Кира здесь я!

— Рюдзаки, — Лайт вздохнул, оторвавшись от изучения файлов, где выводил потенциальные связи между текущими жертвами, как только за его отцом тихо закрылась дверь, а Ватари также куда-то исчез (да наверняка выполнять очередное из тысячи поручений своего работодателя, Лайт в этом не сомневался). Рюдзаки, к которому он обращался, как будто бездумно и совершенно бессмысленно щёлкал мышкой, чем здорово выводил его из себя уже третий день кряду. Ведь Лайт фактически вынудил его надеть на них эту цепь, чтобы они наконец поговорили, отбросив притворство и ложь! Но ничего не менялось, как если бы та ночь была лишь порождением нездоровых образов бессознательного. Лайт, конечно, следил за ним, сколько мог видеть, едва не сквозь собственный сон, только Эл вёл себя абсолютно по-прежнему — и в то же время ничуть на себя не похоже. Он всё ещё сидел в своих причудливых позах и ел какое-то непомерное количество сладкого, он едва ли засыпал даже на час, он сверлил своего вечного подозреваемого своими почти не моргающими глазами, он поддевал, провоцировал, подозревал, как всегда, и только неясные детали, тени-штрихи, незначительные отклонения и погрешности позволяли выявить гораздо больше. — Ты меня слышишь? — Лайт тронул его за плечо, но Эл словно бы вообще этого не заметил. И вот оно несоответствие: раньше он скинул бы руку и выразил недовольство, сверля провалами чёрных глаз, в ту же секунду, он не терпел, когда в его пространство бесцеремонно вторгались (хоть сам только этим и промышлял); сейчас Лайт мог беспрепятственно продолжать прикасаться к нему сколько хотел, если подгадывал такой момент, когда тот уходил в себя. На третий день их молчания эти моменты его не более чем формального присутствия рядом случались достаточно часто. — Рюдзаки! Лайт был готов говорить с ним открыто, но только если бы Эл и сам пошёл с ним на контакт. Лайт хотел бы объединиться с ним, а не сражаться, но если бы удостоверился в том, что их цель как владельцев тетрадей, как Кир — одна, что они хотят одного. Лайт и представить себе не мог лучшего союзника, но… но всегда оставалось какое-то «но», и его нельзя было не брать в расчёт. Наконец он, вздохнув, просто захлопнул экран перед носом Эл (тот сидел с ноутбуком). И только теперь их взгляды всё-таки встретились — но Эл едва ли знал, что сейчас произошло, так что Лайт не опасался его гнева. — Лайт-кун, — позвал он, но за этим ничего не последовало. О чём он сейчас думал? — Идём, Рюдзаки, — Лайт протянул ему руку, так и не дождавшись чего-то осмысленного. — Уже почти полночь. Они двигались очень медленно, потому что, проклятье, Рюдзаки едва волочил ноги, всё больше скатываясь в какую-то всепоглощающую апатию. Лайт не поверил бы, что этот же самый человек продолжал убивать людей по всему миру, идеально вести свою двойную игру, но он хорошо знал Эл: нельзя было определить, где тот вообще был собой, а может быть, он целиком состоял из одних только противоречий, нелепых и несовместимых. Из острых штрихов и чернеющих ломаных линий, которые вряд ли могли бы соединиться во что-нибудь цельное. Из горсти разных имён и ролей — но ничто не несло в себе и тени истинной сущности. Он тряхнул головой, отгоняя какие-то совершенно ненужные, странные мысли. Ватари обеспечил для них лифт, потому что Лайту пришлось поддерживать Рюдзаки за плечи: его глаза были закрыты, а губы безостановочно двигались. Мог ли он до сих пор находиться во власти дилеммы, какого-то выбора, на одной стороне которого оставались его принципы и мораль, а на другой — тетрадь смерти и имя Четвёртого Киры? Лайт… если так, мог бы ему помочь. Какая к чёрту мораль (ведь, положа руку на сердце, Эл вряд ли ей обладал), если они могли вместе стать правосудием! Дождь — нередкое явление для поздней осени — бил в окно и стекал вниз, оставляя разводы, туман, совершенную неопределённость, неясность. Лайт хмыкнул, найдя в этом символ, сравнение со своей жизнью. Дождь вовсе не очищал землю, гроза не раскалывала темноту, и всё только запутывалось. Кира и L, L и Кира, они с Эл могли, действуя симметрично и точно, возвыситься над целым миром, но тот молчал, и Лайт не мог начать первым, и всё монотонно тянулось вне всякого смысла. Эл, не утрачивая своей странности, тихо шагнул к окну, к Лайту, и всякое расстояние между ними исчезло. Лайт снова коснулся его плеч, его лица, очертив эти почти прозрачные линии (раз уж Эл в самом деле не возражал, это могло помочь сблизиться). — Что тебя беспокоит? — одними губами. — Чего ты боишься? Гроза всё-таки началась: удар прозвучал очень близко, неся снопы огненных бликов, и Эл вздрогнул, вжался куда-то в плечо: — Лайт-кун вряд ли поймёт, — он неловко прильнул ещё ближе. Спустя прошедшие четыре дня ничего в нём, в его голосе, поведении, действиях, взгляде не напоминало о ночи, когда Лайт и сам испугался, когда получил подтверждение своим туманным догадкам и снам. Оно было иносказательным, неочевидным, но в нём нельзя было ошибиться. Чего Эл ждал от него тогда и чего — теперь? — Ну, знаешь ли, — фыркнул Лайт, осторожно касаясь ладонью чуть спутанных и неожиданно мягких волос на затылке. Сердцебиение Эл было учащённым и будто пульсирующим, рвущимся из груди, и это расходилось с его внешней едва ли не потусторонней отстранённостью настолько, насколько могло. — Кто сейчас и поймёт тебя, так это я, только я, Эл, — почему-то совсем не хотелось использовать очевидно фальшивое, ещё откуда-то из прошлой жизни «Рюдзаки». — Нам стоит поговорить. Прекрати закрываться. — Лайт-кун так уверен, что знает причину… — пробормотал Эл. Ещё удар — неоднородный, раскатистый, многоступенчатый грохот — разрезал беззвучие и угас. Лайт слегка отстранился. — Могу догадаться. И я могу быть на твоей стороне, если ты мне позволишь, — он всматривался в это точь-в-точь неживое лицо, одним взглядом прося о том, чтобы вся неизвестность и вся напряжённость исчезли, а не возрастали неограниченно, что продолжало происходить. «Ты остался со мной и позволил добиться уединения — но ничего не случилось бы, если бы ты не хотел». Наконец в черноте чужих глаз остро вспыхнуло что-то, что не было пустотой. Почему-то внезапно ему пришло в голову: так странно, что серую, словно тень, радужку было почти не увидеть, если только ты не исследовал её, вот так стоя в одном шаге. — Так хочешь знать? Так изволь, — бросил Эл, и его голос стал холоднее, и холод казался пронизанным сожалением или болью, Лайт не мог сейчас точно сказать. Он хотел сам сделать этот последний шаг, что ещё между ними лежал, только Эл оттолкнул его, болезненно обхватив себя руками и невидяще уставившись куда-то за горизонт. — Вряд ли Лайт анализировал все убийства Четвёртого Киры до одного, верно? В последние дни у него и без того хватало забот. Верно. Лайт усмехнулся: ну да, он придумывал, как бы заставить Эл поговорить, когда цепи вновь соединили их, но вместе с тем всё осталось как прежде. Он мельком просматривал новости, не упуская из виду, что настроения в мире пугающе нестабильны, но так и должно было происходить: все преступники, потенциальные или реальные, стали нешуточно опасаться за свои жизни. Кому-то не нравились тысячи новых жертв просто по факту, а кто-то терял своих членов семьи, друзей или кумиров. Страх таких людей и был первым шагом к тому, чтобы всё мировое сообщество начало исправляться. Четвёртый Кира — любой Кира, верный истинным идеалам вне собственной выгоды, — никогда не был злом, и такие, как отец, просто слишком цеплялись за этические и моральные установки, потому что без них потеряли бы самих себя, но мораль не могла помочь искоренить преступность даже наполовину. Они с Эл должны были найти способ действовать вместе. К чему он сейчас вёл? — Ты хочешь… — но тот оборвал вопрос на полуслове: — Хочу рассказать тебе об одном деле, — не двигаясь. Теперь в его голосе слышалась… опустошённость? Лайт насторожился. — Допустим, Четвёртый Кира наткнулся на некую крупную корпорацию и владел информацией, что одно или несколько руководящих лиц замешаны в череде жестоких убийств, продолжающихся до сих пор. И, допустим, об этом нигде не было объявлено, но его собственные… способности анализировать и вычислять привели его к этой теории. — И что он сделал? Нашёл этого человека, вписал в тетрадь? — Лайт нахмурился, когда взгляд Эл видимо помрачнел (тот стремительно развернулся). Чёрт возьми, из-за избранной Эл тактики и формулировок он всё ещё должен был делать вид, что ему ничего не известно, и продолжать говорить «Четвёртый Кира», а не «ты», что всё стократ упростило бы! Гроза прогремела вновь. От безучастности Эл окончательно не осталось следа, а в его словах так отчётливо звенела ярость, но только словно направленная куда-то внутрь. — Нет, Лайт, Кира не хотел ждать, позволяя жестокости сколько-то продолжаться, а своему разуму — блуждать в невыносимом неведении; он последовательно вписал пятьдесят восемь имён, а затем получил подтверждение, что пятьдесят шесть из них никаким образом не были причастны к этим преступлениям! Но ничего нельзя было исправить, — Эл неконтролируемо дрожал и навис над ним, скользя и скользя по лицу взглядом так, будто что-то выискивая, но не находя. — Он так долго раздумывал над возможностью использовать силу, которую получил, но с каждым разом выносить смертный приговор становилось всё легче, быстрее, неважно, виновны ли были те, кто умирал. Особенно когда вдобавок он управлял действиями этих людей. Лайт мельком вспомнил, что в новостях видел, как жертвы Четвёртого Киры действительно нередко совершали совсем им не свойственное, прежде чем обрести свой конец. — Кира не должен кого-то жалеть… — наконец сказал он будто с целью найти оправдание (потому что Эл словно нуждался в нём, весь его вид был каким-то предельно потерянным). На самом деле Лайт просто пытался увидеть во всём этом некий подвох, но не мог: эти числа не значили ничего, никаких дополнительных фактов, названий, имён не было приведено, это вряд ли могло быть каким-нибудь шифром, намёком — ничем иным, кроме истины или лжи. «Ты действительно?..» — Кира едва ли почувствует боль, даже если сотрёт весь мир, — Эл покачал головой. Отступил, словно расписываясь в бессилии. Дождь постепенно затих, и их разговор тоже окончился: Эл молчал, только уткнулся в свой ноутбук, а Лайт полулежал на кровати, не предпринимая попыток поймать сон, и — очень привычно — украдкой за ним следил. То, как он поступил со своими подозреваемыми, действительно было неоправданно радикальным (как Кира Лайт едва ли поверил бы, что когда-нибудь произнесёт это пусть даже в мыслях); но если те пятьдесят шесть никогда не совершали других преступлений, они должны были жить в новом мире без страха и зла, а не умереть. Как L Эл должен был довести дело до логического завершения и найти только виновных, иным способом защитив возможных будущих жертв! Не владея тетрадью, тот именно так бы и поступил, оглушающе пронеслось в голове. Спустя миг Лайт усилием воли отбросил то, о чём сейчас определённо не хотел думать. Туман в окне, вокруг огромного здания, над целым городом только сгущался. Эл — снова — едва ли был здесь, с ним. Когда их разговор только-только прервался, его глаза были распахнуты и совершенно не двигались. Да, признавал Лайт, и на его собственных руках также была кровь невинных людей — но лишь тех, кто преследовал его, угрожал его свободе и исполнению его миссии; это было вынужденной и единственной мерой, и он бы избрал другой путь, если бы только имел его, а Эл… а Эл просто поддался порыву. Число убитых им уже давно стало четырёхзначным, и эти полсотни пока непричастных — не так уж и много, наверное, так он мог полагать. Лайт зажмурился, сдавленно выдохнул, когда перед глазами как наяву вспыхнул печальный взгляд Мисоры Наоми, потерявшей человека, которого она любила, и принявшей свою участь, своё бессилие перед Кирой. Он до сих пор помнил взгляд, но почти забыл её лицо; она была одной из таких неизбежных жертв, она спасла Киру собственной смертью, и ему не было жаль, ему никогда не было её жаль, и он не знал, почему сейчас думал о ней. Если на Эл смотрели без преуменьшения сотни таких взглядов, мог ли он не боясь и открыто встречать их? С другой стороны, он и прежде способен был жертвовать человеческой жизнью, когда его план того требовал, но тогда что изменилось сейчас? И что ещё должно было измениться? — Эл, что чувствует Четвёртый Кира, когда убивает? — в конце концов спросил он, продолжая играть в эту бессмысленную игру. Ещё несколько минут — или часов — тот молчал, находясь где-то в иной реальности, а затем сказал только: — Это похоже на смысл существования, некий источник всей жизни, — серый металлический прямоугольник по-прежнему скрывал его лицо, так что Лайт мог только слышать его голос. Все эти три дня Эл уже не носил маску, очевидно, уверенный, что, пока они скованы, Лайт не провернёт сделку с шинигами за его спиной. На самом деле Лайт понимал, что пошёл бы на неё только в случае неустранимой смертельной опасности, хотя, заключи он её ещё вначале, всё окончилось бы гораздо быстрее. — Сколь бы он ни был ужасен. — Кира исполняет свою мечту, — утвердил Лайт, вкладывая в эти слова больше личного, нежели логики рассуждений: в конце концов, ни Четвёртый Кира, ни просто Рюдзаки не объявляли о своих истинных мотивах ему или всему миру. Он знал, что Эл всё это поймёт, но это было своеобразным ответом на его полупризнание в уничтожении невиновных лиц; Лайт держал в уме, что Эл легко мог солгать, но едва ли тот до сих пор лишь вычислял его — и ничего больше. — Может быть, путь к ней ужасен, но его цель этого стоит. С другой стороны, если Кира начнёт убивать только подозреваемых… Что-то будто бы переменилось в мгновение ока, невидимое для глаз, ускользающее, как тень. Эл издал некий звук, немного напоминающий приступ внезапного смеха, но не в пример более ожесточённый, безрадостный, что-то на стыке отчаяния и клокочущей злости. — Иногда человек не преступник, Лайт, но… — за импровизированной перегородкой послышался вздох, словно Эл не вполне знал, как выразить то, что хотел сказать. — Но, к примеру, такой идиот, как Мацуда, который испортит всё, что чуть сложнее элементарного, если к нему прикоснётся. — Мацуда неплохой полицейский, — честно говоря, Лайт и сам не знал, почему стал его защищать; это не было чем-то продуманным, и он в немом раздражении сцепил пальцы обеих рук вместе, когда осознал. — Он просто… — Не утруждайся, ведь ты и сам видел последствия его действий, — отрезал Эл. — А теперь просто представь его на высшей руководящей должности. Или каким-либо образом связанным с точной, секретной, опасной и крайне ответственной деятельностью. В этом случае лишь вопрос времени, когда его глупость проявится во всей красе, а последствия не заставят себя ждать. И, признаться, Лайту потребовалось немного времени, потому что то, к чему Эл сейчас, кажется, подводил, то, о чём он пытался… нет, даже для Киры такое лежало за гранью. Ведь он же сейчас не имел в виду, что… — Это не преступление, — выдохнул он. — Не всем же быть гениями, как ты. — Но оно зачастую ведёт к жертвам. Когда легкомысленность, самонадеянность, глупость, психическая неустойчивость или множество прочих вещей тобой овладевают, случаются катастрофы. Лайт резко поднялся, преодолел разделявшее их расстояние, захлопнул крышку ноутбука, который Эл наверняка всё равно не использовал, и впился взглядом в его лицо, и сам не зная, что стремился на нём прочесть: — Так Кира убивает таких людей? Просто руководствуясь их… неподходящим уровнем интеллекта или психологической характеристикой? К его ошеломлению, Эл прикусил палец, словно и правда раздумывал, словно всё это совсем не было бредом, который никак не укладывался в голове. Лайт, конечно, склонялся к тому, что такое могло — и должно было — оказаться чудовищной шуткой, каким-нибудь экспериментом Эл, просто нелепой проверкой, причудой, фантазией… — Это непросто осуществить, никак не привлекая внимания. Лайт моргнул: — Что? — Между жертвами не должно быть и косвенных связей, ничего общего, их число не должно искажать текущий уровень смертности, разброс должен быть достоверно велик… — Что, чёрт возьми, ты несёшь? — прошипел Лайт, хватая его за воротник, с силой вытряхивая из кресла. Горящие чёрные зрачки, затопившие всю радужку целиком, наконец-то воззрились в ответ, и Лайт невольно отшатнулся, прежде чем осознал это движение. Перед ним имела место некая помесь Эл из его кошмара и безумного исследователя-маньяка, получившего в своё распоряжение сильнейшее в мире оружие. Вздрогнув, вообразив нечто подобное слишком живо, Лайт перестал придумывать эти пугающе правдоподобные аналогии. — Может быть, Лайт не знаком с этим фактом, ещё не успев узнать данную область в своём обучении, — губы Эл дрогнули, искривились в усмешке, — но многие преступления или трагедии можно предсказать наперёд путём анализа личности и поведения человека. И для устранения первых едва ли достаточно только посеять всеобщий страх (ведь у преступника всегда останется шанс быть невычисленным), а от вторых Кира вообще не предоставляет никакой защиты. Таким образом, идеальный мир по методике Первого Киры — не более чем утопия. — Ты лжёшь мне, — Лайт явственно понимал, что сейчас прочно увяз в стадии отрицания, но он не мог из неё выйти, потому что всё стремительно скатывалось в какой-то абсурд. Этого просто не могло происходить здесь, в реальности, это должно было быть продолжением того сна. — Ты не можешь говорить эти вещи всерьёз. Четвёртый Кира походя разрушит весь мир, если станет записывать в тетрадь каждого, кто ему не понравится. А ещё мгновенной вспышкой не иначе как озарения настигла мысль, что едва ли не с тех пор, как Эл получил тетрадь в свои руки, его состояния неким образом стали меняться: замедленные реакции, абсолютно отсутствующий вид, апатия и перекладывание ответственности; злость, гнев, угрозы и провокации; страх, слабость, бессилие и сожаление, опустошённость; насмешки, уверенность, острый ум и проницательность, и так по кругу. Таким он был, когда отказался реагировать на появление Третьего Киры, и когда задавался вопросом, как действует на человека с тетрадью его сила, и когда более чем убедительно требовал не отвлекаться, когда они едва не подрались, когда он дрожал в одиночестве и темноте, когда всё равно что открылся, когда… каждый раз, если так посудить, в том числе — все последние дни. И сейчас — сейчас Эл совсем не был подавленным или подверженным сотне сомнений; он только, смеясь, изогнул бровь: — Лайт так полагает? Лайт, стало быть, знает, что на уме у Четвёртого Киры? А может быть, просто боится ему проиграть, упустить его из виду? По-птичьи склонив голову (Лайта особенно раздражал этот жест), Эл убрал ноутбук и приблизился к нему в буквальном смысле вплотную, как в те времена, когда только подозревал его, когда никто из команды не знал о тетрадях. Что ж, с каждой секундой Лайт всё больше уверялся в том, что, вероятно, Эл ко всему прочему не вполне психически здоров (если когда-либо таким и был). Лайт никогда по-настоящему его не знал — а мог видеть лишь то, что тот, играя, по собственной воле ему демонстрировал. — Я полагаю, что Кира… достаточно адекватен, — ответил он, снова открыто встречая пронзающий и нечитаемый взгляд. — Даже если он и убивает… — А может быть, — проговорил Эл, как будто поймал гениальную мысль, и Лайту крайне не понравился этот тон, — ему просто нужны доказательства? «Что?..» — Доказательства чего, Рюдзаки? — Той истины, что Лайт не может принять, очевидно, — Эл фыркнул. Поднял руку Лайта на свет (тот горел в комнате, приглушённый, а за окном по всей его протяжённости простиралась лишь беспроглядная чернота), и Лайт снова нахмурился, уже совсем не понимая. Эл развернул его руку ладонью вверх и склонился над циферблатом его часов, внутри которых уже давно не хранилось ни иглы, ни обрывка тетради: нельзя было оставлять такие доказательства в пределах досягаемости, когда группе расследования стало известно, каким образом Кира совершает убийства. Лайт подумал, что, может быть, Эл наконец догадался об этом проделанном трюке, но, как бы то ни было, похоже, его нисколько не интересовал тайный отсек. Он смотрел на ползущую длинную стрелку, почти не дыша. — Что ты делаешь? — Я говорил тебе, что как член группы по борьбе с Кирой Мацуда — идиот, верно? — спросил Эл, хотя, очевидно, его вопрос не предполагал никакого ответа. Конечно же, вопрос Лайта был просто проигнорирован, как и всегда. — Если его задание не заключается в том, чтобы приносить кофе (с чем и Ватари справляется), тогда всё может пойти не так. Под двумя взглядами стрелка часов совершила ещё оборот. — Если ты недоволен, уволь его, — предложил Лайт нетвёрдо, растерянно, потому что догадка, которая его настигла, была совершенно немыслимой. — Просто выгони из команды. — Один раз он сможет принести пользу, — проговорил тот почти шёпотом, — если останется. Два пятьдесят три, — он отпустил руку Лайта, и та безвольно упала вниз, циферблат исчез. — Закрой глаза, Лайт-кун. Чтобы понять суть, не требовалось даже доли мгновения. Так что секунду спустя Лайт, разумеется, и не подумал последовать указанию, а просто бросился прямо на Эл, ещё не понимая, как сможет остановить, но тот вывернулся, натянул цепь, и оба упали вниз. Прижатый к полу, Лайт едва мог пошевелиться — и лишь потрясённо раскрыл глаза, когда где-то возле его виска что-то зашелестело. Он чувствовал, как колотится чужое сердце, как Эл прижимает его, обездвижив, и как звенья цепи впиваются в кожу — и как совершается что-то, чего не исправить, что невероятно знакомо и столь… ужасающе. Он так ясно знал, что сейчас произойдёт, и не мог этому помешать; только разве не это случалось, когда он сам вписывал имена? Почему сейчас невозможно было избавиться от образа будущей жертвы, застывшего перед глазами? — Ну вот и всё, — прошептал Эл практически на ухо, сминая в руке что-то, очень напоминающее обрывок. — Лайту не стоит во мне сомневаться. — В тебе? — что же, кажется, тому наскучило неизменно не отождествлять Киру с собой самим. Впрочем, после случившегося это и так не имело бы смысла. В конце концов Лайт попытался его сдвинуть, но тот теперь почти не шевелился; и нет, не то чтобы вот так лежать было совсем уж непереносимо, но всё это, всё, что сегодня произошло, не могло вызывать ничего, кроме сильнейшего отвращения и смятения. В том числе — Эл, навалившийся на него, и его запись, которая… Лайт, наверное, просто не мог объяснить, что он чувствовал, — что поднимало волну раздражения. Почти с самого начала пути он знал, был убеждён, что пожертвует всем, что имеет: семьёй, душой, если угодно; и если бы он записал имя сам — ощутил бы лишь торжество, что всё идёт, как он задумал. Записанное рукой Эл, имя будто горело на коже, моля о спасении и ускользая в небытие. Потому ли, что Лайт мог бы вырваться и победить Эл, не дать это сделать? Что это был кто-то знакомый? Что он был убит, потому что Эл так захотелось, и эта нелепая смерть вообще ничему не служила? Лайт вздрогнул, когда ощутил голову Эл будто потяжелевшей, упавшей ему плечо. Тот не двигался, и на запястье едва можно было поймать пульс — Лайт раздумывал пару секунд, а затем осторожно из-под него выбрался. Более тщательный осмотр только подтвердил его догадку: Эл был без сознания; совершенно обычная ручка, такая, какой когда-то писал и сам Лайт, выкатилась из раскрывшейся ладони. Сейчас можно представить, что он мёртв, подумалось Лайту, и нет никакого Четвёртого Киры с безумными планами, нет никакого L с бесконечными ямами на пути. Но вместе с тем — почему-то — любая смерть вызывала какое-то отторжение, пусть даже самая желанная среди всех. К тому же лежащий у его ног человек всё ещё представлял для него нераскрытую тайну, к тому же — Лайт должен был доказать ему, что его действия просто губительны, прежде чем… они расстанутся. Итак, он вряд ли привёл бы Эл в чувство сам; только перевернул на бок, придерживая за плечо, и набрал Ватари с мобильного — благо тот был с собой и даже не повредился, когда они падали вместе. Знал ли Ватари об Эл и его планах? Да уж наверняка, как бы тот вообще справился без него? Или?.. Лайт взял из его руки обрывок, прежде чем успел бы над этим задуматься. Что ж, сомнений в том быть не могло: почерком Эл имя было написано правильно, а сам клочок крайне напоминал тот, что был у него в часах, только разве что несколько шире. Застыв, Лайт смотрел на него, словно сам вписал имя, и видел, как Мацуда Тота, рассеянный и непосредственный, чрезмерно шумный, наивный, однако ни разу в жизни не сделавший зла, только падал, и падал, и падал вниз, и его рот открывался в немом крике ошеломления и понимания, и спустя миг сердце навсегда замирало. Всё это без слов говорило, что Эл был серьёзен в намерении лишать жизни тех, кто был далёк от преступности — просто имел некоторые изъяны. Безумие. Лайту казалось, что волей этого человека сама идея Киры как правосудия и справедливости оказалась необратимо извращена. Всё, к чему он шёл, стремительно катилось в пропасть. Виски прострелило глухой болью. Ватари, как и всегда, предупредительно постучал, и Лайт зачем-то спрятал клочок с именем, хотя, может быть, стоило действовать совершенно открыто. Он продолжал сжимать бумагу в руке, но пока шинигами Эл нигде не было видно: то ли тот тоже прятался, как и Рэм (пропадавшая с того самого момента, как провалилась сквозь пол), то ли Эл пользовался тетрадью, с которой она и была связана, ведь по правилам записи не являющегося владельцем имели такую же силу. Лайт снова взглянул на часы в тот миг, когда Ватари вошёл и немедленно бросился к Эл. Время начало путь к четырём.