Учитель

Квартира встретила Юлию и Дмитрия тусклым светом, освещающим коридор, чтобы хоть как-то помочь глазам не затеряться в непроглядной темени улицы, что пробрался в каждый уголок комнаты и поглотил возможность различать предметы. Девушка услышала голос его матери, который тихо произнес: «Подойдешь ко мне, сынок?», доносился он из кухни, где женщина, отмучавшаяся бессонницей, с шумными глотками отпивала дымящийся отвар из каких-то пахучих трав. - Мама, - устало сказал учитель. – Прости, мне нужно поспать. Женщина ленивой походкой вышла в коридор. Вид у нее был заспанный: глаза закисшие, на теле болталась белоснежная ночная сорочка на несколько размеров больше самой матери, босыми ногами она стояла на холодном деревянном паркете и в ладонях крепко придерживала зеленую кружку, из которой шел теплый пар. Однако стоило ей поднять на сына взгляд и увидеть рядом с ним школьницу, Валентина моментально ожила на наших глазах: широко открыв рот и округлив от удивления ненакрашенные маленькие глаза, она еле удержала в руках кружку, чтобы от шокового состояния не упустить ее на обнаженные ноги и не получить ожог. - Крылова Юлия, а что ты здесь делаешь в такое время? – испуганно прошептала она. - Ее выгнали из дома, - совершенно спокойным тоном объявил Дима. – И я взял ее пожить у себя. - Но почему именно ты взял? – спросила мама. Дмитрий приподнял мой чемодан, и, кивнув мне на дверь в свою комнату, обратился к женщине, которая по-прежнему находила в недоумении, что происходит на ее глаза и почему взрослый сын заводит в комнату несовершеннолетнего подростка: - Мама, она моя девушка. Кружка вдребезги разбилась. По комнате пронесся протяжные женский стон, полный разочарования и горечи. Нет, она не обожглась – осколки полетели куда-то вдаль, а горячая жидкость растеклась хоть и близко к ступням Валентины, но не доползла до ее оголенных ног. - Ты встречаешься с ученицей? – в истерике выкрикнула она. - Я не хочу сейчас это обсуждать, - отстраненно ответил он. – Да, встречаюсь, по закону позволено. Если хочешь, я уволюсь из школы, но Юлю я бросать не собираюсь. - Ты мог рассказать мне… - шепотом, куда-то в пустоту комнаты, прошептала она. – Я бы тебя поняла. Ты же мой сын, мне не за что тебя осуждать. Но ты промолчал, хотя всегда рассказывал мне всё о своей жизни. Почему…? Дмитрий, прикрывая за собой дверь, обернулся к матери и равнодушно высказал: - Мама, завтра поговорим, я не в настроении. И, нет, ты бы не приняла мой выбор. Прости, - тяжко выдохнул молодой человек. Валентина ничего не ответила. Дверь в нашу комнату захлопнулась, а его мать так и осталась стоять в прежнем положении полночи, глотая слезы обиды. Всё доверие в одну секунду рухнуло. Сын, который всегда выворачивал перед ней душу наизнанку, сохранил в секрете самое важное, что мог только от нее скрывать. Для нее это было грубым ударом в спину. Собственный сын пошел на обман, вешал ей лапшу на уши долгое время, врал, да не краснел от своей лжи. Дмитрий прекрасно различал ее любовь, знал, что бы ни случилось, она примет его выбор таким, каким желает он сам. Даже отношения с ученицей не сразу, но со временем, она бы приняла как должное, как подсказку самой судьбы, и не мешала бы сыну, а наоборот поддерживала, помогала советами и рвала на себе волосы, лишь бы он чувствовал себя счастливым. Однако он не доверил ей эту тайну. Он сам поджег их доверие, хотя мог поступить иначе… Дмитрий Алексеевич пробежался пальцами по пуговицам на пиджаке, поочередно освобождая их из петелек. С первоначального раза у него не получалось зацепиться ногтями за петлю, поэтому учитель нервно закусывал губы, сдерживая порыв эмоций и желание высказаться немного неприличными выражениями. Весь он, напряженный и скрытый от моего любопытства, не подавал ни звука, намекая, что сегодня он явно не в настроении обсуждать последние печальные события нашей жизни. Я подошла к нему вплотную, перехватила руки учителя и опустила их вниз. Сама же, упираясь ладонями в его грудь, привстала на носочки и нежно соприкоснулась носом с его щекой, и она так приятно колола кожу, эта соблазнительная небритость, мужественная растительность на его лице сводила меня с ума и приводила тело в состояние легкого опьянения, голова кружилась, а рассудок помутнялся. Мягкие пальцы сомкнулись у меня за спиной в замочек, и Дмитрий ненавязчиво скользнул ниже талии, оставляя теплые ладони обжигать своими острыми прикосновениями мою кожу на ягодицах. И никаких намеков на сексуальное объединение здесь не проявлялось. Он лишь захотел быть ближе, интимно ближе. - Спасибо, что взял меня к себе домой, - признательно прошептала я. Дима не побоялся прижаться ко мне сильнее, я притиснулась к нему в ответ. От таких мощных объятий я начинала задыхаться, и не потому, что он сильно сжал меня, а потому, что испытывать в одну секунду целый водоворот эмоций невозможно спокойно. Ради таких объятий я готова умереть. - Разве я могу тебя оставить, а, малышка? – с усмешкой произнес он. - Я думала, ты заставишь меня остаться дома, - призналась я искренне. – Было неожиданно, что ты осмелишься поспорить с моей матерью, причем ради меня. - Я спорил ради нас обоих, - Дмитрий улыбнулся и нехотя отстранил меня от себя, медленно продолжая раздеваться и освобождать себя от жарких объятий толстых тканей. – Наши отношения оскорбили. Я лишь их, если не защитил, но показал, что мне не равнодушно. - Ты такой разный… - Я избавилась от толстовки, намереваясь переодеться в ночную рубашку. - В смысле? - Наша первая встреча, помнишь? – Дима, услышав это, заметно помутнел, но потом на лице расползлась подозрительно хитрая улыбка. – Ты тогда показался мне недоношенным ребенком, жертвой экспериментов, изгоем общества, но только не человеком, к которому я так привяжусь. А сейчас ты такой нежный, добрый и отзывчивый. - А ты мне показалась скучной зубрилой, живущей только в своем подсознании врединой. – Я качнула головой, мол, обиделась, однако сразу же улыбнулась. – Хотя, ничего не изменилось с тех пор. - Эй! – Первое, что попалось под руку – моя толстовка, которую я секундами ранее сняла с себя. Бросив в него элемент одежды и, попав прямо в лицо, я натянула на себя ночную рубашку кораллового оттенка с нескромным вырезом и длинной, еле прикрывающей ягодицы. Дима рассмеялся и сложил мою одежду аккуратно на стуле. Раздетый до нижнего белья, лег на кровать и потянул меня за руку за собой. - Что будет дальше? – озабоченно спросила я. Не покидало меня беспокойство, что после сегодняшнего скандала с моей мамой нас с Димой не покинет череда неудач, а, с обратной стороны, возрастет в несколько раз. Будто этот негатив скопился в ком-то из нас, и так как мы с учителем близки, один передает черные эмоции другому. Пока кто-то из нас не потушит костер разочарований в себе, не оклемается другой. - Задай себе этот вопрос и ответь на него сама же, - сказал он строго. Я в темноте видела блеск его глаз, и в последнее время, невзирая на столь огорчающие обстоятельства, они оживали, становились ярче, и этот озорной огонек не исчезал в них, волна несчастий не потушила его и не потушит. - Но все против нас и… - Я повторюсь: всё будет так, как хочешь ты, и как хочу я. Наплюй на всех, Юля. – Я примостилась на его плече, и это необъяснимое чувство, считать, сколько ударов проделывает его сердце, настолько мощных, что у меня как на записи стоит в ушах это тихое, но ласкающее слух «тук-тук-тук, тук-тук-тук». – Как я тебя учил, малышка? – Дмитрий Алексеевич наматывал короткие пряди моих волос на палец, закручивая в пружинку, а потом резко отпускал обратно, немного спутывая волосы. Он обожает так делать, поначалу я раздражалась, однако теперь готова отдать все ценности, только бы он делал так каждый вечер. - Учил жить не по людским правилам, чьим-то принципам, чужому нраву. Учил жить собственными эмоциями и отворачиваться от людского унижения, непонимания, оскорбления. Учил отдаваться чувствам, даже тогда, когда для остальных такие чувства считаются ненормальностью. Учил жить так, чтобы было, что перематывать в голове перед сном. Чтобы были яркие воспоминания, а не отрывки унылого прошлого. - Я, конечно, говорил всё это, но не так красочно, как ты, - коротко усмехнулся Дима. – Это радует. Спи спокойно, потому что, пока ты чего-то желаешь всей душой, другие, противники твоей мечты, тебе не помеха. - Я люблю тебя. Его молчание – это как удар, очередной, в спину. Да что там, в спину? Сразу в грудную клетку! Сколько раз я признавалась ему в любви, причем обдуманной и обоснованной! Мне не стоит задумываться и искать «за и против», «люблю или влюбленность». Я знаю точно, что люблю, иначе не гналась бы за проблемами, которые возникают из-за наших отношений. А Дима ни разу не сказал мне того же. Хотя как ценны для меня эти три банальных слова, которые принесли столько жертв людскому доверию и правдоподобным чувствам. Сколько раз эти заветные слова, мечту всех девушек на планете, использовали как крючок для наживки наивной рыбешки, которая всего лишь желала есть. А получалось наоборот – ели её. Вы знаете, что такое обида на весь мир? Вспомнила просмотренный фильм недавно вечером, настоящий ужастик с лужами крови и окровавленными, высохшими и затвердевшими, как почерствевший хлеб, трупами. Я ощущаю себя таким же неживым, неподвижным существом. Это когда не к кому обратиться, когда вокруг полно человек, которые, казалось бы, всегда готовы подставить своё дружеское плечо под водопад твоих эмоций и несдержанных капель слёз. Это когда рядом семья, и ты живешь в достатке, но ты лишен другого, более важного в жизни, чем деньги, материальная обеспеченность и крыша над головой – это искренняя, простосердечная забота. И ты не знаешь, куда двигаться дальше. Будто специальный механизм скрытно устроен в твоем теле и клешнями прицепился к каждому уголку сердца, и тянет, тянет с неестественной быстротой, постепенно вытаскивая последние красочные эмоции, частички надежды, и даже захватывает с собой осколки, колючие и ломкие, от твоей рассыпавшейся души. Утром меня разбудил Дима, в отдельном случае, будить меня не стоило, так как я не сомкнула глаз на протяжении всей этой мутной, тусклой и нависшей надо мной ночью, что грубо давила на глаза беспросветной мглой. Почему-то в такие часы, когда нормальные люди нежатся в кровати и крепко спят, я чувствую себя некомфортно; теплые простыни мне кажутся ледяными металлическими поверхностями, которыми беспощадно накрыли мое тело и заставили лежать в одном положении, не отрывая взгляда от невзрачного потолка, по которому озорными узорами прыгали проблески от уличных фонарей. - Мы что, идем в школу? – Приподнявшись на локтях, я, еще слеповатая после сна, закисшими глазами наблюдала, как Дмитрий Алексеевич, с ухоженными, зачесанными волосами и светлой чистой улыбкой натягивает на себя костюмные брюки, затем слегка измятую рубашку голубого оттенка, и завершает образ черным жилетом без рукавов на шести передних изящных пуговицах. - Да, - раздраженно сказал он. - А ты думала, живи у своего преподавателя, да значит и безделье, welcome? - Нет, - отрезала я. - Собирайся тогда, вместе доберемся. Я на машине подвезу, - потряс он связкой ключей и, стащив с меня одеяло на пол, легонько толкнул с кровати. – Давай, Юля! - Можно, я ко второму уроку? – стыдливо опустила голову я. – Всю ночь не спала. - Что же ты делала? – приподнял бровь Дима. - Думала. О нас и… - Он перебил: - Жду ко второму уроку. Не смей опаздывать, у тебя литература. Я кивнула, а он, поспешно бросая в деловой чемодан какие-то файлы с документами, скрылся в дверях коридора. В голове мелькнула мысль спросить, что же ответила ему мама после вчерашнего вечернего неразрешимого скандала. Вскочив с постели, я, растрепанная и вспотевшая, догнала его в прихожей до того, как учитель прикрывал за собой дверь. - Что сказала Валентина Степановна по поводу моего ночного визита к вам? – осторожно спросила я. Лицо учителя не выражало совершенных искренних эмоций, коих мне так стало не хватать в прошедшее время последних непростых дней. - Ничего, - усмехнулся он ядовито. – Мама обиделась, ушла ранним утром в школу. Оставила на столе мне записку. Держи, - протянув с той же сумасшедшей улыбкой мне скомканный лист бумаги, Дмитрий открыл дверь и выскочил на лестничную клетку. - Дим! – крикнула я. Он молча развернулся ко мне с непонимающим видом. Я расстроенно поджала губы и молодой человек, среагировав, приблизился ко мне, его губы мягко легки на мои губы, и, так простояв, соприкасаясь со мной около пяти секунд, мужчина исчез в темноте подъезда. Я улыбнулась и приложила подушечку пальца к месту, которое горело даже после такого невинного, молниеносного прикосновения. «Ты поступил не как сын, а как предатель. Я глубоко расстроена в твоей неискренности. Для тебя глупость скрыть отношения с девушкой, но для меня не глупость узнать, что она твоя ученица. Ты знаешь, как я взаимна с твоим мнением, и в любом случае я бы приняла твой выбор. Но теперь я огорчена в собственном сыне. О каком доверии идет речь, когда ты столько времени обманывал родную мать? Пускай Юлия живет у нас, я не против этого. Делай так, как хочешь сам. Отныне я не буду влезать в твою жизнь, и проблемы, касающиеся твоих совершенных необдуманных поступков, меня боле не касаются. Мама». Слезы потекли из глаз. С одной стороны, я благодарна Диме за то, что он сохранил наш секрет в строжайшей тайне, но с другой, его обман матери привел меня в тупик. Если у них действительно такие доверительные отношения, он мог побеседовать и договориться со мной, и мы бы вместе пришли к выводу, рассказывать ей о нас или нет. Я никогда не могла подумать, что эта новость оскорбит ее чувства к сыну. Мне печально знать, что я послужила причиной их ссоры, хотя по рассказам Димы о маме осознавала, насколько они близки, как друзья, как семья, как сын и мать – всё в одном. Я, выгладив лист пальцами и спрятав его в свой ежедневник, поспешила в душ, намереваясь быстро привести себя в порядок, позавтракать и отправиться в школу. «Я поговорю с его матерью сама, если он не хочет этого делать, - подумала я, собираясь. – Я не хочу, чтобы она страдала из-за нашей глупости».

***

На урок я опоздала, невзирая на то, что Дмитрий Алексеевич пригрозил мне четверкой в четверти, а четыре по литературе для меня – ну, возможно, унизительно, если не просто обидно. Постучавшись скромно в дверь, я, услышав сердитое «Войдите», сделала шаг в кабинет и замерла, прилипнув к полу, на месте. - Хм, - Дмитрий Алексеевич поправил очки на переносице, странно, что он их нашел в своем хламе и вечно неубранном шкафу. – Кто там опаздывает? – Он угрюмо посмотрел на меня. – Крылова! А я-то думал, что ты заблудилась, или у тебя будильник сломался? Помнится мне, что тебя будят обычно в семь часов утра, - возмущенно произнес учитель, - а сейчас уже десять двадцать семь, почти конец второго урока. - Извините меня, пожалуйста. Я поздно проснулась. Ночью мучила бессонница. - Проходи, - жестом приказал он. – Садись к Мише. Грубость Павленко меня не поражала, что вы. В школе он всегда так себя вел, показывая всем ученикам, что я такая же, как и все, в его глазах. Многие подразумевали нас во лжи, девочки полагали, судя по их взглядам, что между нами с учителем что-то есть. Дмитрий решил скрыть эту информацию ото всех, а дабы отогнать лишние подозрения и на несколько километров отдалить от себя ревнивых учениц, которые хотели бы оказаться на моем месте, он стал подшучивать надо мной, пошло шутить, подкалывать, худшим словом выразить – стебать, как и всех остальных. Впрочем, так он делал при нашей первой встрече, так что мне свыкнуться не прибавило труда. Мне это казалось даже забавным. Миша, он же самый скромный мальчишка нашего класса, оглядывался по сторонам и искал кого-то, нахмурившись и сосредоточившись на поисках. Я, заметив его возбужденность, толкнула парня в левый бок, и он дернулся, будто натянутая пружина, испугавшись моей резкости. - Гогунский, кого высматриваешь? – усмехнулась я. – Чего такой напряженный, а? - Да Кирилл свалил с литературы, и в руках какой-то пакетик он нес. Подозрительный он сегодня, - почесав себя за ухом, он громко кашлянул, настораживая меня своим поведением. - В смысле? – переспросила я. - Не знаю, - пожал плечами одноклассник. - Как вспомнил, что литература у нас следующим уроком, начал смеяться, будто с катушек съехал, и выбежал из кабинета, схватив рюкзак. Еще с утра меня беспокоило странное жжение в груди. Полагала я, что изжога, однако я теперь называю это чувство тревогой. Быть может, организм предупреждал меня неприятными ощущениями о предстоящей опасности? Я хотела поднять руку, чтобы отпроситься в дамскую комнату и найти Кирилла. Я знала, нет, была на сто процентов уверена, что этот бесчувственный эгоист что-то затеял против меня и против Дмитрия Алексеевича. У нас достаточно проблем, так что любым способом я обязана была остановить Кирилла, который лезет не в свое дело и портит наши жизни своими грязными помыслами. - Ого-о, - простонал учитель. Он посмотрел в окно, и, чтобы разглядеть увиденное лучше, встал со своего места и вплотную подошел к подоконнику. – Сколько скорой помощи подъехало к нашей школе. Кому-то плохо, - огорченно прошептал преподаватель, задвигая черно-красные шторы, чтобы солнце не слепило нам глаза. – Пишите, пишите, - успокоил нас он. – Всё нормально. Через несколько минут за дверью пронеслись чьи-то озабоченные крики, ребята носились по коридорам и что-то бурно обсуждали. По времени до конца урока оставалось приблизительно восемнадцать минут, так что их не могли выпустить из кабинетов без уважительной причины. Дмитрий открыл дверь, чтобы сделать им замечание, но его буквально сбила с ног завуч, забежавшая в кабинет, и, запыхавшаяся, она пыталась перебороть бешеное дыхание и проговорила лишь короткие слова, заставившие Диму пулей вылететь из кабинета и сбить женщину с ног: - Там директриса! У нее сердечный приступ, ее срочно гостопелезировали! Я мигом вскочила из-за парты, не объяснив ничего Мише, даже вещи оставила там, и плевать, что сейчас все полезут в сумку, чтобы полазать в моем телефоне! Во мне разжигало равнодушие в тот момент абсолютно всё, что не касается матери Дмитрия Алексеевича и его самого. Знала я, же неспроста жжет в груди… Это болела душа. - Где директриса? – истошно закричала я, сдерживая слезы, когда увидела преподавательницу по изобразительному искусству, охающую и ахающую, что так печально получилось с Валентиной Степановной. - Ее на носилках вынесли на улицу! Я без благодарности за информацию побежала вниз по лестнице, желая успеть догнать Диму и подарить ему свою поддержку. Ноги сами по себе сбивали с пути, словно меня от колен до самых пят скрутили тугими узлами. На щеках засыхали слезы. Как же нехорошо получилось. Как же жестока судьба. Как же будет винить себя Дмитрий, что не оказался в этот момент рядом с ней, как же он будет себя ненавидеть за то, что обидел ее и, в силу своей гордости, не извинился перед самым родным ему человеком, который остался в живых после всех жизненных трагедий! Уговорив охранника выпустить меня из здания, я вышла на улицу. От увиденного у меня сильнее защипало в глазах, хотя я надеялась, что слезы закончились, иначе, сколько литров я успела выплакать за эту ночь и за то мгновение, пока бежала по лестнице? Мать Дмитрия лежала бледная, лицо ее скривилось, на губах отразилась застывшая улыбка горечи, полностью отображающая ее сейчашнее состояние. Ее на носилках осторожно занесли в огромную машину скорой помощи, рядом сидел учитель, упав коленями к ней. Он бесконечно осыпал ее сморщившиеся в морщинках руки поцелуями, роняя горькие слезы на ее ладони, недвигающиеся пальцы, окоченевшие от такой страшной напасти. Я прежде не видела его таким отрешенным от мира сего. Будто он и его мать – единственное, что существовало на планете. Будто в тот момент, когда ее сердце почти остановилось, когда она замерла как статуя, упав на холодный паркет, когда она потеряла сознание, ее сын вместе с ней перенесся в другой мир, повесив свою жизнь на тонкий волосок. - Стойте! – завопила я, останавливая санитаров. Они хотели закрыть задние двери, где сидел Дмитрий. Протолкнувшись кое-как через толпу учеников, я залезла в салон автомобиля и, бросившись учителю на шею, стала рыдать и успокаивать его, хотя он держался и то крепче меня, стараясь всегда оставаться мужчиной в чужих глазах. - Юля, уходи, - отталкивая меня, убито прошептал он. – Я поеду один. - Я поеду с тобой! - Нет, - покачал головой он. – Уходи, пожалуйста. - Дима, я поеду с тобой и точка. Твоя мать мне дорога, я не могу оставить ее. Пожалуйста, позволь мне быть рядом. - Крылова! – зарычал он сквозь зубы, показывая лицо, ведь до этого он скрывал его за ладонями. Его кожа покраснела, то ли от гнева, то ли от нахлынувших эмоций, в глазах играла ярость, равносильна тому, какая злость живет в глазах жесткого чудовища. – Уходи, - мягко сказал он. Я молча поцеловала его в щеку и вышла из машины. - Ее кто-то отравил. Сердце не выдержало мощного лекарственного препарата, - злобно произнес он, когда я повернулась на него. – Я убью его. - По его губам я прочитала эту фразу. Если бы он сказал ее вслух, она бы звучала как смертельный приговор. Я понимала и без лишних выяснений, о ком он говорил… Сирена скорой помощи, на которой на моих глазах увезли мать Дмитрия, зазвучала как какой-то адский марш в моих ушах, как какое-то предупреждение о напасти, она запела в моей голове как волчий вой. И будто цеплялись за мое сердце заново щипцами, тянули в разные стороны и рвали на части. Я разрыдалась в голос, сжала кулаки и ударила по себе же, шмыгая носом и чувствуя себя униженной в глазах других людей, которые во все глаза наблюдали за тем, как я реагирую на это происшествие. Да не плевать ли мне, когда они, видя свою директрису в таком плачевном состоянии, фальшиво поскулили, вроде как сыграв роль расстроенных учеников? Они все прогнившие сердца, которым безразлично состояние других! Я развернулась ко всем и, если не зарычала, то закричала на повышенных тонах: - Чего уставились? Или вам интересно смотреть, как я рыдаю? – Ребята покосились на меня, как на истеричку, и медленно зашагали кто куда: одни разбежались по улице, посчитав, что можно сбежать с уроков, другие вернулись в школу. – Всё, зрелище закончилось! Все свободны! – добавила я. Все разбежались кто куда. Я почувствовала себя героиней фильма, где всё человечество вымерло, а я осталась единственным живым существом на всей планете. И никакой поддержки, не к кому бежать. Я спрятала свое лицо в ладонях, чтобы никто не видел моих слез. Но кто бы их увидел, если кто-то стер людей с лица земли? Хотя, я не ошиблась. Я уже героиня такого фильма, когда все по-прежнему живы. Люди вымерли давно, даже тогда, когда ступают по этой земле и дышат этим воздухом. Именно люди вымерли, а сейчас на земле живут так, оболочки. - Юля, - на плечо легла чья-то рука. Я обернулась и встретилась с дьявольским взглядом Кирилла. – Видел, нашу старушку в больницу повезли. Вряд ли она после такого препарата выживет, - рассматривая свои идеально стриженые ногти, наигранно грустно шептал он. – Я сахар заменил кое-каким лекарством, а она и не заметила, - рассмеялся он. Я не знала, что будет лучше: убить его сразу или выслушать остальную заранее подготовленную речь?! - Что ты ей подсыпал?! Ты сумасшедший! – схватилась за голову я. – В чем виновата эта добродушная женщина? Она всегда шла тебе на уступки! Как ты мог так с ней поступить! - Настало возмездие. – Кирилл обнял меня, а я, как кукла, стояла на месте и не могла произнести ни слова. – И скорее я сделал это не от любви к тебе, а от ненависти к Павленко. Я безжалостно оттолкнула его и ударила по щеке. - За что ты его так ненавидишь?! Он прижал ладонь к щеке и поморщился от боли, но через эту самую боль переступил и улыбнулся. - За тебя, наверное, - ответил он. - Что за глупости? Сначала ты говоришь, что мстил вовсе не из-за любви ко мне, а теперь заявляешь, что я всему виной. - Видишь, какая закономерность? – обратился он ко мне с сарказмом. – В любом случае, как бы я не ненавидел его, ты будешь стоять на первом месте причиной моей ненависти к нему. Да, он во многом мне неприятен, но больше всего, потому, что ты выбрала его, а не меня. - Да ты сумасшедший! Тебя посадят за это, слышишь? – Я подбежала к нему и стала бить кулачками, прибавляя силы, желая сделать ему больно если не душевно, – когда души у него нет! - то физически! – Она может умереть из-за твоей ненависти! Господи, - я срывалась на дикий рев, потому что не умела сдерживать эмоций, - да тебе в больницу надо лечиться! Тебя необходимо изолировать от общества! - Ничего мне не будет, во-первых, потому что мою вину никто не докажет, - по-хамски улыбнулся он. – Ты знаешь, что мой отец – главная мафия нашего города? Одно его слово, и я на свободе, это - во-вторых. В третьих, - он коснулся моего плеча, - мой отец может устроить маму Дмитрия Алексеевича в больницу в Германии, там ее сразу поставят на ноги. Но для этого требуется подписать контракт со мной, некая договоренность, оплата, но не деньгами. Он рукой пробрался под мою рубашку, скользя ладонью по животу. Сердце рвалось, кидалось по грудной клетке так, что я надеялась не задохнуться от бешеного биения где-то внутри! - Отстань! – я отпрыгнула от него, как испуганное насекомое. – Господи, отстань же ты от меня и от него… - Я не дождалась, когда он что-то вновь съязвит, своей едкостью обожжет меня, когда уже некуда лить этот жгучий яд! Я развернулась и побежала по дороге, благо, до больницы, куда повезли мать Димы – адрес я услышала, когда завуч разговаривала с санитарами, - оставалось меньше трех километров.

***

Я шла по коридору в больничном халате. Вокруг носились медсестры, медбратья, врачи, и не замечали меня, относя меня к общему списку пациентов или родственников, навещающих больных. Я шла к палате тридцать пять, где положили мать Дмитрия и ввели ее в искусственную кому. Заявленной какой-то медсестрой повергло меня в шок: «Стоимость лечения и наисложнейшей, но обязательной для выздоровления пациентки операции для Валентины Степановны Крыловой составляет сумму в районе трехстах тысяч рублей. К сожалению, без оплаты мы не можем приступить к операции. В случае неоплаты мы переводим Павленко Валентину в другую, более доступную больницу, хотя не гарантируем, что там сделают всё качественно». Скажите, разве это люди? Они потонули в этих деньгах! Деньги – это зло, деньги придумал сам Дьявол, чтобы ссорить людей, чтобы лишать человека чувств и эмоций, каких-то действительно сердечных ощущений, сочувствия и скорби! Они ради лишних сотен тысяч, пустых бумаг, готовы жертвовать чужой жизнью! Они ввели мать Дмитрия в искусственную кому, когда она нуждается в операции, пока есть шанс спасти ее судьбу. Но врачи против помощи, им же не заплатили. Я устала плакать, правда. Наскучивает не прятать салфетки обратно в сумочку, а идти по улице и вытирать размазанную тушь, используя одну за другой. Я разрыдалась вновь, ведь осознавала, что на зарплату учителя, да и зарплату Дмитрия в тату-салоне он не накопит данной суммы быстро, хотя это просто необходимо сделать сейчас! В коридоре, подходя ближе к палате, я услышала чей-то спор. По голосам один мне показался очень знакомым. Нет, я узнала своего учителя в нем. Я не стала вмешиваться, спряталась лишь за стеной, наблюдая за ними. Второй мужчина, собеседник учителя, облаченный в белоснежный халат, строго смотрел на Диму и повторял монотонно: - Простите, но сделать операцию без оплаты нужной суммы мы не можем. Мы переведем вашу мать в другую больницу, если вы этого хотите. - Какую другую больницу? В самую дешевую в нашем городе, чтобы ее в конец добили? – Повысил голос учитель. Он кричал, и не скрывал своей неприязни к врачу. – Где ваше сочувствие? Почему вы не можете сожалеть чужому горю? Вы хоть понимаете, что завтра ее может не стать? Ваша операция поставит ее на ноги, сколько людей спасло себе жизней в вашей клинике! Где ваша человечность? - Я очень сочувствую вам, - спокойно повторил доктор. – Но ничем помочь не могу. Таковы правила. - Какие к черту правила?! – Учитель оглянулся, и, удостоившись, что никого вокруг нет, схватил мужчину за воротник выглядывающей рубашки из-под халата и прижал его к стене. Я испуганно пошатнулась, боясь, что он изобьет медицинского сотрудника, а после таких обстоятельств мать Дмитрия, несмотря на то, что она при смерти, выставят за дверь даже в коме. – Кто придумал ваши правила?! Почему вы не можете сделать операцию сейчас, получив деньги чуть позже? Неужели вы не понимаете, что не все люди разбрасывают деньги направо и налево? Стоимость вашей операции – это пять лет моей ежедневной работы с утра до ночи! - Отпустите меня, - прошептала умоляюще медик, когда Дмитрием завладела ярость и тот буквально начал его душить, сцепив пальцы на его шее. – Я ничем не могу помочь, пока вы не оплатите операцию. Это сделал не я… - Горите в Аду, твари! – Ударив возле мужчины по стене, Дмитрий проводил того угрожающим взглядом, тем временем врач перекрестился и сполз вниз по стене, не осознавая, что произошло только что. Дима понесся с несдержанной скоростью вперед, навстречу ему шла девушка, он, не замечая ее, слегка толкнул даму, что так еле удержалась на ногах, иначе разбила бы себе нос об какую-то торчащую железку. – Вы все пожалеете, твари! Когда Дима скрылся за дверью лифта, я подошла к врачу и сказала уверенно: - Я принесу вам деньги через пару часов. Начинайте операцию. - Ага, принесешь, - рассмеялся тот. Я никогда не думала, что врачи бывают такими нелюдями. Вроде бы, они спасают наши жизни, но его усмешка – это кислый яд. – Девочка, тебе сколько лет? Иди к своему психу! Я достала телефон и набрала номер отца. Поспешно объяснив ему всю ситуацию, я еще несколько минут успокаивала расчувствовавшегося отца, который беспокоился за Диму и состояние его матери больше, чем за свои проблемы, которых у папы и так по голову полно. По просьбе отца я дала трубку этому самодовольному врачу, тот с явной неохотой и усталостью принял у меня трубку, а через минуту уже как игрушка на батарейках механично кивал головой и соглашался со всем, что говорили на том конце провода. В конце концов, мой отец тоже не мало важен в городе. - Да, мы сейчас же приступим к операции, - говорил мужчина. – Да, конечно. Я понял, - нажав на отбой, врач ненавистно просверлил меня взглядом и, подозвав к себе медсестру, приказал: - Готовьте пациентку из тридцать пятой палаты! Я хищно улыбнулась и поспешила покинуть больницу. Я знала, что благодаря отцовской помощи маму Димы спасут и вылечат. Дмитрия не порадует, что мой отец заплатит за всё лечение, но ради матери он переступит через мужскую гордость. Ее жизнь важнее материального недостатка, которого он смеет стыдиться даже при мне.

***

Приехала в свой новый дом я к одиннадцати вечера. Встретилась с отцом и отблагодарила его за доброту, а он сообщил меня, что рассказ Дмитрию Алексеевичу, что операция прошла успешно и, скорее всего, его мать пойдет на поправку. Однако отец признался, что Дмитрий долго отказывался, чтобы папа оплачивал лечение. Но мой отец смог его уговорить, не знаю, что конкретно говорил он учителю, но довести Диму до мужественных слез горечи он довести сумел. Учитель дверь не открывал, и я была вынуждена в своем бардаке в сумочке найти запасную связку ключей, которую Дима вручил мне и велел не потерять. Комната, как и настроение его хозяина, встретила меня темнотой. В нашей спальне – как гордо хочется произнести «в нашей» и выделить эту фразу особой восторженной интонацией, - тускло горел свет. Я разулась, остановилась у двери, смотря на Диму. Учитель лежал на кровати, даже не разделся, также, в пиджаке и помятой рубашке. В руках – полупустая бутылка коньяка, на лице – печаль, убивающая меня с каждым разом всё сильнее. Когда больно ему, страдаю я. - Я должен сказать тебе спасибо, - прошептал он в пустоту, не поворачивая на меня головы. Я прикрыла дверь и присела рядом с ним на кровать. Он лениво развернулся в мою сторону, откинув бутылку на ковер – благо, не разбилась. – Спасибо, - он мягко коснулся губами моей ладони. – Я верну эти деньги. Лет через сто, но верну, - по-черному пошутил молодой человек, но я, поддерживая, рассмеялась в ответ. - Твоя мама пойдет на поправку, - тихо сказала я. Дима понуро опустил голову и, резко вскочив с кровати, заявил: - Если бы не отношения с тобой, этот псих не тронул бы мою мать. И как печально, что я не могу ему отомстить! Его отец посадит меня, а не я посажу Кирилла, хотя он заслужил смертную казнь! Нет, я обещаю, что убью его, но сейчас я бессилен… - Ты винишь меня в своих неудачах? – огорченно прошептала я. Дима пожал плечами. - Нет, - сказал он грубо. – Но если бы мы не начали встречаться, Кирилл бы не трогал нас. Соответственно, все проблемы исходят от него, а он делает нам плохо только потому, что любит тебя. Хотя, какая это любовь? Это сумасшествие! Я не ответила, потому что он был прав в каком-то случае. Да, Кирилл – главная мишень наших неудач. Он – их организатор. И то, что он не дружит с головой, чистая реальность и грустная правда. Со своим влечением ко мне он был готов убить неповинного человека, женщину, с которой неплохо ладил, Кирилл отравил ради мести, бессмысленной и абсурдной. Я не осуждаю Дмитрия за его резкость ко мне, за его слова «Если бы не отношения с тобой…» Он прав. Но что было, того не миновать. Он сам подписался на это, он знал, что без проблем некуда бежать. Именно эти проблемы связывают нас вместе, делают дружнее, на шаг ближе, сердцем к сердцу. Это – проверка. - Если я твоя главная проблема, почему ты, даже после того, как твоя мама чуть не умерла именно потому, что в меня влюблен один сумасшедший идиот, готовый мстить нам дальше, ты меня не бросил? – Задала вопрос я. Учитель развернулся к окну, пальцами схватился за ворот рубашки и, не расстегивая ее, стянул через голову. Также спустил брюки, снял носки, и аккуратно сложил одежду на стуле. Обнаженный, без нижнего белья, он стоял и смотрел в окно, в то время как я проделывала то же самое. Освободившись от одежды, я громко кашлянула. Мы оба молчали даже тогда, когда Дима набросился на меня сверху, посыпая поцелуями, разгоряченными, сладкими, эмоциональными всё мое голое тело. Как легко жить, когда любимый человек понимает тебя бессловесно. Были бы мы немыми, я бы в любом случае понимала по одному лишь взгляду, ненавязчивому жесту, чего требует его желание. Он разделся, и я поняла это как намек раздеться тоже. И страсть в такую минуту настигла нас обоих одновременно! Почему в такой грустный день мне дико захотелось ощутить его внутри себя, но мне было стыдно просить, да и язык бы не повернулся, когда в один четверг случилось столько событий, сколько не происходит со мной за весь год унылых будней! Дмитрий Алексеевич без особых прелюдий вошел в меня. Неописуемые ощущения, когда без подготовки, всех этих лишних фраз, тихих слов, сказанных неразборчивым шепотом слабым стоном на ушко, ты по-прежнему испытываешь нереальные чувства удовольствия. Это биение двух сердец, когда он резкими толчками наполняет твое тело, отчего по коже скачут колючие мурашки, отчего в голове плывет туман и помутняется разум, отчего хочется бесстыдно и бурно кричать о своей любви к человеку, с которым ты сливаешься воедино. Когда ты не чувствуешь стыда показаться ему обнаженной, когда ты желаешь, чтобы он пробирался ласковыми поцелуями в самые интимные места, куда не позволяла прикасаться даже самой себе. Когда доверяешься ему полностью, отдавая ему вольность разбушевавшейся фантазии. Когда ты не страшишься опозориться перед ним, потому что знаешь – что бы ни случилось, он не посмеется, а поддержит и поможет справиться с эмоциями. Когда ты пылаешь в костре страсти, стоит его теплым, влажным и вечно сладким губам коснуться плеча, шеи, ключиц, или даже по-детски, щеки или лобика. Он не отрывал от меня своего пронизывающего взгляда. Вроде бы, его глаза шоколадные-шоколадные, но в этой мгле они мне казались голубыми. Смешно, да? Абсолютно разные оттенки. Но это не то, что вы подумали. Голубые, как прозрачные, потому что именно в этот физический контакт, в эти секунды, когда он внутри меня, его глаза как портал и проход в душу Димы – я видела в них все эмоции, которые были недоступны мне прежде. Он открылся мне! Я заметила это по блеску в его глазах цвета крепкого кофе, я заметила это по прикосновениям, робким и осторожным, я заметила это по пристальному взгляду. Такому родному… Мы вечность смотрели друг другу в глаза, столетия, и я не засекла секунды, потому что они были бесконечными, и так будет всегда. Будто не занимались мы сексом, как обычные люди. Вот откуда фраза «занятие любовью». Боже, неужели именно это любовь? Когда животная страсть теперь обходится молчанием, но таким дрожащим сердцебиением, необъяснимой дрожью от одного взгляда, похотливого или нежно-доброго – неважно! Это… любовь, когда молчание лучше всяких слов? Волна дрожи пробежалась по мне, так же, как и по Диме, одновременно. Я ощутила его мурашки прямо на себе. Он не выходил из меня, и это чувство наполненности грело меня. Мы смотрели друг другу в глаза, правая рука Димы поглаживала мои груди, а левая рука легла на лобик, пальцами мужчина спрятал выпавшие пряди за уши. Мы не сдержались и засмеялись. Дмитрий Алексеевич наклонился ко мне и легко чмокнул, прикусывая зубами мои губы. Я смеялась сквозь поцелуй, и это так ощутимо приятно, целоваться, улыбаясь вдвоем! Он поцеловал меня за ушком. - Спи, - прошептал. – Завтра поедешь со мной к маме. Я кивнула и расслабленно выдохнула. Он не спал, а я притворилась уставшей и, якобы закрыв глаза и уснув, прислушалась, что делает он. Дима лежал, улыбаясь, тяжело дышал после сильного оргазма и бури счастливых эмоций. Его голова легла на мою обнаженную грудь, и я глупо захихикала, - в мыслях, иначе понял бы, что не сплю! – чувствуя, как щекочут его волосы мою чувствительную кожу. - Люблю я тебя, дурочка, - прошептал он блаженно. После этих слов я уснула крепче, чем обычно.