд, — в комнату змеёй вползает моя полубезумная тётка Беллатрикс, — мой племянник прошёл испытание? Он получил Тёмную Метку? — она с фанатичным блеском в глазах хватает меня за руку, закатывает рукав и разочарованно смотрит на чистое предплечье. — Но почему? Неужели он… — Твой племянник — жалкий слабак, — презрительно цедит Лорд. — Но я научу его быть достойным Пожирателем Смерти. — О, дайте ему возможность реабилитироваться в Ваших глазах, Милорд! Поручите Драко какое-нибудь дело, и я лично прослежу, чтобы он как следует выполнил его. Он не подведёт, ручаюсь Вам, Милорд! Я медленно опускаюсь на пол. Я вспоминаю всё. Память возвращается ко мне на крыльях крошечной погибшей по моей вине птички, как и предрекала профессор Трелони. Теперь я знаю, что мне поручено. Это я сам ещё в сентябре наложил Империус на хозяйку «Трёх мётел» мадам Розмерту и велел ей при случае незаметно передать кому-нибудь из студенток Хогвартса проклятое ожерелье с просьбой отнести его директору Дамблдору. Это я приказал ей всучить профессору Слагхорну отравленную медовуху и посоветовать подарить её на Рождество директору Дамблдору. Вот только Гораций приберёг эту медовуху для себя и, ни о чём не подозревая, видимо, угостил сегодня Рональда, чуть не отправив его на тот свет. А значит, это я чуть не убил Кэти Белл и Рональда Уизли. Я должен убить директора Дамблдора и впустить Пожирателей Смерти в Хогвартс через Исчезательный Шкаф. Я не могу остановиться и прекратить это, потому что жизнь моей мамы в руках этой своры. Я предатель и убийца, и Гарри никогда не простит меня. Я вспоминаю, как был зол на Гарри, когда из-за него мой отец оказался в Азкабане и впал в немилость к Тёмному Лорду. Вспоминаю, как хотел доказать Поттеру, что тоже могу стать Избранным, только с другой стороны, достойным, сильным противником не только в детской игре в квиддич, но и в настоящей битве не на жизнь, а на смерть. Вспоминаю, как отчаянная детская влюблённость вспыхнула ненавистью, как я сломал Гарри нос, а потом во сне вымаливал и вымаливал у него прощение, раз за разом просыпаясь на мокрых простынях. Я вспоминаю, как Гарри, не раздумывая ни секунды, бросился защищать меня тогда, в ванне старост, как крепко прижал к себе, как робко поцеловал. Вспоминаю все наши разговоры, прогулки, поцелуи, как он дрожал от наслаждения, шепча моё имя: «Драко… Драко… Дра…-ах!» — и мне хочется кинуться к нему, но я понимаю, что это конец. Больше нет Гарри и Драко. И Драко тоже больше нет. Есть Малфой-младший, гнусный предатель, успешно сдающий экзамен на Пожирателя Смерти, в качестве тестовых заданий почти прикончивший Кэти Белл и Рональда Уизли.