Чувства мертвых

Когда солнце взошло и согрело землю, когда над рыхлой землей поставили памятник, увековечивающий воспоминания о Лекере, когда молитвенный алтарь был наполнен, вся похоронная процессия отправилась обратно в замок. Там богатый двор в трауре расположился за длинным, вдоль стен столом, заполненным отнюдь не завтраком, а похоронным обедом. Франциск, как и полагалось, сидел по левую руку от отца и старался не смотреть на людей. Обычно шумный, без стеснения, завтрак превратился в молчаливый обед. Даже не слышалось привычного звука прикосновения столовых приборов к тарелкам. Когда виночерпий наполнил королевский бокал, Грахел взял его и встал. Люди остановили трапезу и взглянули на короля. Грахел молчал, собираясь с мыслями, а затем сказал спокойно и с болью в голосе: — Госпожа, примите мои глубочайшие сожаления. Амфара шумно вздохнула, не глядя на мужчину. Грахел продолжил: — Терять детей это больно. Пожалуй, это самое страшное, что может случиться с тем, кто уже стал родителем. Каждый из нас может понять Вашу боль, госпожа. Сегодня мы скорбим по юноше, которого знал здесь каждый. Пылкого умом и дерзкого речами, галантного и вежливого. Он не подчинялся моим законам, но я никогда не видел в нем угрозы, ни для кого из нас. По рядам людей прошел почти незаметный смешок. Грахел не знал, но для многих Лекер всегда был угрозой. Он знал то, что позволяло ему по-своему держать двор в узде. Так же, как он однажды натянул поводья Солена, осадив его от необдуманного шантажа. — Прекрасного фехтовальщика и заботливого сына. Те Небесные судьи поступили несправедливо, забрав с земли такую драгоценность, и оставив нас здесь без его красоты и такой юношеской дерзости. За барона Лесного Пепла. Мужчина слегка приподнял бокал, дождался, пока каждый из людей прильнет губами к вину, алому как кровь, и сам выпил свой напиток до дна. Каждое его слово пронзило Коралла тупым ножом для разделки мяса. Да, его отец, может и был правителем, несколько ветреным, но испытывал ли он сожаление? Он даже не знал Лекера лично, только по слухам. Они никогда не пересекались, поскольку Лекер умел держать дистанцию с теми, кто мог иметь над ним неоспоримую власть. А еще Грахела он ненавидел и презирал. Что чувствовала его душа, едва отделившаяся от тела, сейчас молчаливо наблюдающая за этим тихим обедом. Франциск видел самого себя потерянным, казался тенью и не мог выдавить из себя ни слова. Он даже не мог взять ложки, что-то съесть, хотя желудок его требовал пищи. Руки и губы у него начали дрожать от нервного напряжения, и, опустив ложку в тарелку, чтобы придать видимость трапезы, юноша крепко сжал пальцы под столом, чтобы никто не увидел, как они ходят ходуном. При каждом тосте, Коралл выпивал полный бокал крепкого вина, и после шестого почувствовал головокружение и тошноту. Тошноту от того, что никто не знал Лекера так же хорошо, как и он. От того, что все, что они говорили, казалось наигранным и фальшивым. Для мира двора Лекер был слишком умным и хитрым. Многие вздохнули с облегчением от его смерти, и сейчас пытались лишь очень правдоподобно выражать сожаление. Когда Амфара, с платком в руках, сообщила, что ей нужно отойти ненадолго, Франциск выпил уже девятый бокал и издалека услышал свой собственный осипший голос. — Отец. — Да, Франциск? Что такое? Принц ощутил, как дыхание снова застряло в легких, а боль отдала в горло. Ему бы не хотелось верить в слухи и теряться в бесконечном круговороте чужой лжи, и поэтому он спросил: — Ты знаешь, как умер барон? Грахел поджал губы, выражая искреннее сожаление. — Амфара со свитой и сыном решила прогуляться по саду пару дней назад. На них напали, и Лекер отчаянно защищал ее, пока не получил несколько ударов прямо в горло. От этого парень моментально умер, захлебнулся кровью. Тогда же и моя стража подоспела. Все случилось вечером, когда меньше всего ожидаешь беды. — Он же был хорошим фехтовальщиком, он бы не допустил удара в горло, — сказал Коралл и почувствовал мурашки на голове. Грахел понимающе кивнул. — Я сам поверить глазам не мог. Я много раз видел, как вы выходили на поле и боролись там. Судя по количеству тел, их взяли не мастерством, а числом, ни один даже самый опытный мастер не выживет в битве против десяти человек. Лекер не был плохим фехтовальщиком, какое же горе для Амфары, не представляю… как ей больно сейчас. «И как больно мне, отец, ты тоже не представляешь», — горько подумал Франциск, но на лице его не дрогнул ни один мускул. Гранатовый Владыка Солен о чем-то переговаривался с сестрой, то и дело, со скорбью поглядывая на Франциска. Выражал ли он сожаление, или представлял что-то свое, было неизвестно, да и Франциск не обращал на эти взгляды никакого внимания. Даже если бы сейчас открылась правда о том, кем ему приходился Лекер, это было уже неважно. — Почему ты не ничего не сказал? — Уже ходили слухи, ты должен был их слушать сам. Или хотя бы задавать вопросы. Ты не спрашивал, — небрежно уронил Грахел в ответ. — Я пошел на эту траурную процессию, чтобы поддержать свою любимую, в общем-то. Этот мальчишка… мне по большей части безразличен, но нужно скорбеть, когда этого требует долг. Когда-нибудь ты поймешь это. Франциск ощутил, как в груди вспыхнуло пламя гнева. И сейчас, если бы оно вырвалось из его груди, то непременно сожгло бы Грахела в миг, до маленькой горстки пепла, которую развеет даже случайное чужое дыхание. — Уж по кому я никогда не буду скорбеть, так это по тебе. — Ах ты, неблагодарная дрянь. — Грахел улыбался, говоря эти слова. Его взгляд обратился к Солену, и он немедленно опустил уголки губ. — Весь в отца, уж у тебя-то нет сомнений об этом, не так ли? — Их становится все больше. Может быть, ты мне вовсе не сын, а залетный от какого-нибудь свинопаса. — Грахел недовольно поджал губы. — А я сделал из тебя принца, коим ты никогда не сможешь быть. Твоя грязная кровь говорит за тебя, бастард. Франциск резко встал из-за стола. Для всех людей это показалось подозрительным, но юноше было слишком больно, чтобы следовать этикету и оставаться на похоронном обеде. Грахел и не проводил его взглядом, только кивнул, сделав вид, что это он отпустил сына, а не тот сам решил выразить свой протест. Выйдя из огромного зала и захлопнув за собой двери, Франциск с трудом дошел до винтовой лестницы, и в отчаянии сполз, держась руками за изогнутые перила. Лекер умер. Храмовник говорил о том, что к смерти лучше всего относиться с философской стороны. Это не конец пути, а всего лишь неотъемлемая часть, неподвластная живым. Однако, как бы ни была сильна скорбь, не стоит отправляться вместе с усопшим. Франциск не собирался умирать вслед за Лекером, и все же боль потери кровоточила, как свежая рана. Глубокая сквозная рана, и ни с какой стороны ее было не закрыть. Настолько эта рана кровоточила и не давала сделать спокойный вздох, что когда Коралл вернулся в свои покои и достал бутыль алкоголя, его ноги подкосились, и он не смог стоять. Постаравшись, заполз на край кровати и уже там сделал глоток чистого абсента без воды и сахара. Это обожгло ему горло, но Франциск ничего не почувствовал. Только горечь утраты на языке, но не вкус алкоголя ночью того же дня. Лекер умер. И жизнь Франциска разделилась теперь на до и после. Дни стали серыми и горькими от тоски, а ночи холодными, будто изморозь, и одинокими, как у человека, которого никто не любил. Алкоголь не приносил ни удовольствия, ни даже забвения. Балы стали казаться чепухой, лица людей смазались и перестали вызывать хоть какой-то отклик. И так было на второй день. И на третий. И через неделю, и спустя месяц, а затем однажды вечером, когда принц, сидящий у собственной смятой постели, принявший таблетку морфия, уже собирался пить шартрез, пока его сознание не поплывет, и он не отключится, в дверь тихо, но настойчиво постучали. В такой поздний час к нему никто не приходил, кроме Лекера и, забывшись, по кому он скорбит до сих пор — единственный из всего двора, чья скорбь еще не утихла, Франциск бросился распахнуть дверь. Но на пороге стоял не Лекер, а графиня Арнэль, как всегда пахнущая розмарином, с лицом нежным от пудры, с легким румянцем, и персиковыми губами — эталоном, который любил каждый мужчина. Она очень редко пересекалась с принцем, пока Лекер был жив, а сейчас… Глядя на нее, Франциск подумал о том, что Лекер был невидимым щитом, что ограждал принца от женской душности, коварства, лживости и уловок. От их оружия и умений очаровывать. Может быть, он берег его даже после смерти. Любой мужчина, к которому ночью пришла девушка, немедленно воспользовался бы этим, снова и снова срывая лепестки с невинной розы, пока она не обнажится и не будет подчинена. Но не Франциск. Он любил Лекера. До сих пор любил его, пусть даже тело последнего уже стало разлагаться где-то под остывшей сухой землей и серым могильным памятником. Франциск смотрел на графиню с полминуты, не понимая, почему Лекер выглядит, как девушка, и совсем не похож на себя. Лишь затем до него дошло, что барона уже нет на этом свете, и душу захлестнула глухая боль. Арнэль пришла, чтобы заменить его. С чего она взяла, что имеет на это право? Вытянув руку, не дав сказать девушке и слова, Франциск грубо оттолкнул ее от себя и своего порога, а затем, покачиваясь от того, что уже был пьян, с грохотом захлопнул дверь в собственную опочивальню. На нетвердых ногах он присел на кровать, где лежала бутыль из твердого стекла с ядовито-зеленой жидкостью внутри. — Франциск, ты все не так понял! — тихо сказала Арнэль, принц услышал ее голос. — Я хочу помочь. Впусти меня, пожалуйста. Но ему не нужна была компания. Единственный человек, к которому лежала его душа, уже покоился в земле. Коралл медленно отбросил крышечку и сделал залпом три глотка, после чего закашлялся от того, как алкоголь вновь обжег его горло, а в нос ударил ядовитый запах трав. — Франциск, открой дверь, пожалуйста. Прошу тебя. Юноша, не оборачиваясь на стук, поспешно стёр влагу с красивого лица. — Уходи, — отозвался он глухо. Его глаза и скулы покраснели, а губы, напротив, потеряли всякий цвет. Юноша снова сделал глубокий глоток и прижал рукав к губам. На белоснежной ткани рубашки осталось расплывающееся зеленое пятно. Стук в дверь продолжался. — Мы обо всем можем поговорить. Я представляю, как тебе больно, я тоже чувствовала это, когда потеряла маму. Ты можешь мне доверять…. Франциск. Открой, пожалуйста, я хочу тебе помочь! До того, как принять шартрез и морфин, в вине Коралл раздавил таблетки успокоительного, чтобы усилить эффект. Прошло несколько долгих и мучительных минут, глубоких глотков алкоголя, девушка за дверью продолжала стучать, умоляя юношу открыть дверь, нервируя своей настойчивостью. Эффект наступил неожиданно. Руки стали слабыми и ватными, а тело перестало слушаться. Дыхание стало спокойным, а затем затрудненным, и каждый вздох казался небесной милостью. Франциск, дыша часто, прерывисто и с садистским наслаждением, как дышал только в те моменты, когда принимал Лекера в себя, обессилено сполз с кровати на пол и выронил бутылку. Под властью морфия в крови принц заторможено смотрел, как ядовитая сверкающая зеленая жидкость выливается из узкого горлышка, пропитывая дорогой ковер, и комната наполняется запахом спирта и трав. Юноша прижал ладони к лицу, ощущая, что его руки приятно холодные. Как у мертвеца. — Франциск, что ты там делаешь? — Уходи, пожалуйста, — слабо попросил он и ощутил, как неприятно ему шевелить языком и издавать звуки. — Мне нужно побыть одному. Эйфория накатывала медленно, насильно оттесняя боль, и узкие уголки губ приподнялись в вынужденной вымученной улыбке. Дышать стало легко и тяжело одновременно, но грудь будто освободилась от тисков скорби, и стало совсем хорошо телу и душе. — Тебе нельзя быть одному! — не унималась Арнэль, не имеющая ни малейшего понятия о том, что происходит с принцем за запертой дверью. — Не смей запивать скорбь алкоголем, от этого будет только хуже! Впусти меня, я помогу тебе, обещаю. Мы сможем преодолеть это вместе! Юноша уткнулся лицом в узкие и худые колени. Да, в жизни всякое может случиться. А иногда… она может внезапно оборваться. Но, несмотря на это, лицо Франциска полностью расслабилось, и блуждающий взгляд так и остановился на упавшей бутыли, чье содержимое уже было не выпить. Он так и сидел у смятой постели с бессмысленной улыбкой, ощущая, что немедленно хочется вскочить и взлететь…. Он больше не чувствовал боли — ни физической, ни душевной. Она испарилась в растворе таблеток, который он выпил вместе с алкоголем, даже зная, что после этого может спровоцировать себе отравление, но Лекер недаром держал у себя в рукаве пузырек с тем, что избавляет от яда. Однажды он подарил подобный Франциску, и теперь тот выудил его из потайного кармана своего плаща. Он сжал холодную стеклянную ампулу в руке и зачем-то потянулся к бутыли. Стук в дверь и голос Арнэль затихали, пока не прекратились. Ушла она или звала его — уже было неважно. Не дотянувшись до бутыли, Коралл наклонился в бок все с такой же улыбкой, и упал, погружаясь в долгий спокойный и сладкий сон, а бессмысленная улыбка так и застыла на его обескровленных губах.