Артём Шатохин
Всю трапезу я просидел молча, тупо глядя в тарелку, обрамлённую синей каймой. Никто из парней не обратил на это должного внимания, это хорошо. — Максим, ты должен съездить на завод, посмотреть, как ребята справляются, а то нам буквально через три дня нужно передать товар, — тишину прерывает Глеб, — а ты, Даня, должен узнать, как там вообще поживает та девушка, она сейчас под наблюдением. Нужно узнать, научил ли её хоть чему-то наш маленький урок. — Но.. — Даниил едва касается руки Максима, сидящего рядом. — Чёрт с вами, езжайте вместе на завод, — Глеб закатывает глаза, — тогда Артём посмотрит, как она, — он поворачивается в мою сторону, от его взгляда мне охота скукожиться и исчезнуть. Такое ощущение, будто Сименс босс, а я работник, не сдавший вовремя отчёт. — Поедешь вместе со Славой. Слава, ты как? Парень молча кивает и едва заметно улыбается. — Это моё первое дело? — я чувствую неприятное ощущение внизу живота, начинаю волноваться. — Можно сказать и так. Мы всегда проверяем, как чувствуют себя те, кто подвергся зачистке, — голос Глеба становится чуть тише, — если они, конечно, остаются в живых. Я нервно сглатываю. Что мне предстоит увидеть? Одному Богу известно. Мы поднимаемся из-за стола, Слава подталкивает меня к выходу. — У нас будет столько времени, чтобы ты поведал мне свою историю, — хлопает в ладоши парень, ускоряя шаг. Признаться честно, лучше бы вместе со мной поехал Глеб со своим испепеляющим взглядом, или безэмоциональный Максим, или любитель влажных салфеток и антисептиков Даня, у которого только одно упоминание о поездке в одиночестве на дело вызывает явно ощутимую всем в комнате тревогу, чем эта прилипала. Интересно, удастся ли мне так разговориться с остальными? В целом, если построить логическую цепочку, то можно предположить, что, когда я валялся в отключке, они обсуждали вопрос о моем принятии в ряды «санитаров леса», иначе бы Слава не стал рассказывать всю их с Сименсом историю от и до. — Поведаю, — сухо отвечаю я, плетясь сзади. Я ожидал увидеть притон или на крайняк здание, напоминающее заставку в начале видео с сайта «kink.com», но никак не монастырь. Монастырь, черт возьми. Да простит меня Бог за такие мысленные ругательства в священном месте, но я поражён. Мы идём по дорожке из гранитного щебня прямо ко входу в церковь, с паперти за нами наблюдает монашка. — Ты, главное, молчи, говорить буду я, — цедит сквозь зубы Слава. Всю дорогу сюда он был молчалив, хотя я ожидал словесного потока и бесконечных расспросов, и своим резко меняющимся настроением юноша меня настораживает. Хотя нет, больше удивляет. То ему нужно знать всё обо мне, то он просто смотрит на дорогу с задумчивым видом. Мы поднимаемся на паперть. — Мать Евдокия сейчас подойдёт, — монашка, будто испугавшись, наскоро крестится и спешит скрыться за массивными дверями церкви. Я осматриваю дворик, безмятежное и спокойное место, прямо бальзам на душу. Если бы мы не приехали сюда по делу, то с удовольствием прогулялся, рассматривая кусты с только недавно распустившимся на них розовыми розами. К нам поднимается женщина в чёрной рясе, её лицо изувечено морщинами, создаётся такое ощущение, будто ей не меньше ста лет. В руках она держит секатор, вероятно, подстригала кусты. «А может, она прямо сейчас возьмёт и покромсает нас, будто мы ветки, портящие красочный пейзаж.» — Мать Евдокия, — Слава склоняет голову в приветствии, — благословите, — он складывает ладони лодочкой. Матушка крестит его и бросает на меня изучающий взгляд, она хмурит брови, точнее, то что от них осталось. Мне хочется отвести глаза в сторону, но я повторяю за Славой, складываю ладони и произношу: — Добрый день, благословите. Черты её лица смягчаются, она крестит меня и, больше ни говоря ни слова, спускается с паперти. Мы следуем за ней в монастырь. В женский монастырь запрещён вход любому мужчине, будь то женатый или холостой, мирянин или монах, поэтому коридоры пусты. Монашкам нельзя сталкиваться с нами. Мы подходим к двери, запертой на несколько замков. Мать Евдокия достает связку ключей. Голые стены, окна с решёткой, тумбочка с иконами и кровать, скорее напоминающая тюремные одноэтажные нары, на которой сидит она... Матушка не входит с нами, остаётся в коридоре. Девушка не сразу обращает на нас внимание. Обожженные пальцы сжимают гайтан*, на котором болтается деревянный крестик. Пряди сальных волос прилипли ко лбу, а изо рта стекает слюна. — ...Смой всю вину мою с меня, очисти меня от греха моего... — я с трудом слышу отрывки молитвы, которую она произносит едва шевелящимися губами. — Не прогоняй меня от Себя, не лишай меня Духа Своего Святого... Я будто попал в фильм ужасов, мне дико страшно наблюдать за тем, как она трясётся, пускает слюни и читает молитву покаяния. — Аминь, — она замолкает и резко поворачивает голову в нашу сторону, её глаза бегают в разные стороны, смотря, то на меня, то на Славу. Мне кажется, что они сейчас выскочат из орбит. Взгляд останавливается на мне. Она начинает истошно орать. Подрываюсь с места и выскакиваю из комнаты. Не успеваю отдышаться, как передо мной появляется лицо матушки Евдокии с нахмуренными, как при встрече на паперти, бровями. Теперь уже я готов заорать. Вдруг она прямо сейчас достанет свой секатор и с криками «это ты виноват! Ты! Ты! ТЫ!» разрежет меня на кусочки. Быстро возвращаюсь назад в комнату. Слава стоит молча. Он даже не шелохнулся. Мне охота его ударить. Девушка тем временем затихла, острым длинным ногтем она царапает себе вены. Когда краем глаза замечает меня, то перестаёт и начинает бормотать: — Глупость, грубость, воровство... Тебе никогда не побывать в моей шкуре.. — конечно, не побывать, я хоть и обдалбываюсь наркотой, как последняя мразь, но не дрочу на больных сестёр, посаженных на цепь. — Я прошу прощения! — она впивается зубами в запястье и отгрызает кусок кожи, струя крови брызжет ей прямо в лицо, но она продолжает, будто всего лишь откусывает кусок плохо прожаренного мяса. — Прекрати, чертова сука! — Слава достаёт из кобуры пистолет. Его руки дрожат. Зубы девушки окрашиваются красным цветом, она беспощадно рвёт плоть, выплевывая кровь на себя. Будто чувствуя на себе прицел, она поворачивается и скалится. — Прицепом со мной в ад пойдёте! Поднимается с места и тут же падает на колени, рвёт плоть ещё раз и попадёт прямо в артерию. Её глаза закатываются, она пытается ползти в нашу сторону, прижимая к себе разорванную руку. — Никого в покое не оставлю! Я начинаю пятиться назад, пока эта уже мало напоминающая человека тварь извергается проклятиями, за ней по полу размазывается кровавая дорожка. Меня рвёт на пол, пока Слава наблюдает за тем, как она уже в предобморочном состоянии тянет свою руку к его штанине. Гремит выстрел. Она лежит, вытягивая свою разорванную руку, гайтан с деревянным крестиком, насквозь пропитанный кровью, валяется где-то позади, самое изощренное богохульство, которое я когда-либо мог себе представить. Но что хуже, так это то, что я принимал в этом участие. Кажется, моя душа и сердце ощутимо начинают чернеть. Мне потребовалось целых пять минут, чтобы взять себя в руки, отвести взгляд от трупа и покинуть комнату. Мать Евдокия по-прежнему стоит на том месте, где её лицо всплыло передо мной, будто скример. Трясущимися руками Слава засовывает пистолет в кобуру и достаёт пачку денег, протягивая её старухе. — Через боль мы очищаемся. Бог с вами, — она прячет деньги в карман на рукаве и провожает нас до выхода. Мне абсолютно плевать, кто уберёт мою рвоту, окровавленный труп и вымоет полы. Лишь бы добраться до машины. Теперь я понимаю, что моя реакция на сегодняшний инцидент абсолютно незначительна по сравнению с той, что была, когда на моих глазах застрелили человека, когда я собственноручно поливал руки кислотой той, что валяется теперь с перегрызенными венами и пулей в башке. Пуля явно освящённая и серебряная, такие способны убить исчадий Ада. Исчадие Ада, сотворенное мной. Только лишь одна мысль о её прелюбодеяниях убеждает меня, что вовсе не я виноват, что так вышло, я лишь приложил к этому небольшое усилие. Слава приземляется лбом на руль и со стоном вздыхает. — Я хочу напиться. Ну ты, бля, это видел? Я, конечно, много повидал, но чтобы вот так... впервые. Мы сейчас же едем и берём бутылку кагора**. — Иронично. Решил освятиться изнутри? — Да, мать твою, да! — его голос срывается на крик. Мне внезапно становится интересно, как бы Глеб на это отреагировал. Напиться кагора я ещё успею, сейчас у меня только одно желание — поехать туда, где мне станет легче. — Слав, мы можем кое-куда заехать? Пожалуйста.***
Но легче не стало. Маме становится хуже, теперь она не просто не может встать с больничной койки, а подключена к аппарату искусственного дыхания. Я убираю прядь волос, упавшую на её лицо, и сжимаю её руку. — Мама... — на глаза наворачиваются слёзы. Плевать на Славу, который стоит за спиной, плевать на всех. — Мамочка, пожалуйста, потерпи чуть-чуть. Я не говорил тебе, чем занимался в последнее время. Я торчал, как ебаная сука, я спускал все деньги на это, потому что на ту зарплату было невозможно купить нужное количество лекарств, прости, прости меня. Прости, что не пришёл раньше, когда ты чувствовала себя лучше. Я самый худший сын, я знаю. На моё плечо ложится ладонь парня, но я игнорирую этот жест и продолжаю свой монолог, надеясь, что мама сейчас откроет глаза и ответит. Вероятно, она бы сказала что-то вроде: «Тёмочка, сынок, я буду любить тебя любым, я твоя мама, а ты навсегда останешься для меня маленькой непоседой», — но она не очнётся, я проебал слишком много времени, поэтому остаётся только надеяться, что она слышит мои раскаяния. — Я заработаю много денег, клянусь тебе, тебя больше никогда не будут мучать головные боли, потому что у нас всё будет хорошо. Я испачкаю руки в крови, буду толкать детям дурь, лишь бы ты была здорова. Дай мне немного времени, прошу тебя... Кладу голову ей на грудь, заливая слезами больничную сорочку и так лежу, позабыв о событиях сегодняшнего дня, пока в палату не входит медсестра, сообщая о том, что время посещения подошло к концу. Вытираю слёзы, поправляю на тумбочке стопку книг и выхожу. — Поехали за вином. — Мне очень жаль, она обязательно поправится, — Слава действительно мне сочувствует, — подожди три дня, мы все вместе отправимся к партнёрам, и ты получишь деньги, так сказать, первую зарплату. — Теперь ты знаешь мою историю, точнее, её часть. Парень явно не торопится расспрашивать меня о второй части. Вероятно, все его мысли, как и мои, заняты желанием выпить. Это отличное решение.***
Одним кагором дело не обошлось, виски вдогонку сделал своё дело. Мы вваливаемся в ту же комнату, в которой я очнулся этим утром. Откидываюсь на подушки, наблюдая за тем, как парень скручивает блант с травой. — Что это? — моё тело охватывает дрожь, на фоне всех пережитых событий я забыл, что раз в два дня мой организм стабильно требует покурить травки. Я сбил режим на несколько часов. — Индика, — люблю её, она приносит успокаивающий седативный эффект. Отличный способ окончательно расслабиться. Сатива с её бодрящим эффектом в меня бы точно не попёрла. — Можно? Слава протягивает мне косяк. Туго затягиваюсь и медленно выпускаю из лёгких облако дыма. По комнате распространяется приятный запах. Так мы и лежим, передавая блант друг другу. Потушив окурок, моя рука падает на кровать, словно я тряпичная кукла. Поворачиваю голову и сталкиваюсь взглядом со Славой, тот, не говоря ни слова, кладёт свою ладонь поверх моей. Мы смотрим друг другу в глаза, когда он сплетает наши пальцы в замочек. Не имею ничего против, мне слишком хорошо, чтобы заострять внимание на подобных мелочах. Он неловко ёрзает, придвигаясь ближе. Приподнимается и буквально через секунду нависает надо мной, впечатывая свободную руку в подушки. Я не собираюсь никак возражать. Не в силах больше держаться в таком нелепом положении, Слава прижимается ко мне, высвобождая руку, которой он так бережно сжимал мои пальцы, запуская её в мои волосы. Его губы оказываются в сантиметре от моих. Я обнимаю парня за шею и, слегка приподняв голову, целую его. Он отвечает на поцелуй, сжимая в кулаке ткань моей толстовки. Едва ощутимое касание губ переходит в покусывания, которые мне нравятся определённо больше. Делаю небольшое усилие и оказываюсь сверху. Когда я провожу языком по его тонкой белоснежной коже на шее, Слава обхватывает мою спину ногами, прижимаясь сильнее. От вида оставленных засосов на его хрупкой, словно фарфор, коже, мне хочется взреветь, настолько эта картина мне нравится. Мы продолжаем целоваться, пока я не начинаю чувствовать, что руки парня проникают под мою толстовку в попытке её стянуть. Ко мне возвращается здравый рассудок. Так нельзя. — Слава, — я провожу пальцем по его щеке — не сейчас, — ложусь рядом и обнимаю его за талию, — я хочу быть трезв, когда буду трахать такую прелесть, как ты. Этот ответ парня устраивает, он улыбается, пока я перебираю пальцами его дреды. Уже погружаясь в сон, я вспоминаю об отце, который не оставил нам ни гроша. Для меня он падаль. Падаль, которая имеет огромное количество денег. Наверное, он тратит их, не зная меры. В голове зарождаются мысли о мести.