Стукнутый

Грег застрял в Больничном Крыле. В последнее время он много нервничает из-за всего происходящего и особенно из-за разногласий с Винсентом, который не может нарадоваться на новые порядки и свои впечатляющие успехи в тёмной магии. А когда Грегу не по себе, он ещё больше, чем обычно, набивает свой живот. — Вероятно, то, последнее тыквенное пирожное было лишним, — кряхтит он, корчась на больничной койке. «Ага. И десяток до него», — думаю я, закатывая глаза. — Ты заменишь меня в кабинете для наказаний, Драко? — волнуется Грег. — Если Алекто отправит Винса, он оторвётся на малышах по полной. Он очень зол, что ты подвинул его с поста инквизитора для старшекурсников. — Конечно, заменю, Грег, — успокаиваю я. Мы с Гойлом разработали целую систему по одурачиванию брата и сестры Кэрроу, и уже долгое время успешно делаем вид, что и впрямь пытаем мелких. ***** Когда дверь в кабинет для наказаний с опаской приоткрывается, я вижу ещё более бледную, чем обычно, Риону Пиквери. — Драко! — взвизгивает она от радости, увидев меня, и тут же мрачнеет: — Мне назначили наказание! — Что ты сделала? — интересуюсь я. — Алекто, профессор Кэрроу, увидела, как я кормлю своих фениксов, ну, то есть, я, конечно, понимаю, что на самом деле это зарянки, — покорно вздыхает девочка, — и она спросила… спросила, зачем я приваживаю этих тварей, которые только и умеют, что мерзко чирикать и повсюду гадить. А я не выдержала и сказала, что профессор Дамблдор тоже любил птиц, что у него был свой феникс, Фоукс! Тогда она… она назвала Дамблдора свихнувшимся старым клоуном и сказала, что давно пора было столкнуть его с Астрономической Башни! А я… я закричала, что профессор Дамблдор никогда не умрёт, что он будет жить в наших сердцах вечно, как феникс, и… и она отправила меня в кабинет наказаний. — Ох, — я успокаивающе обнимаю расстроенную девочку, — бедняга! Но ты можешь не бояться, ничего страшного здесь с тобой не произойдёт, у меня всё под контролем. Давай сюда свой сопроводительный пергамент. «Написать фразу «Фениксы умирают» столько раз, сколько потребуется, чтобы смысл впечатался и таким образом дошёл до провинившейся.». Я озадаченно пялюсь в пергамент. Такого наказания ещё никому не назначали. Строчки? Серьёзно? Всего лишь написать строчки?! — Вот этим пером, — говорит Риона, протягивая мне острое чёрное перо. — Алекто сказала, что чернил для него не нужно. Я пожимаю плечами и, взяв один чистый пергамент из лежащей на столе стопки, кладу его перед Рионой. — Я не хочу писать такое! — в глазах Рионы стоят слёзы. — Это ничего не значит! — пытаюсь я успокоить её. — Просто глупые слова. Ты ведь всё равно знаешь, что фениксы не могут по-настоящему умереть! Просто напиши несколько раз эту чушь, чтобы Кэрроу отстала от тебя. А потом, после того, как я покажу ей твои строчки, мы припишем «не» перед словом «умирают». — Ну, хорошо, — слабая улыбка трогает губы Рионы, и она, собравшись с духом, аккуратно выводит: «Фениксы умирают». Вдруг девочка вскрикивает от боли, и я с ужасом вижу, что слова появились не только на пергаменте, но и на правой руке Рионы, точно вырезанные невидимым скальпелем. В тот же миг, прямо на моих глазах, их затягивает гладкая кожа. Остаётся лишь небольшая краснота. И тут я вспоминаю! Вспоминаю, как Гарри рассказывал мне историю появления на его руке странной, пугающей надписи: «Я не должен лгать». Чёртова карга Кэрроу! Она дала Рионе такое же зачарованное перо, что и Амбридж Поттеру на пятом курсе! — Что это, Драко? — потрясённо спрашивает Риона. Я понимаю, что мы в ловушке. Нам никак, при всём желании не избежать этого наказания! У меня пересыхает в горле. Как я объясню Рионе, что подвёл её? Разве я только что, каких-то десять минут назад не обещал ей, что ничего плохого с ней в этом кабинете не случится? — Драко, — дёргает она меня за рукав мантии. — Вот что мы сделаем, — твёрдым голосом говорю я. — Дай-ка мне сюда это перо. Джеминио! — я создаю копию этого чёртового пера, беру с учительского стола второй пергамент и сажусь рядом с Рионой. — Возьми меня за руку! — (Как удачно, что я левша!). — На счёт «три». Раз, два, три! Мы синхронно выводим на пергаментах заданные строчки, шипя и морщась от боли. На пятый раз надписи на руках больше не исчезают, оставаясь на них красными, воспалёнными шрамами. — Уф, кажется, всё, — облегчённо выдыхаю я. Кожу сильно саднит. — Ты как, малышка? Риона упрямо сжимает губы и хмурит брови, словно принимая какое-то важное решение. — Перо-копия ведь останется у тебя, да, Драко? — наконец спрашивает она. — Д-да, наверное, — недоумеваю я. — А зачем тебе… — Когда Алекто засчитает наказание, я хочу написать этим пером «не» перед словом «умирают». А ты? Ты тоже напишешь? — Конечно, — обещаю я. ***** В начале декабря нам объявляют, что перед рождественскими каникулами в Хогвартсе будет организован Бал Чистой Крови. — Цель этого бала, — говорит Алекто Кэрроу, — помочь молодым чистокровным магам найти свою половинку среди достойнейших, столь же безупречно чистокровных. Надеюсь, все вы хорошо проведёте время, повеселитесь и отдохнёте, чтобы затем с удвоенным усердием строить новый, лучший мир, где воцарится ничем не осквернённая магия, и где не будет места ни одному маггловскому выродку. — У меня вопрос, — вскидывает руку Джинни Уизли. — Да, мисс Уизли? — с подозрением во взгляде откликается Алекто. — Могу я не участвовать в данном мероприятии? Ведь, насколько мне известно, на бал принято приходить с парой, а мой парень — магглорождённый, и его, по понятным причинам, нет в Хогвартсе! Я обречённо закатываю глаза. Что, Уизли, не терпится снова повидаться со мной в кабинете для наказаний? Хорошо, что Кэрроу с некоторых пор уже не проверяют мою палочку, по крайней мере, не приходится больше мучить несчастных пауков. Кэрроу объявляет, что присутствие на балу строго обязательно и неявка без уважительной причины будет истолкована, как намеренное злостное неповиновение. Снейп вызывает меня в свой кабинет. — Надеюсь, Вы, мистер Малфой, понимаете, что, как староста школы, обязаны являться примером для остальных студентов? Поэтому, настоятельно советую Вам найти для этого — (он едва уловимо кривится) — бала достойную пару. ***** — Снова идём вместе? — понимающе хмыкает Панси. — Как на четвёртом курсе. Грёбаный Салазар, как же я была влюблена в тебя тогда, Драко! — Ну, возможно, если бы ты не надела тогда ту жуткую ядовито-розовую мантию с рюшками… — улыбаюсь я, и Панси, смеясь, пребольно тыкает меня локтем в бок. — Дурак! Ты уже тогда вовсю пускал слюни на своего Поттера. У меня не было ни единого крошечного шанса… Поттер — такой идиот! — внезапно взвизгивает она. — Как он мог бросить тебя? Тупой, ничего не видящий дальше своего геройского носа… — Не надо, Панс, — останавливаю я её. Даже ей, моей лучшей подруге, я не могу рассказать, как обстоят дела на самом деле. ***** Тео удивляет нас всех, появившись на Балу Чистой Крови с Луной Лавгуд. На ней ярко-жёлтая, слепящая глаза мантия, в ушах качаются серёжки-подсолнухи. — Это потому, что в Хогвартсе сейчас почти совсем нет света, — объясняет Луна нам с Панси, когда Тео подходит с ней к нашему столику. Танцевать нет настроения, и мы тихонько беседуем вчетвером, попивая пунш. — Я не вернусь после рождественских каникул в Хогвартс, — сообщает Луна, — буду помогать папе с журналом. Панси громко фыркает. — О, — вскидывается Луна, — ты знаешь журнал моего отца, Панси? Он называется «Придира», — объясняет она нам. — Тебя непременно должна была заинтересовать папина статья об использовании вытяжки из рога морщерогого кизляка в косметических зельях! Фокус в том, что при наложении этого зелья на лицо нужно непременно танцевать вальс! Я внезапно понимаю, что нам всем будет очень не хватать Луны Лавгуд. — Но сейчас папа пишет совсем другие статьи, — доверительно шепчет Луна. — Они все о твоём парне, Драко! — Поттер — вовсе не парень Драко! — резко, почти грубо говорит Панси. — Всем известно, что ваш ненаглядный Избранный бросил его! — Тебе нужно срочно записаться к целителю, Панси, — безмятежно заявляет Луна, надкусывая шоколадный котелок, — в твоей голове чересчур много мозгошмыгов. ***** Ночью после бала мне снится Гарри. Я не вижу его лица, только слышу голос: «Если бы я мог сейчас быть здесь, с тобой, Драко, я покрыл бы твоё лицо поцелуями. Я целовал бы твои прикрытые в блаженстве веки, пылающие щёки, чуть вспотевшие виски. Я бы нежно перебирал твои мягкие волосы и ласкал горячим дыханием, губами и языком чувствительные места за ушками. Я шептал бы в эти ушки, как безумно люблю тебя, и слушал в ответ, как учащается твоё дыхание. Я бы поймал твои самые первые стоны губами, и они слились бы с моими собственными стонами. Я бы исступлённо целовал твою шею, плечи, ключицы. И твои соски, Драко. Я знаю, как ты любишь, чтобы я слегка, очень-очень нежно прикусил их, потянул, сжав губами, чтобы ты зашипел, а затем снова застонал, протяжно и сладко, распаляя меня, зажигая, сводя с ума… Спустившись ниже, я бы уже не смог ограничиться только губами, я бы вылизал твой животик. Я так люблю твой животик, люблю прислониться к нему ухом, пошутить, что он бурчит совсем, как его хозяин, ты так забавно смущаешься и сердишься при этом, Драко! Я бы разрывался между желанием нежно погладить твои бёдра и сжать их до синяков, не отпуская, метя, присваивая… Знаю, знаю, что ты уже не смог бы спокойно лежать на месте, мой нетерпеливый, мой горячий, отзывчивый! Ты бы весь извертелся, извиваясь на скомканных простынях, вцепляясь в меня, подгоняя, чертыхаясь и умоляя. О, да, я мог бы нежно-нежно, как ты любишь, сжать твои чуть прохладные яички, наслаждаясь их весом в моих ладонях и твоими просящими всхлипами. Я мог бы проложить дорожку из почти невесомых, дразнящих поцелуев от основания до мокрой, Мерлин! такой восхитительно мокрой головки и — да! взять в рот, смешивая свою слюну с твоей солоноватой смазкой. Я мог бы ласкать тебя, позволяя тебе неистово, жадно толкаться в мой рот до самого горла, и, когда ты был бы уже так близко… Я бы оторвался от тебя, ухмыляясь твоим разочарованным, отчаянным стонам. Ещё не сейчас, Любовь моя! Я перевернул бы тебя на живот, поставил на четвереньки… Я мог бы кончить только от того, как ты тотчас прогнулся бы в пояснице, не смущаясь, доверяя, даря себя без остатка. Я бы покрыл поцелуями твои упругие ягодицы, словно созданные для того, чтобы я без устали ласкал их. Я бы прижался к ним щекой, замирая от восторга и неги. А потом я мог бы войти в тебя языком, Драко, чтобы услышать, как ты кричишь, как повторяешь, словно в бреду, моё имя: «Гарри! Гарри!». Я мог бы ласкать и нежить тебя, пока не упаду без сил, но даже и тогда я продолжал бы сжимать тебя в объятиях, боясь отпустить хоть на миг… Но я не могу, Драко. Я не могу сделать этого, ведь сначала я должен умереть!». Я просыпаюсь с криком ужаса, в холодном поту. Дрожа всем телом, накладываю Очищающие на себя и простыни, медленно пью, стуча зубами о край стакана, а затем, ворочаюсь до самого утра, так и не сумев сомкнуть глаз.