💔💔💔
Чонгук проснулся первым, ощущая жар из-за того, что Тэхён ночью оплёл его всеми конечностями, словно лианами, и удобно спал на его спине, отчего губы расползлись в улыбке. Отправив сигнал во все части своего тела, с удивлением осознал, что ничего не болит, и внутри всё ощущается более чем правильно: ночью всё всегда чувствуется по-другому. И озадачился сразу, когда под подушкой различил лёгкую вибрацию телефона, которая, видимо, Чонгука и разбудила, сам бы он вряд ли в девять утра проснулся. На экране высветилось «Мама», что заставило нахмуриться; обычно она не звонит так рано, тем более после вечеринок — знает ведь, что сын будет спать как минимум до полудня. Будить Тэхёна не хотелось, но и не ответить Чонгук не мог. — Мама? — тихо прохрипел. Спящий Тэ немного пошевелился, устраиваясь удобнее и машинально крепче обнимая. — Что-то случилось? — Чонгук, тебе лучше приехать... — Голос женщины дрожал, что от внимания не укрылось, Чон почувствовал, как деревенеет в напряжении тело. — Это касается твоей матери. Зубы стиснуты настолько сильно, что начинают ныть дёсны. Где-то глубоко внутри зарождается огонь ярости от одного только упоминания биологической матери, нежеланные воспоминания затапливают голову, отчего в груди начинает печь сильнее. Его совершенно не тянуло к родной матери, даже если б он знал, где эта мразь сейчас находится. Она много лет назад уже показала сыну свою материнскую «любовь», и теперь на левой стороне живота красуется россыпь мелких ожогов. Если бы Чон и хотел с ней встретиться, то только для того, чтобы вернуть должок Суджон и тому её хахалю, который держал его и ржал как лось, пока та тушила о него свои сигареты. Вообще, если задуматься, на всём его теле было завались подобных отметин разных форм и размеров, которые отличались способом нанесения. Раньше Гук по этому поводу сильно комплексовал, особенно, когда дело доходило до секса; Хичжэ стал первым человеком, которому Чонгук доверился настолько, что решился показать своё тело, о чём сейчас сильно жалел, и надеялся, что Тэхён станет тем парнем, который задержится с ним надолго — желательно на всю жизнь. Чонгук чувствует, как корпус гаджета больно врезается в пальцы, когда он стискивает телефон крепче, пытаясь удержать злую дрожь в руках. Прикрывает глаза, стараясь дышать глубже и медленнее, помня о том, что Тэхён всё ещё спит на нём и точно не заслуживает даже случайной грубости в свой адрес, а значит, он должен постараться успокоиться хотя бы ради него. — И что с ней? Мунбёль принимается рассказывать, и с каждым её словом Чонгук звереет всё больше. — Вот как? — практически рычит; Тэхён вздрогнул, завозившись, и поднял голову, пытаясь проснуться и понять, что происходит. — Скажи ей, пусть валит нахер или в ад! А если не знает дороги, то я сам с радостью укажу ей направление! — Чонгук снова замолкает, слушая вразумляющие речи своей настоящей матери, которые не вразумляют ни разу, а только делают хуже. В это время Тэхён, согнав, наконец, сонную дрёму, осознаёт, что что-то случилось, начинает испытывать волнение, но совсем не по тому поводу, на который рассчитывал ночью, и прислушивается к разговору, чтобы знать, самому спасаться, или Гука спасать. — Да мне похуй, что она одумалась! — Очередной антракт его пропитанного гневом монолога, пока Мунбёль пытается мягко его успокоить и объяснить. — Ты моя мама, а эту мразь я не знаю и знать не желаю! — Чонгук утыкается лицом в подушку, словно та поможет ему как-то справиться с накатившими эмоциями. — Блять, ладно, я понял. Сбросив звонок, откидывает телефон на пол; тот, громко поцеловавшись с поверхностью, проскользил до самого шкафа, где и замер, остановленный мебелью. Лицо по-прежнему в подушке прячет, сжимая ту в кулаках, и с ужасом понимает, что не в силах справиться с отравляющим кровь гневом. Дыхание частое и как будто поверхностное, эти чёртовы обрывки воспоминаний издевательств кадрами киноплёнки настырно маячат перед глазами. Тэхён растерянно гипнотизирует чонгуков затылок и не понимает, как себя вести, чтобы не сделать хуже; на свой страх и риск запускает пальцы ему в волосы, массируя, осторожно целует в лопатку и замирает так на несколько секунд. Постепенно под его ласками Чон расслабляется понемногу, напряжение уходит из его тела, голова пустеет, ощущения сосредотачиваются на прикосновениях родных рук. Он поворачивается к Тэхёну, видит беспокойство в карих глазах и притягивает парня к себе, вынуждая его уткнуться в свою шею лицом, а тот и не возражает. Они оба всё ещё не одеты, наготу прикрывает лишь простыня, но Тэ не испытывает ни смущения, ни стыда — атмосфера в комнате поменялась совершенно в другую сторону. — Я тебя напугал? — тихо, без намёка на агрессию спрашивает Чонгук. — Вовсе нет, — качает головой Ким, потираясь носом и щекой о тёплую кожу. — Но у тебя что-то случилось, и это меня беспокоит. Я могу помочь? — Будь рядом со мной, — в голосе слышится почти отчаянная мольба, в то время как руки сжимают его сильнее. — Просто будь со мной рядом постоянно, это самая лучшая помощь. — Расскажешь? Чонгук устало откидывается на подушки, прикрывая глаза и не выпуская Тэхёна из рук. — Мама звонила. Сказала, что моя биологическая мать объявилась и хочет встретиться. Даже не видя его лица, чувствует на себе удивлённый тэхёнов взгляд, когда тот резко вскидывается, удивлённый таким поворотом. — Поэтому ты так злился... — на этот раз не спрашивает: сложил два и два. — Она хочет тебя увидеть? — Да, а вот я таким желанием не горю. Боюсь не сдержаться, если увижу её, не хочу подставлять отца. От этой мрази можно ждать чего угодно. Может, она специально к нам заявилась: знает, что я буду зол, и, ну, руку на неё, конечно, не подниму, я ведь не конченный урод, но наговорить могу всякого, а она с этим после к журналистам пойдёт — доказывай потом, что ты не верблюд... Судя по выражению лица Тэхёна, тот его очень даже понимал, но не мог осознать, насколько должна пасть женщина, чтобы устроить нечто подобное по отношению к своему сыну. Конечно, Ким не святая наивность; он точно знает, что в мире не живут одни лишь добропорядочные персонажи, дерьма тоже хватает, и всё же... Всё же... Когда дело касается детско-родительских отношений, должна существовать какая-то непреложная грань, не позволяющая пересекать черту, но её зачастую не оказывается — вот как в случае Чонгука, и это... жутко. — Ты поедешь? — Мама просит меня приехать, и я сделаю это лишь из уважения к ней, — кивнул Чон, шумно выдохнув. — Если бы не это, я бы ни за что не вернулся бы домой, пока там эта... женщина. — Я буду рядом, Гугу, — по-детски мило тянет гласные Тэхён, зарываясь носом Чонгуку под челюсть. Тот смеётся на подобное проявление нежности и то, как Ким сократил его имя, однако в его исполнении это не раздражало и не злило. Он бы наоборот подмял парня под себя, чтобы вдоволь наобниматься и зацеловать любимые губы, но у них на это сейчас нет времени; да и Тэхён в любом случае от Чонгука никуда не денется, а значит, нежности можно отложить на потом, чтобы утихомирить злость, которая наверняка разгорится в его груди при виде биологического родителя. Чон не видел её с тех самых пор, как отец узнал про его шрамы и подал на развод; знает, что мать пыталась отсудить право на опеку над ним, но с таким багажом косяков ребёнка ей не отдали бы, даже окажись она единственным оставшимся в живых родственником, что не могло не радовать. Чонгук ничего не может сделать с тем напряжением, которое царит в машине на протяжении всего пути до родительского дома. Чем ближе они с Тэхёном подъезжают, тем сильнее он стискивает пальцами руль, чувствуя глухое раздражение, гнев, обиду и необъяснимое волнение — не самый лучший коктейль для встречи. Тэхён понимающе стискивает его ладонь, молчаливо обещая быть рядом, прерывает этот контакт лишь на мгновение, когда они оба выбираются из машины. Чонгук использует его в качестве своего якоря, цепляется за спокойствие и уверенность, которыми пышет Ким, пока в груди по итогу не остаётся одна только обида. Мунбёль встречает их на улице и первым делом крепко обнимает сына, который даже в этот момент не отпускает тэхёновой руки. — Ты просто выслушай её, ладно? — мягко уговаривает его. — Я знаю, через что тебе пришлось пройти, но посмотри, куда тебя в итоге привёл этот болезненный путь? Разве ты можешь назвать себя несчастным? Иногда нам стоит пройти через сильные негативные эмоции, чтобы ценить всё то хорошее, что даёт нам жизнь, понимаешь? Чонгук понимает и правда пытается отпустить всё, вытравить кошмарные воспоминания из детства приятными событиями, которые подарили ему любящую мать, старшего брата и Тэхёна. Возможно, если бы он с самого младенчества получал только любовь и потакание его капризам, из него вряд ли выросло бы что-то путное, хотя утверждать подобное не брался. В любом случае, всё это уже случилось, стоило ли зацикливать внимание на прошлом, в которое он уже не вернётся? В дом они входят втроём, и первым делом Чонгук цепляет краем глаза застывшего у подножия лестницы Хичжэ — вот бы кому уже стоило проваливать отсюда на все четыре стороны. Мазнув по нему незаинтересованным взглядом, Чонгук следует за мамой в гостиную, чувствуя, как Тэхён меняет руки и приобнимает его второй за талию, и это действительно помогает гораздо лучше любых слов. В гостиной всего два человека. Один из них — медсестра, судя по медицинскому халату и стетоскопу, висящему у неё на шее; Чонгук задерживает на ней взгляд дольше положенного, до последнего оттягивая неизбежный момент, и наконец переводит его на вторую фигуру. Удивительно, но несмотря на всё произошедшее с ним в детстве лицо матери он практически забыл, хотя обычно любые стрессовые ситуации способствуют тому, чтобы Гук запоминал любые детали. Но даже учитывая это, женщина, сидящая перед ним в инвалидном кресле, всё равно выглядела гораздо хуже, чем он помнил. Её кожа казалась землисто-серой и сильно обтягивала череп из-за болезненной худобы; на голове не было ни единого волоска, тонкие руки с торчащей из них трубкой капельницы больше напоминали веточки дерева, а глаза и щёки, которые прежде наверняка сияли жизнью, сейчас едва не ввалились внутрь и утратили всякий блеск. — Чонгук... Этот голос, пусть и прозвучавший надломленно и слабо, всколыхнул в памяти всё то, что Чон так отчаянно хоронил в себе все последние годы. Он словно смыл внутри все заслонки, отпуская воспоминания с цепей, и те проносились перед глазами, как навязчивый каскад несвязных кадров, среди которых не оказалось ни одного хорошего. И этот хрупкий внешний вид женщины, которую он когда-то давно называл матерью, совершенно не пробуждает в нём желания пожалеть её или простить за всё то дерьмо, которое она с ним сотворила, не гасит гнев ни на грамм, зато из нутра высовывает свою уродливую голову злорадство. — Никогда ещё поговорка про бумеранг не работала настолько точно, тебе так не кажется? — даже без намёка на уважение задаёт риторический вопрос и не чувствует себя сволочью, когда ненормальная ухмылка самовольно налазит на губы. — Помнишь, как тебе было весело тушить об меня сигареты, пока твой хахаль держал меня за руки? А как у тебя рука не дрогнула, когда пряжка твоего ремня рассекла мне щёку? Конечно, нет, иначе ты бы ни за что не посмела явиться сюда и уж тем более попасться мне на глаза. — Чонгуки... — заломив брови, жалостливо тянет Мунбёль. — М-мне так жаль, — начала всхлипывать сидящая в кресле женщина. — Мне правда т-так жаль, что я не смогла быть для тебя хорошей м-матерью... Я только позже осознала, в-во что превратила и свою, и т-твою жизнь, что сот-творила с тобой, моим единственным с-сыном... — Ну заебись, чё, — наигранно рассмеялся Чонгук, запрокинув голову; от такого его смеха Тэхёну, мягко говоря, стало не по себе, тот стиснул чужую руку в захвате, но Чон неожиданно вырвался из его успокаивающих объятий. — Круто, что ты всё осознала, но с какого хуя решила, что мне интересно это слушать? Ты меня всё детство игнорила, потом с дерьмом смешивала — я не знал, поедет ли в какой-то из дней твоя крыша настолько, что я уже не отделаюсь простыми ударами. — Я уже ничего не могу изменить в прошлом, — сокрушалась та, но Чонгук уже был слишком зол, чтобы распознать искренность в её голосе. — Но, может, для будущего... — Блять, даже не продолжай говорить дальше, — грубо прервал её. — В моём настоящем и будущем нет для тебя места. У меня уже есть мать, так что в тебе я не нуждаюсь. А теперь проваливай и больше не появляйся. И не дожидаясь, пока женщина, бывшая когда-то его матерью покинет этот дом, сам испаряется из гостиной, не слушая зова ни расстроенной Мунбёль, ни взволнованного Тэхёна. Кулаки чесались от желания во что-нибудь их всадить со всей дури — так, чтобы костяшки до крови, — зубы ныли оттого, насколько сильно он их стиснул, чтобы не поддаваться своим желаниям: дом и люди в нём в любом случае не виноваты ни в том, что с ним творила его биологическая мать, ни в его взрывном характере. Ворвавшись в свою комнату, громко хлопнул дверью — так, что где-то под обоями даже посыпалась штукатурка, — и запустил пальцы в волосы, оттягивая их до боли. Будет гораздо лучше, если в ближайшие несколько часов никому в голову не взбредёт прийти к нему, иначе Чонгук может сделать что-то такое, о чём после, «протрезвев», будет очень сильно жалеть. А ярость всё никак не отпускала. Надо же, Суджон одумалась. Самое главное, как вовремя, блять! Она всё осознала, с чем Чонгук её и поздравляет, но это вовсе не значит, что он теперь обязан простить ей все проёбы, из которых ему помогал выпутываться целый штат мозгоправов. Все нормальные подростки курили втихаря от родителей, сбегали из дома на тусовки и клеили девчонок, а он таскался по кабинетам психологов, чтобы научиться хоть как-то справляться сначала с психологическими травмами и болью, после — с агрессией, а если помножить ту ещё и на переходный возраст, то получалась смесь похлеще коктейля Молотова. И вот, хватило всего одного её визита, одного взгляда в эти глаза, чтобы его снова сорвало. Но проблема всё равно нарисовалась: пока Чонгук заботился о чувствах членов своей семьи, те делали то же самое по отношению к нему. Буквально через двадцать минут — видимо, именно столько времени понадобилось, чтобы проводить Суджон — к нему постучалась Мунбёль, которая не могла молча смотреть на то, как её сын сам себя истязает — слава Богу, пока только морально. Пыталась приобнять его и поговорить, мягко и ласково, как это умеет лишь мать, любящая своего ребёнка, но слушать Чон никого не хотел. — Ты не должен был так с ней разговаривать, — убеждает его. — Она ведь больна — у неё последняя стадия рака, ей жить осталось не больше месяца. Знаешь, мало кто на её месте решился бы сделать то, что она сделала, ведь даже просто попросить прощения иногда бывает очень сложно. — Она его попросила, я ей его не дал — ещё упрёки будут? — завёлся с пол-оборота. — Ты не видела всего того дерьма, которого я от неё натерпелся, не стоит думать, будто я разговаривал с ней неоправданно грубо: эта сука заслуживает куда худшего обращения. — Чонгук! — ошарашенно распахивает рот Мунбёль. — Какой бы она ни была, ты не в праве так себя вести — хотя бы по той простой причине, что она твоя мать! — Думаешь, этот статус как-то позволяет прикрыть все её косяки? — зло смотрит Чон. — Если мать, то твори, что взбредёт в голову, а после одного слова будет достаточно, чтобы все грехи простились? Она наебнула мою психику и попортила тело, так что пусть забудет о прощении. А теперь пожалуйста, уйди, пока я не натворил глупостей. Ему нужно было время, чтобы перебеситься без последствий. Уже сильно позже вечером, когда негативные эмоции стихли, Чонгук сам пришёл в комнату Тэхёна; тот как раз сушил полотенцем волосы перед зеркалом, только выйдя из душа. Лишь в этот момент злость оставила парня окончательно, зато голову наводнили воспоминания их с Тэхёном сегодняшнего совместного утра, которые вышибло внезапным визитом Суджон. Тэ его не видит, занятый делом, и потому вздрагивает, когда Гук его крепко обнимает со спины, прижав к себе что было сил, прячет лицо в изгибе его шеи и успокаивается, чувствуя, как на смену холоду приходит тепло. Без Тэхёна он не справится, но страх всё испортить никуда не уходит.💔💔💔
К несчастью, Суджон приходить в их дом не перестала, а значит, Чонгук просто не мог взять и успокоиться наконец. Та приехала на следующий день, и через два дня, и через три — и далее по списку, словно пыталась вконец измотать его выдержку. А хуже всего было то, что все эти дни от него практически не отходил Тэхён, который всеми силами пытался его поддержать, но делал только хуже, сам того не понимая. Чонгуку не нужны были слова — ему нужна была грёбаная передышка, хотя бы несколько часов наедине с самим собой, но в универе это сделать было трудно, а дома — ещё труднее. В квартиру сбегать не было никакого смысла, потому что Ким последовал бы за ним и туда, и в итоге всё, что оставалось Гуку — беситься в своей комнате, доводя себя до изнеможения на брусе. Ещё и Хичжэ постоянно вертелся под ногами со своим «Ты всё правильно делаешь, она не заслужила твоего прощения», будто Чону интересно его мнение. А уж его обещания поддержать Чонгука в любых решениях и вовсе выводили из себя, и от безумств спасал только Тэхён, который совсем не вежливо посылал Чжэ и просил держаться от своего парня подальше. Знал бы Чон, чем всё в итоге обернётся, сам бы свалил куда-нибудь из Сеула. Его родная мать в пятый раз приехала обивать порог их дома, а Чонгук уже просто заебался просить её исчезнуть, и потому просто не спускался вниз, чтобы с ней не встречаться, но это не значит, что он не злился. Наоборот, кажется, даже стал привыкать к этому состоянию настолько, что срывался уже и на Мунбёль, и на брате, и даже на Тэхёне. Тот как раз поднялся к нему, чтобы быть рядом, как и обещал, но ни он, ни Чонгук, к сожалению, не умели видеть будущее, иначе остались бы каждый в своей комнате. — Мне никогда не понять, что ты чувствуешь, — с сожалением произносит Тэхён, входя в его спальню и подходя опасно близко. — Но ты мне очень дорог, и я не хочу, чтобы ты страдал. Поговори со мной, пожалуйста. Ты бесишься и злишься, но держишь всё в себе и этим только самому же себе хуже делаешь! — Отъебись от меня вместе со своими советами, понял! — рыкнул Чонгук, его руки не слишком-то осторожно отпихнули Тэхёна. — Одни советчики вокруг, и каждый, блять, знает, как для меня будет лучше! Мне уже тошно от вас всех! Тэхён разочарованно-печально хмыкает, опустив голову, пока Чонгук от него отворачивается, лишь бы не видеть эти понимающие глаза, эту нежность во взгляде, которая его преследует на протяжении этих нелёгких пяти дней. Пока Чон не смотрит, Тэ раздражённо промаргивается, убирая невесть с чего подступившую влагу с глаз, ненавидит себя за эту минутную слабость перед парнем, за свою готовность простить даже эту вспышку, которую он ничем не заслужил. С той самой минуты, как Чонгук увидел родную мать, Тэхён изо всех сил старался удержать Чонгука от очередных ошибок, пытался достучаться до его здравого смысла и поддерживал его, как мог, стараясь облегчить боль родного человека. Но Чонгук, похоже, в моменты приступов ярости переставал быть тем человеком, в которого Ким так быстро влюбился. Он пытался помочь и поддержать, но Чонгуку это явно не нужно. А Тэхён просто устал стараться за двоих. — Хорошо, Чонгуки, — покорно прошелестел; от одного этого тона, внезапно ставшего безразличным, Чон незаметно вздрогнул и обернулся. — Я больше не буду надоедать тебе своим присутствием и душить заботой. Надеюсь, теперь ты вздохнёшь свободно. Не оборачиваясь, Тэхён вышел из комнаты Чонгука, крепко стиснув зубы, чтобы не позволить себе разреветься, как девчонке. Ему не в чем было себя винить или упрекать, в конце концов, он сделал всё, что от него зависело, чтобы дорогой сердцу человек смог, наконец, отпустить своё прошлое и двигаться дальше; но он не может спасать кого бы то ни было насильно, если человек не хочет быть спасённым. Жаль только, что Чонгук уже слишком глубоко забрался в душу, засел в сердце, оставляя после себя саднящие занозы, и Тэхён мучился уже оттого, что его любимый настолько ослеп. Ещё и Хичжэ с этой своей поддержкой чонгуковой злости... Сука, так бесил, что Тэхёну уже хотелось самому его удавить, тут никакие установки, воспитание и самовнушение не работали. Самоутверждался за счёт ослепшего от ярости Чонгука и улыбался с превосходством, когда видел Тэхёна, у которого не получалось вразумить парня. Ничего. Теперь Хичжэ улыбаться перестанет, потому что Тэхён свою боль переживёт, перетерпит и больше не будет думать о других в ущерб собственным чувствам, с которыми никто не считается. В коридоре он наткнулся на Мунбёль, слышавшую совсем не тихую речь своего сына и проводившую его сочувственным взглядом, но Тэхён не поднял глаз и её попытку поддержать проигнорировал. Ему не нужно было ничьё сочувствие и жалость, он не для того Чонгука оставил, чтобы самому от боли раскрошиться. Мягко прикрыв дверь в свою комнату, Тэ окинул помещение усталым взглядом, цепляясь глазами за зеркало в полный рост, у которого ещё не так давно Чонгук его обнимал. От злых слёз пекло глаза, спазм комком застрял в горле, но Тэхён не позволил себе расклеиться: он всё сделал правильно. Прокашлявшись и несколько раз глубоко вдохнув, Ким запихнул все свои переживания подальше и сосредоточился на мыслях о будущем. Раз уж в его заботе не нуждаются, предпочитая не прибегать к поддержке своего парня, а просто продолжать с мазохистским упоением наслаждаться тем, что давно пора отпустить, то и задерживаться в этом доме смысла не будет после окончания сессии. Вдохнув поглубже, облизал губы, пока глаза высматривали под кроватью дорожную сумку, с которой он сюда и приехал месяц назад: может, будет лучше на оставшееся время снять комнату где-то в городе? Взъерошив волосы пятернёй, откинул эту мысль подальше — не сбежит отсюда, словно трус, не доставит ни Хичжэ, ни кому бы то ни было ещё видеть своё уязвлённое состояние. Мысли несколько долгих минут крутятся вокруг ненавистного имени, которое ничего кроме оскомины на языке ему не принесло; злится, ярость вспыхивает в груди, облизывая рёбра, подогревая кровь в венах, уже сам не может держаться, эмоции хлещут через край. Хочет тоже на ком-нибудь отыграться, хотя той частью мозга, что ещё не затуманена гневом, понимает, что нельзя вот так срываться на других, когда самому паршиво — нельзя уподобляться. Если бы всё так и работало. Выходит из спальни, оставив дверь распахнутой настежь, уверенно приближается к двери напротив и врывается в комнату без стука. Тэхёновы губы в этот самый момент растягивает такая дьявольская ухмылка, что ему наверняка и самому стало бы не по себе, увидь он своё отражение в зеркале, что уже говорить за растерянно замершего посреди своей комнаты Хичжэ. Тот как раз только из душа вышел — неужели уже для Чонгука там подготовился? — полотенце повисло на его плечах, куда парень сдвинул его, прекратив вытирать влажные волосы. И да, ладно, Тэхён мог признать, что Чжэ красивый, возможно, даже был бы вполне в его вкусе, если бы не характер ублюдский и тот факт, что это бывший Чонгука. — А ты, я смотрю, времени зря не теряешь, Хичжэ-щи, — едва ли не мурлычет, и этот голос в тандеме с жутким выражением лица ни разу не кажется вышеназванному милым — скорее, устрашающим. — В душ сходил, переоделся... Подготовиться хоть успел? Хичжэ застыл посреди вдоха, захлебнувшись воздухом, и принялся кашлять — даже слёзы выступили в уголках глаз. Такого предположения явно от Кима не ожидал. — Ч-чего? — Ну, как же? — наигранно удивлённо вскинул брови Тэхён; его блядский «Оскар» за актёрское мастерство уже наверняка отправили по почте. — Разве не ты всё это время добивался внимания Чонгука? Обхаживал каждый день, лип со своими воспоминаниями из прошлого, поддерживал его там, где, чёрт возьми, не должен был, а теперь удивляешься? Пока Хичжэ хлопал ресницами, во все глаза пялясь на обычно спокойного и уравновешенного Тэ — не ожидал от него таких наездов, — Тэхён сам на себя злился, что поддался эмоциям. В конце концов, ссоры случаются у всех пар, даже у идеальных, очень непросто прожить со своей половинкой даже без мелких склок хотя бы, особенно если у него характер Чонгука, которому хватает чиркнувшей спички, чтобы вспыхнуть и разгореться. — О, — просветлел тот от внезапной догадки, — так Чонгуки наконец-то понял, что ты ему не подходишь? Ну, что могу сказать: лучше, поздно, чем никогда. Покачав головой, Тэхён немного истерично хохотнул и вернулся к себе. Из своей комнаты не выходил до самого вечера, чтобы не наткнуться случайно на Чонгука или — не дай Бог — на Хичжэ. Только когда совсем стемнело, и дом погрузился в абсолютную тишину, он спустился вниз, чтобы покинуть дом и хоть ненадолго спрятаться от всего у Хосока, который, увидев состояние друга, даже спрашивать ничего не стал, не решился в душу лезть — лишь молча и буквально с порога укутал его в объятия. Они несколько минут так и стояли в коридоре: Хо успокаивающе поглаживал его по спине, а Тэ дышал едва уловимым парфюмом друга и действительно успокаивался. Здесь, вдали от раздражённого Чонгука и самодовольного Хичжэ, даже дышалось легче, и легко было обмануть самого себя в том, что у него всё хорошо. А ближе к полуночи посыпались звонки от Чонгука, словно снег в декабре; Тэхён больше из вредности, чем от обиды, каждый входящий от него проигнорировал, хотя желание плюнуть на всё и ответить было сильным. Нет, он не строил из себя капризную стерву, чтобы поиграть на чужих нервах — просто он не собачка, на которую можно наорать ни за что, а та всё равно будет стоять рядом и радостно вилять хвостом. Да, Чонгук вроде бы не сказал ничего такого, из-за чего он мог бы смертельно обидеться, но всё же услышать от любимого человека просьбу отъебаться было, мягко говоря, неприятно. Тэхён такого отношения к себе ничем не заслужил. Утром легче не стало. Без Чонгука было тоскливо на душе, вся эта история с его матерью, с Хичжэ и вообще со всем прошлым уже сидела в печёнках. Хотелось просто крикнуть во всё горло то же, что попросил его вчера сделать Чонгук, и просто уже строить планы на жизнь со своим любимым человеком. Но Тэхён решает дать Чонгуку ещё немного времени — ещё немного подумать и самому окончательно решить для себя, что ему важнее: держаться за прошлое, или быть с Тэхёном. По этой причине он готовит завтракообед себе и Хосоку и приводит себя в порядок; ехать на учёбу придётся в той же одежде, в которой он вчера уехал из дома, но та выглядела опрятной, поэтому вопросов по поводу его внешнего вида ни у кого не возникло. Он целый день успешно избегал Чонгука, хотя видел, как тот обивал коридоры в поисках Тэ, но когда знаешь все обходные пути, избежать столкновения не составит труда. Зато к концу своего учебного дня Тэхён понял, насколько правильным было это решение: он и сам успел окончательно убедиться, что никакие ссоры не стоят того, чтобы жертвовать ради них отношениями. Дома Чонгука не оказалось. Мунбёль, которую он встретил в холле, обрадовалась его возвращению, кажется, даже сильнее, чем влюблённости своего сына — настолько сильной, что тот сразу же забыл обо всех своих обидах, когда узнал об уходе Тэхёна, — и просветила его, что сына вызвал в свой офис Чон-старший — помочь. Кима эта новость не сказать чтобы порадовала, но и не расстроила сильно: у него есть время подготовиться и расслабиться. Спросив разрешения у Мунбёль, которая дала его, не задумываясь, он спустился в подвал, где выбрал бутылку красного вина на свой вкус, после чего поднялся к себе в комнату. Небыстрые процедуры задержали его в ванной на добрых сорок минут, после чего Тэхён, распаренный и расслабленный, вернулся в комнату. Волосы, небрежно подсушенные полотенцем, поблёскивали в свете люстры; щёки слегка порозовели от жара воды, глаза блестели, предвкушая то, что, как он надеялся, случится дальше. Пить прямо из горла, особенно в этом доме, было совсем не комильфо, но его подобные мелочи сейчас совершенно не волновали, так что первый щедрый глоток приятно согрел горло. Тэхён потянулся к телефону и, подключив его к колонке, включил негромко свой любимый плейлист, чтобы расслабляться было не так скучно; каждый новый глоток вина помогал музыке обволакивать его тело, а напряжение и обиды оставили его. Теперь ничто не способно испортить ему настроение. В это же время Чонгук, раздражённый донельзя, только вернулся вместе с отцом из офиса последнего, где его впрягли участвовать в интервью, которое родитель давал для новостного канала. Но он не мог не заметить, что машина Тэхёна снова на месте, а это значит, что у него появился шанс увидеть его и извиниться за своё неадекватное поведение. Это были худшие сутки в его жизни, и всё потому, что рядом не было Тэ; всего каких-то двадцать четыре часа без тёплого карего взгляда и этой влюблённой улыбки, а он уже задыхался, как утопающий. Только дебил позволил бы так себя повести с любящим тебя человеком, но Чонгук и есть дебил, видимо, других объяснений попросту нет. Ещё на подходе к чужой комнате, дверь в которую была приоткрыта, Гук услышал тихую мелодию и озадаченно замер; щель между дверью и откосом была маленькой, но даже её хватило, чтобы у него пересохло в горле от увиденного. За эти чёртовы пять дней они с Тэ больше даже не целовались толком, что уж говорить за полноценную близость, а теперь его глазам предстала такая соблазнительная картина, что голова практически отключилась. Тэхён — этот невероятно красивый парень — пританцовывал под тихую музыку, держась свободной рукой за опорную стойку кровати, к которой крепился каркас балдахина, чуть откинув голову на бок, открывая вид на карамельную шею. Во второй руке он держал наполовину выпитую бутылку вина и вкусно облизывался, растягивая губы в довольной улыбке, словно выиграл в лотерею. Но застыть Чонгука заставило не это. На Тэхёне были лишь боксеры и расстёгнутая на все пуговицы белая рубашка на пару размеров больше нужного. Чонгук только чудом не захлебнулся слюной от вида этого сильного подтянутого тела, длинных стройных ног и мягкого живота с крепкой грудью, когда тот повернулся к Чону в пол-оборота. Ноги сами понесли его вперёд, но он ни капли не сопротивлялся, потому что перед ним стоял самый желанный на свете человек, которого хотелось зацеловать и наконец-то взять. Но сначала, конечно же, извиниться. — Подглядываешь? — снова облизнулся Тэхён. Чонгук чуть не кончил от одного только вида влажного языка, провокационно-медленно скользнувшего между красноватых губ — спасибо, Тэхён. — Любуюсь, — прохрипел он, подойдя наконец-то вплотную. На долю секунды это вызвало у обоих дежавю: уже была похожая ситуация в самом начале их общения, хотя обстоятельства были другими. Руки не успели сомкнуться вокруг талии: подразнив, Тэ отошёл от него на два шага назад. — Кто-то разрешал тебе меня трогать? Чонгук бы мог испугаться, что проебал Тэхёна, но слишком уж откровенно тот улыбался. — Ты же сам этого хочешь, мой принц, зачем сопротивляешься? Голос нещадно хрипел, но кому есть до этого дело? — Сначала извинись. Теперь настала очередь Чонгука облизывать пересохшие губы: он готов всю ночь вымаливать себе прощение.