Чувства мертвых

И Лекер не преминул окунуться в этот риск с головой, куда следом он уволок и принца. На людях они не прекращали ни споров, от которых кипела кровь, ни опрометчивых дуэлей. Порой теперь они стали даже яростнее, чем обычно, ведь к Франциску приставали девушки, посланные матерями, чтобы его соблазнить, напоить и уговорить отказаться от власти. А Лекер отличался агрессивным поведением, ревность кипела в его горячей молодой крови, пусть Коралл ни одного раза не дал повода в себе усомниться. — Если у Грахела родится законный сын, что ты будешь делать? Двор будет тебя ненавидеть, для отца станешь бесполезным. Куда ты потом подашься? — спрашивал Лекер, нервно шагая взад-вперед, после очередного спора и примирения, пока вдавленный в кровать Франциск пытался перевести судорожное дыхание, прикрываясь одеялом. — Не знаю, — выдохнул юноша. — Может быть, свою династию создам. Лекеру хватило одного резкого взгляда, чтобы Коралл немедленно прикусил язык. — Ох, прости. Не создам, не создам, — поспешно сказал он. — Может быть, я буду жить с каким-нибудь бароном, где-нибудь далеко, на собственной земле. В участке и особняке, отец мне не откажет, тем более… чем дальше я от замка и от законных детишек, которых еще, кстати, даже и нет, тем легче моему отцу и всем кобылкам, которые носятся табунами вокруг него. Наверное, все об этом мечтают, но я еще не готов списывать себя со счетов. Лекер положил руку на узкое бедро и надменно приподнял бровь. — С каким-нибудь бароном? — сухо и властно задал он вопрос. Коралл рассмеялся, откидываясь на подушки. — Непременно с тем, кто носит имя Лесной Пепел. Это были вполне реальные, а вовсе не радужные недосягаемые мечты. У Коралла уже была славная земля, охватывающая небольшое кристальное озеро, с крутыми скользкими берегами. Там уже велось строительство богатого особняка, которому Коралл подыскивал подходящее имя, чтобы каждый проезжающий знал это место, и его самого. В будущем принц собирался выделить все западное крыло особняка человеку, который сейчас смотрел на него ревнивым и резким взглядом. — Никогда не изменяй мне. — Лекер размял шею. Франциск сел на кровати и прижал одеяло к груди. — Что будет, если я оступлюсь? — игриво спросил он. Лекер нервно уперся руками в нижнюю спинку кровати. — Будешь жалеть всю жизнь, потому что мое утопленное тело будет завывать под твоими окнами. Коралл никогда не верил в эти угрозы, хотя бы потому, что Лекер был не той категории людей, что могут свести счеты с жизнью из-за несчастной любви. И все же он не рисковал, потому что было незачем. Еще никто не тронул его сердца так, как Лекер. Резкий, наглый, вездесущий и всезнающий, безумно хитрый, словно лис и юркий, как угорь. Лекер был глазами, ушами, спасителем, противоядием, координатором и учителем — теплотой посреди ледяной пустыни в этом королевском дворце. Из сотен людей, какие только встречались Франциску в обществе, что простые люди называли «высоким», только один Лекер ни разу не упомянул о его происхождении. И из его уст никогда, даже случайно не звучало слово «бастард». Хотя бы это не могло не характеризовать его с самой лучшей стороны. Именно это выделяло и отличало Лекера от всех людей в замке. Даже от Грахела. Несчастный осужденный, к которому были прикованы тысячи пар глаз, сражался на потеху за собственную жизнь с пятью обозленными собаками, которых заранее не кормили. Обратив внимание, Франциск увидел, что человеку сделали неглубокий, но ощутимый порез на груди и запястье, и теперь собаки кружили вокруг него, чуя манящий запах крови. Если бы его не ранили, это зрелище показалось бы скучным. Народ упивался чужим страхом, а Франциск почти мог его осязать пальцами. Липкий, холодный неприятный чужой страх перед голодными животными. Даже зная, что он не выйдет живым, даже зная, что это смертный приговор, этот осужденный не мог не бояться. Крепко стоя на ногах и нелепо вытянув палку, он собирался давать отпор обозленной группе. Когда первый пес прыгнул, пытаясь свалить жертву с ног, а остальные кинулись следом, Франциск отвернул взгляд. Он не любил кровопролития. Он не любил войн, жестоких состязаний, казней, при которых люди страдали, как тот насильник, или кричали, когда сгорали заживо на плахе. Он не думал, что стоит прощать таких преступников, каждый из них обязан был получить по заслугам. Каждый из насильников заслуживал смертной казни, но не на потеху жадной до крови публике, которая гордо именовала себя « высшей аристократией», а по факту, ничем не отличалась от голодных животных. За это Франциск презирал их всех, своего отца, и даже самого себя. Собаки лаяли, и арену наполнил сначала крик, затем треск ткани. После собаки благоразумно отступили, а затем сворой набросились снова. Человек ударил, и пес, которому досталось больше всех, громко взвизгнул. Принц обратил внимание на собственного отца. Грахел с кубком в руках, улыбался, глядя на арену. Он был кровожадным. Как и двор, как и Савад до него. Как и их отец, и отец их отца, как прародители, что возвели эту чудовищную арену, со стен которой даже не трудились смывать кровь прошлых осужденных. Для них это было нормой, и лишь Франциск понимал, какое это жестокое варварство. Он был единственным, кто думал так, и оттого считал себя позорным. Дефектным. Убежденный в своей правоте, но не находя одобрения этой самой правоты, принц оставался белой вороной среди прочих падальных птиц. Может быть, за него говорила его грязная смешанная кровь, о которой так любил упоминать Грахел. Его ошибка. Его случайная ошибка, и теперь ему расплачиваться собственным покоем, за первенца, которым его так издевательски наградили боги. Три жены, а сын родился… у женщины, имени которой он даже не помнил. Осужденный на арене оглушительно закричал от боли, когда в него вцепились три собаки, и алая кровь рубинами брызнула на песок. Если бы это был единичный случай. Как только этот человек умрет, за ним выведут второго. И так, пока на сегодня не иссякнут отведенные ресурсы. Преступники будут наказаны, собаки накормлены, а человеческая жажда крови — удовлетворена. — Ты не смотришь. Эти слова процедил Грахел, с лица которого вмиг исчезла улыбка. — Простите, отец, я… задумался о более приятных вещах. — Тебе не следует думать во время праздника. Твой отведенный взгляд позорит меня. Смотри на арену и не закрывай глаз. Иначе твоя изнеженность… испортит мне настроение. Франциск не хотел нарываться на грубость от отца. Если тот заговорит с ним, этот разговор услышит слишком много людей, и только принц окажется в невыгодном положении. Юноша приподнял подбородок и обратил взгляд на огромное поле, забрызганное человеческой кровью. Мужчина отползал, уже без руки, которую вырвали с мясом. Его палка оказалась бесполезна против сильных противников, превосходящих весом, числом, но главное: сильнее мотивацией. Кровь хлестала из раны, которую он отчаянно пытался зажать, крича, умоляя о пощаде. Франциск, по велению отца, не отводил глаза, но чувствовал, как нервы в желудке сжимаются в тугой пульсирующий комок. Принц всегда, с самого детства, пытался проводить время с отцом, в окружении тех или иных дам, убивая время, чтобы соответствовать титулу. Затем это было вынужденная мера, чтобы его не видели с Лекером слишком часто. Лекер с завтрака до обеда находился с теми, кто был нужен его матери, склоняя к какому-нибудь важному сотрудничеству. Молодых людей устраивало подобное разлучение. Чем меньше они находились вместе, тем меньше было пересудов и лишней клеветы. Однако после обеда следовал свободный дворцовый досуг. Некоторые немедленно уезжали на конную охоту, другие расходились по увеселительным заведениям. С тех пор, как они признались друг другу в любви, не было ни дня, чтобы они проводили ночь порознь, и никто за несколько лет так и не узнал об этом. Один из псов, с окровавленной мордой, впился клыкастой пастью осужденному в горло, и мужчина издал последний крик, который после перерос в булькающий хрип, прежде чем на арене воцарилась мертвая тишина. Только собаки пировали на глазах у людей. Франциск ощутил, что от зрелища и нервозности, у него помутнело в глазах. Ближе к полночи сегодня намечался праздник в день равноденствия, куда был созван весь двор. Как раз, после кровавого зрелища. Не придти на него, означало показать себя с дурной невоспитанной стороны, без уважения к правителю и к силам природы, но больше всего на свете Франциск не желал видеть этих лиц. Многие посчитали бы его слабохарактерным, изнеженным, слишком хрупким для истинно мужских развлечений. После того, как представление на кровавой арене закончилось, Франциск заперся у себя в покоях. Только выпил несколько настоек успокоительного. Эти склянки он выпросил у одного далекого аптекаря, сославшись на сильные головные боли, истерию и переутомление. Разумеется, у Франциска не было ни одного из этих симптомов, но все же лекарство из неизвестного состава, успокаивало его и вызывало легкую сонливость, с которой уходили все его негативные эмоции и переживания. Когда опустился закат, сонный Франциск размеренно шагал по узкой тропинке в Розовом Саду, полном огромных нежных пионов, растущих прямо возле высокого фонтана со статуей красивейшей женщины, проливающей воду из серебряного кувшина. Он оттягивал момент встречи с отцом и двором, как можно дольше. Возле фонтана было влажно и прохладно, повсюду летели брызги голубой воды, попадая на одежду, оседая на лице. У фонтана в расслабленной позе находился Лекер, будто бы оказался тут случайно, а вовсе не ждал его. Где-то в высоких кустах пела птичка, которую было не разглядеть среди листьев. Убивая время в ожидании, Лекер щелкал пальцами, и птичка пела. Он щелкал пальцами во второй раз, и она замолкала. Возможно, это была канарейка, которая улетела из богатой клетки, но никак не могла найти себе места, и запуталась в кустах с пионами. Франциск приблизился к Лекеру и собрался идти дальше, к небольшой беседке восточнее, как барон преградил ему путь. Принц шагнул вправо, но и барон одновременно с ним сделал шаг вправо. Франциск повел краем рта. — Не хочу играть. Пропусти меня. Барон скользнул по нему внимательным и цепким взглядом. — У тебя какой-то совсем поникший вид. Что случилось? — спросил Лекер. Франциск устало и тяжело вздохнул. — Ну, скажи, в чем дело? Может быть, я могу помочь тебе? — Можешь убрать всех полуголых девиц от Грахела и дать ему понять, что я не груша для битья? Лекер задумался. Между бровей на его красивом лице пролегла складка. — Будет много трупов. Это слишком сильно бросится в глаза, а исчезновение только сделает обстановку напряженнее. Франциск бросил резкий взгляд. — Я говорил не серьезно. Даже не думай. Иначе меня разорвут на куски еще до того, как падут подозрения. Лекер приблизился, положил сильную ладонь на поясницу Коралла. Прикосновение вышло властным и резким, и потому принц отстранился. — Не перегибай палку. — Меня никто не видел. Вопреки словам, низкий знакомый голос, ленивый, но напоминающий свирель, потянул откуда-то из-за спины Лекера. — Господа что, разойтись на узкой тропинке не могут? Может быть, мне вам помочь? Лекер резко обернулся. Молодой граф Солен, прозванный Гранатовым Владыкой, за положение земель и пристрастие его предков к багровым цветам в одежде, с лукавым интересом посмотрел на спутников из-за платья каменной статуи девушки. Барон и принц могли видеть только половину его лица, и Солен, не желая упускать зрелища, вышел из-за фонтана и приблизился вальяжным шагом. Лекер расправил узкие плечи. Его серые льдистые глаза стали холодными, под стать цвету. — Что ты здесь делаешь? — Лекер скривил рот. Гранатовый Владыка расплылся в небрежной улыбке и приблизился. — Хотел полюбоваться, как садовники за пионами ухаживают. А увидел, как опиумный маньяк ухаживает за ублюдком.