Чувства мертвых

Сквозь плотные тяжелые шторы слабо бил дневной свет, погружая всю комнату в более теплые оттенки алого бархата. Франциск тяжело открыл заспанные уставшие глаза. Какое-то время принц лежал, не в силах пошевелить даже пальцем. А затем сделал первый вздох. Его грудь поднялась, впуская свежий глоток воздуха в ослабшие легкие, и опустилась. Юноша приподнял брови, а затем, потянувшись, отодвинул край штор и тут же зажмурился. Дневной свет яркий, небесно голубой, чистый и непорочный, резал сонные глаза. Принц снова опустился на смятую подушку и равнодушно огляделся. Он проснулся в столичной опиумной курильне, куда накануне ночью пошел в одиночестве. Взгляд юноши переместился на кровать, с алыми шелковыми простынями, со смятым одеялом в пододеяльнике, вышитым багряными розами. Кровать была пуста, Коралл спал один. Запустение и одиночество. Под левой рукой, на той стороне кровати, большая часть которой была свободна, ощущалось что-то стеклянное, и Франциск взял странный округлый предмет. Пустая бутыль джинна. Вчера он пил, пока снова не провалился в бессознательное состояние и не уснул. Франциск отодвинул от себя прохладную бутыль, а затем медленно перевернулся на бок и свесился с кровати. Опиумная трубка, осыпавшийся пепел курительной смеси, витающий запах дыма и рассыпанная горсть белых крошечных успокоительных таблеток на травах. Значит не только пил. Франциск снова перекатился на спину. Он редко не ночевал в замке, опасаясь, что про него пойдут неприятные слухи и распространится клевета о его порицаемом обществом образе жизни, но сейчас все мысли вытеснило отупение после вчерашней ночной эйфории. В постели ощущалось что-то липкое, и Франциск, поднеся палец к глазам, с отвращением вытер руку от белесой жидкости об алую простынь. С тех пор, как не стало Лекера, он так и не смог перебороть себя и лечь с кем-то еще. Все, что оставалось, лишь ублажать самого себя, с закрытыми глазами представляя, что в постели под одеялом, он не один и с ним есть тот, кто его любит. Тот, кто знает его и понимает. Принц медленно перекатился на бок и поджал ноги. Бесполезно. Он один и теперь нет никого, кто смог бы любить его, как Лекер. Франциск, прикрыв глаза, подумал о том, как тяжело жить вдовам и вдовцам, если они не могут переступить этот рубеж. Всю жизнь любить и желать только одного человека, а по ночам мучиться неисполненным желанием, снова и снова уничтожая тело в бессмысленных самостоятельных ласках, которые никогда не смогли бы стать заменой живому человеку. На сердце было пусто, так же, как и в голове. После таблеток, алкоголя и опиумной смеси, Франциск мог отсыпаться сутками, списывая все на внезапную хроническую усталость. Лекарь Мэль, который дал их, мог подтвердить, что снотворное вызывает постоянную сонливость, и в этом нет ничего особенного. Это ни у кого не вызывало вопросов, и никто не догадывался, даже спустя два месяца, что принц все еще скорбит. Затуманенный разум лениво поплыл, подобно серо-фиолетовым облакам в непогоду. Франциск прикрыл глаза, не желая двигаться и думать, но вспоминания накатывали ленивыми волнами. Первое знакомство, первый спор, который закончился дуэлью, когда Франциск не пожелал наносить удар и намеренно промахнулся. Как сталь чужой рапиры вошла в запястье, и он вскрикнул. Как рука ослабла, и он оказался безоружен. Юноша медленно вытянул руку и задрал широкий рукав смятой белоснежной рубашки. Его правая рука все еще хранила точечный небольшой шрам с двух сторон – рапира вошла легко, как в масло, точно между двух костей, пробив руку навылет. Тогда он почти потерял сознание от кровотечения и боли, когда его напичкали какими-то таблетками, и зашили косой разрез в два шва. Это место теперь было таким чувствительным, и как часто он дрожал, когда Лекер целовал гладкую стянувшуюся кожу на месте, где его рапира оставила сквозную дыру. Франциск провел подушечками пальцев по шраму, и кожа отозвалась неприятной дрожью. Эта курильня была ему уже знакомым местом, ведь именно здесь, спустя еще несколько скандалов и дуэлей, он возлежал с Лекером в первый раз. До того, как привести его сюда, Лекер, внимательно глядя ему в глаза, с трубкой мундштука во рту, спросил лениво и небрежно: - Ты был с женщиной? Франциск слегка растерялся от такого внезапного вопроса, и неуверенно ответил: - Да. Однажды он действительно был с несколькими девушками и, не сказать, что это стало лучшим моментом. Скорее, как опыт, стоящий и не стоящий внимания одновременно. Двое юношей были в закрытой беседке с пионами одни, и Лекер рискнул сделать шаг навстречу. Сладкий дым из его губ коснулся чувствительных ноздрей Коралла и тот невольно потянул носом. - А с мужчиной был? – спросил он с наглой нежностью. Коралл ощутил, как внутри у него разгорается жар похоти и стыда, чего еще никогда не случалось. Это был первый интимный вопрос после того раза, когда они однажды поцеловались. - Нет. Лекер улыбнулся небрежно и самодовольно. Его улыбка, как и взгляд, была наглой и соблазнительной. - Я подготовлю карету к вечеру. Пойдем в опиумную курильню. Только почистись сперва. Тогда Франциска снова бросило в жар от страха. Он никогда не пробовал опиума, и еще не знал, что значит - почиститься. Он даже плохо себе представлял, как двое мужчин способны возлежать друг с другом, хотя и страстно хотел оказаться с Лекером в одной постели. Сама мысль об этом, заставляла сладко тянуть низ живота. Своей неизведанностью, сладостью запрещенного и порицаемого плода. В этом юноше чувствовалась надежность, сила и власть, которой Франциску порой так не хватало в ком-то близком. Ему потребовался целый день, чтобы понять, как и зачем нужно чиститься. Он проторчал в библиотеке полдня, окунаясь с головой в обычную человеческую физиологию и процессы, прежде чем вспыхнул с еще большим чувством стыда. Как же это может быть. Но вопреки стыду и смущению, он внял чужому совету, хотя и процесс был не самым приятным, и не самым простым в своем исполнении. Он сел в карету к Лекеру с чувством неимоверного стыда и грязи, с чувством желания и возбуждения от предстоящей поездки и того, что ним случится в опиумной курильне. Франциск прикрыл глаза, все больше и больше погружаясь в воспоминания. Тогда, в их самую первую ночь он был невинным цветочком в руках умелого садиста, но кто бы сказал, что он испытывал мучения и страдания. Первый вдох курительного дыма от лампы с маслами подарил блаженство, сродни первому глотку вина у несовершеннолетнего мальчика. Вкус необычного, всегда недосягаемого запретного плода. Затем второй и третий затяг, и легкие наполнились сладостью цветочного аромата. Затем четвертый, пятый и тяжелый поцелуй, наполненный густым дымом, заставляющий желать все большего и большего. Лекер не курил много, и у него не оставалось ни страсти, ни зависимости. В отличие от многих людей, он никогда не испытывал тяжелой привязанности или пагубной ломки, чему научил и Франциска. Всего лишь раз в месяц – блаженство эйфории и сладкие воспоминания о ночи в курильне. За последующими затягами, в месте, где их никто не смог бы заметить и осудить, за тяжелым бархатным занавесом, где никто не мог их увидеть случайно или найти намеренно, они целовались долго и страстно, не в силах оторваться друг от друга, как от пьянящего наркотика. С каждым новым прикосновением ожидая другого, более глубокого, более страстного, более влажного. Интимного настолько, что об этом было сладко вспоминать и стыдно говорить. Вряд ли здесь существовали хоть какие-то запреты. Это там, за дверями царило сущее лицемерие, где каждый осуждал чужой образ жизни, но в тайне надеялся, что когда-нибудь сможет прикоснуться к подобному таинству. Тогда Лекер распахнул воротник его рубашки и целовал дальше и дольше. Губы, подбородок, кожу на шее, выступающее адамово яблоко, грудь, живот. Пока не почувствовал, что хочется большего, чем просто поцелуи. - Наверху есть спальня. «Наверху есть спальня» Фраза, сказанная томным полушепотом, полным ожидания положительного ответа, полным надежды и страстного желания обладать. Тогда Коралл уже попал под власть опиумной смеси, и не мог бы сказать, что чувствует себя плохо. Он понимал каждое слово, он понимал смысл, но полностью потерял контроль. Как будто кто-то властный, моментально снял все барьеры и ограничения, что он сам себе для чего-то поставил. - Пойдем. Он сказал: «Пойдем» в ту ночь, и помнил, что ступенек было шестнадцать, а шагов до спальни двадцать восемь. Их поцелуев было ровно двадцать два, через каждые два шага. И одиннадцать новых затягов через каждые четыре. Шестнадцать ступеней и двадцать восемь шагов. Двадцать два поцелуя и одиннадцать затягов. Он помнил каждый свой шаг в ту ночь, прикосновение мокрого языка к деснам, и нить слюны, связывающую каждый их поцелуй. Он помнил каждый затяг, всякий раз, когда его губы прикасались к трубке, пока он не оставил ее в сторону, и не лег на постель партнером, который покоряется. Франциск шумно вздохнул и провел ладонью по прохладной простыне. Шелк всегда быстро собирал тепло и дарил прохладу, был легким и приятным на ощупь. Немногие притоны могли позвонить себе шелковые простыни, а Лекер не разменивался по мелочам. Он отвел его в самое дорогое заведение. Он приучил его к роскоши, несмотря на то, что Франциск был положением куда выше, и уже был привычен к дорогим вещам. В ту ночь Франциск неумело лег на кровать спиной и смотрел на мужчину перед собой. - Что я должен делать? – спросил он дрожащим голосом, ведь остатки разума все еще остались при нем. Лекер сбросил с себя куртку. Он запер дверь, а потому совершенно не боялся быть замеченным за мужеложством. За курткой слетела и рубашка, обнажая литые крепкие мышцы на гибкой изящной мужской фигуре – по всем параметрам идеальной. У Франциска была такая же фигура, но он не мог посмотреть на нее со стороны, ведь даже зеркало не давало полного представления. А сейчас он будто смотрел в свое отражение. Пальцы не слушались, когда он неумело попытался расстегнуть пуговицы, Лекер прижал его запястья к постели, и его опиумное дыхание коснулось кожи у уха: - Быть покорным. Все, что он хотел в ту ночь, быть покорным. Получить желаемое, получить ночь с мужчиной, которого полюбил один раз, вопреки всем словам, что это грязно, греховно и наказуемо небесными судьями при жизни и после смерти. Он навсегда будет заклеймен развратником, на него всегда будут смотреть с осуждением и презрением за ночь с мужчиной. Которого он любил всем своим сердцем. Но сейчас Коралла совсем не волновали последствия. Его крашеные волосы, словно драгоценные нити жемчуга, разметались по алой шелковой простыне. Он не видел, что делал Лекер между его оголенных разведенных ног, но чувствовал, как нарастает и нарастает желание, и как легкая боль пронзает его подобно рапире, но уже не снаружи, навылет, а внутрь, в самые его глубины. - А-ах! Его тонкие руки судорожно сжали простынь, стягивая ее. Франциск напрягся всем существом, силясь вытолкнуть из себя инородное тело, и никакой опиум не мог перекрыть этого неприятного ощущения вторжения. - Нет, не хочу! Тогда он даже повысил голос, слабея под этим натиском, пока не почувствовал, что его отпустили, как птицу, которую долгое время держали пальцами за горло. Франциск задыхался, попытался встать, чтобы прекратить безумие, но Лекер нагло снова уронил его на простыни и навис. - Ты должен потерпеть. Франциск не дал своего согласия, и не дал прямого отказа, продолжая покорно лежать. Когда это случилось второй раз, он изогнулся, подмятый сильным телом и его вскрик был тише, и судорожнее, а чужое вторжение глубже. Уголки затуманенных глаз увлажнились, и юноша ощутил, как на ресницах оказалось что-то мокрое. - Ах, м…мне больно… - Так бывает. Лекер был так чуток, но ничего не мог сделать ни с собой, ни со своим телом. Он смочил его губы поцелуем, и повторил самое первое действие еще несколько раз, пока тело под ним полностью не расслабилось. Лишь тогда Франциск принял его покорно и пусть и не безболезненно. Первый судорожный вздох и толчок, от которого распространилось тепло, схожее с эффектом опиума, но сильнее по своему действию. Франциск никогда не думал, что однажды окажется под мужчиной, на «женских» правах, но вопреки ожиданиям, он так и остался мужчиной. - Ах! Ах! Хах! По мере того, как его глотки воздуха становились все глубже, глубже становились и толчки, заставляя тело, слегка изгибаться на шуршащей постели, будто предназначенной именно для сексуальных утех. - Ах! Франциск прижал ладонь ко рту тыльной стороной, покусывая кожу. Он был опьянен и влюблен, и неловкий первый раз с любимым человеком хотелось запомнить надолго.