Чувства мертвых

Ватари крепко сжимал глиняную шероховатую кружку и изредка поглядывал на силуэт у окна. Феликс, с лицом, полным скорби, предусмотрительно держал руку за спиной, чтобы в любой момент вышвырнуть заклинание, которое немедленно скует чужие эмоции холодными цепями трезвого рассудка. Агер прижимал ладони ко рту, не в силах поверить, только тихо шептал о том, как это могло случиться. И только Лекер не плакал, потому что в нем уже не было слез. Когда он узнал о происшествии на свадьбе, то закричал так громко, как позволяло ему мертвое горло, и так долго, что его эхо, словно эхо Скорбящего Аркеса, так же навсегда застыло над водной гладью. В ту ночь озеро, в котором его убивали невероятно долго, напиталось внутренней болью, такой сильной, что ощущения были схожи лишь с болью от укуса тысячи рыжих озлобленных муравьев, снова и снова вонзающими жала в хрупкую кожу. - Я всегда боялся умереть. И всегда боялся, что он умрет. А теперь, когда мы оба по ту сторону бытия, мне уже ничего не страшно. Это были последние слова, прежде чем Лекер замолчал, и больше не отвечал на вопросы. Феликс привел его к себе домой, едва прозвучало последнее слово, и мертвец стал покорным, словно бездушная марионетка, коей он, по сути, и являлся. Через темное окно едва можно было разглядеть размытые фигуры скорбящей процессии с небольшими фонарями молочно белого света. На всю столицу уже четыре дня был слышен горький надрывный плач: это пели скорбящие, по древнему обычаю, когда умирал кто-то из королевской семьи. Такая же песня плача пелась целую неделю после того, как скоропостижно скончался Савад. В тот раз они пели плач неделю, держа город в полном отчаянии и скорби. Тогда живой Лекер, исчезнув в дальних комнатах опиумной курильни, пытался спрятаться от этого безумно надрывного воя и раздражался только больше. Как можно скорбеть по кому-то так долго. А сейчас, глядя на фигуры певцов смерти в темных балахонах, находил и не находил успокоения. Они несли траур не только по Грахелу, но и по Франциску. И пусть для многих принц был всего лишь бастардом, скорбящие певцы не делали различий, и от этого на сердце Лекера становилось немного легче. Фигуры носили темные фонари, обернутые в железные обручи и высокие дубовые посохи, которыми раскрывали любые врата, чтобы нести песнь своей скорби.. И недели казалось слишком мало, чтобы оплакать эту утрату. Лекеру бы хотелось, чтобы они пели так долго, пока он не перестанет слышать. - Агер. Трое людей подняли на Лекера взгляд. Феликс едва слышно облегченно вздохнул. Если Лекер заговорил, значит, даже после смерти сохранил ясный рассудок. - Господин? - Молодой чародей отозвался дрогнувшим голосом. Лекер сунул руку в карман длинного плаща, потрепанного и скинутого ему Феликсом, и вытащил оттуда медную монету, зажав ее между средним и указательным пальцем. - Иди к ним. Заплати и скажи, чтобы задержались у этих ворот. Молодой маг подчинился. О певцах смерти ходили дурные слухи, однако, как и любой человек, связанный с магией, Агер прекрасно знал, что в это темное и закрытое братство подаются не от хорошей жизни. Любой скорбящей в своей жизни пережил страшное потрясение, которое навечно оставило страшный невидимый шрам на душе. Именно поэтому их плач всегда был искренним. Оплакивая королевских особ, каждый из них нес свою собственную скорбь, желая поделиться своей собственной личной потере. Фигура Агера почти растаяла в молочной туманной дымке. Один из людей без вопросов принял монету, а затем одним жестом велел остановиться. Агер поспешно оставил процессию в одиночестве, вернулся в дом и плотно закрыл дверь. От скорбящих людей за версту несло такой ощутимой энергетикой боли, разодранных в клочья душ, что магу, хорошо чувствующего ментальные импульсы, было физически больно находиться с ними рядом. Он вернулся, держась за сердце, и отвернулся от окна. Только Лекер ничего не чувствовал. Ему безумно хотелось разрываться и завыть вместе с этими людьми в черных бесформенных плащах, стать их негласным членом, открыть свою душу, не менее тяжело располосованную в мясо чужими действиями, но его холодные глаза, обесцветившиеся от озёрной воды, оставались сухими. Несмотря на сильное желание, он уже никогда не смог бы заплакать. В нем не осталось ни слез, ни крови. Озеро скорбящего Аркеса в ту ночь высосало из него все живое, что осталось внутри. Еще до восхождения Грахела на престол, однажды барон сказал принцу – как только с ним случится что-то непредвиденное, Франциск не протянет долго в одиночестве. Не потому, что он потеряет любовника, не потому, что некому будет открывать ему глаза на правду и защищать, а потому что двор слишком многоликое властное и непобедимое чудовище и одиночку с ним не справиться никому. У двора было слишком много ртов, слишком много глаз, слишком много рук. И никто не мог знать наверняка, откуда придет удар. Это Лекер почувствовал на своей шкуре, это не единожды почувствовал и Франциск, тем более двор никогда не сдавался в попытке уничтожить кого-то, и неважно: уничтожить морально или физически, замучить до смерти чувством вины или просто отослать неугодного человека прочь. Двор никогда не сдавался и никогда не проигрывал, но главное, никогда не выдавал своих причастных. И нельзя было узнать наверняка, кто сделал ту или иную подлость. И пусть тогда Лекер говорил, особо не веря в свои слова, он оказался во всем прав. И теперь эта правда сдавливала его горло. Всего лишь два месяца с их воссоединения после его смерти, и всего лишь две недели с их последней встречи. Франциск протянул так мало. И в целом прожил такую короткую жизнь. От этого боль сдавливала хуже тисков. Слишком мало времени отвели их небесные властители. Только за что? - Что нам теперь делать? – нервно спросил Агер. Ватари опустил глаза в кружку. Словно гром среди ясного неба. На королевской свадьбе произошла трагедия – кто-то отравил не только короля, но и его первенца, Франциска. Всеобщая паника тогда захлестнула людей. Многие смотрели бы на Амфару как на главную зачинщицу, если бы она не упала в обморок, едва Мэль сказал, что сердце короля остановилось. Женщина не приходила в себя четыре дня, и за четыре дня скорби никто и не стал думать о ее причастности к отравлению. Все решили, что это не ее рук дело. Ферида Аркес, на руках которой и умер Грахел, бывший ее вторым старшим братом, решила больше никогда не облачаться в светлое. В знак своей непримиримой скорби, и во всеуслышание объявила, что тех людей, кто это сделал, ждет страшное мучение, а затем и ужасная смерть. Только никто не знал, кто именно и с какой целью убил короля и принца. Лекер опустил глаза в конверт, не в силах развернуть его и прочитать. Фантомная душевная боль проносилась от затылка к кончикам дрожащих пальцев. Как он был счастлив, прикоснуться к теплой коже возлюбленного, увидеть его сияющие глаза, а теперь Франциск так же мертв, как и он сам. Он умирал в страхе, захлебываясь кровью, и некому было дать ему противоядие. К нему явно даже никто не подошел, ведь к чему спасать бастарда, если умирает сам король. Конверт, как и всегда, был без подписи, из простой бумаги. Едва придя в себя, Лекер не пожелал быть оторванным от прежнего образа жизни. Ему несложно было найти человека, которого он купил и поставил в качестве одного из безликих бардов в королевское музыкальное сообщество. Он нашел этого человека без труда, и пригласил на озеро, чтобы доказать, что пусть и мертвый, но все еще может встать на шахматную доску чужой партии. И не было предела его благодарности, ведь если бы ни наводка барда, Франциск никогда не вышел бы из состояния отчаяния. И никогда не нашел бы его здесь. Поначалу Райан опасался глядеть своему благодетелю в лицо, но спустя неделю уже привык. Теперь условным местом передачи писем была небольшая лестница у дома Феликса, отсюда Лекер и получал последние новости. Только в этот раз черную весть принесла не бумага, а молодой рыцарь с перепуганным растерянным лицом, да молодой зеленый маг, едва сдерживающий слезы. - А что мы можем сделать? – прошептал Ватари в ответ на вопрос Агера. – Только оплакать погибших и постараться жить дальше. Раз уж нет ни короля, ни наследника… на трон взойдет ее величество Ферида. Тот, кто рискнет жениться на ней, станет королем. - Значит, тот, кто женится, сам раскроет себя. Значит, он и отравил Франциска и Грахела. - Не обязательно, - тихо сказал Феликс. – Сколько гостей было на свадьбе? Отравить их мог кто угодно. По пальцам одной руки можно пересчитать людей, кто испытывал к принцу лояльность. Его смерти жаждали слишком многие, потому что его положение им не давало прохода. Что до Грахела, он отказывал слишком многим в помолвке, а выбрал баронессу – женщину не слишком высокого сословия, можно даже сказать, овдовевшую землевладелицу. - Феликс повел губами. – Не ошибусь, если скажу, что высокородные женщины могли посчитать это оскорблением. Здесь уже убийство, причину которого можно охарактеризовать простой присказкой: «Если не мне, то не достанься же ты никому». Возможно, их отравили разные люди с разной мотивацией. Мы не можем знать наверняка, а искать человека по личным подозрениям, что иголку в стоге сена. Слишком много людей и слишком удачным был момент для убийства. Просто предполагая, нам этого не узнать. Лекер опустил глаза и разорвал конверт. Из него в руки утопленника скользнула пергаментная бумага, с одной стороны исписанная знакомым тонким бисерным каллиграфическим почерком. «Отравление произошло в самый разгар свадьбы. Франциск и Грахел упали почти одновременно, Мэль сказал, что яд был один и тот же – мышьяк, в безумном количестве, ни один из них не мог выжить. Тот, кто сделал это, не пожалел своих средств и возможности замести следы. Официант, подносивший вино для них последним, уже приговорен к смертной казни за пособничество убийцам. Я говорил с ним и уверен, он всего лишь жертва обстоятельств и ничего не знал. Тот, кто подсыпал яд в эти бокалы, не стал бы ничего говорить официанту. Он просто знал, что тот пойдет к королю и принцу. До того, как все случилось, между Франциском и Гранатовым Владыкой произошел небольшой скандал. Сейчас он причина многих пересудов. Солен распускал язык методично и долго и Франциск разбил ему рот. Многие уже пытались разговорить его, но Солен в истерике и отвергает любую свою причастность. Сам я тоже подумал бы, что он приложил к этому руку, если бы не временной промежуток. Пусть Солен и богат, но он не смог бы уложиться в столь короткое время. К тому же, Грахел обеспечивает ему хорошие условия жизни в столице и защиту, не в его интересах избавляться от короля. А если Солен отравил только Франциска, как так вышло, что его доза яда оказалась рядом с тем же отравленным бокалом для Грахела, тем более в одинаковом количестве? Не сходится. О дальнейшей жизни высшего двора слишком мало новостей. Все продолжают скорбеть, графиня Арнэль, как и все, носит траур, но боле она не показывается при дворе, предпочитая одиночество в библиотеке. Ферида собирается брать правление в свои руки. Она не отменяет последнего приказа Грахела относительно поимки некромантов, и возле нее все так же нет ни одного мужчины. И сын, и отец лежат в королевской усыпальнице, на втором десятке. Обе гробницы рядом. Точный дубликат ключа от усыпальницы я спрятал справа у мраморной памятки об упокоенных королях. Учитывая, что Ваше собственное тело заменили в гробу, прошу, не спускайте этого, и действуйте, как можете. Если это в Ваших силах, убедитесь, что в королевских гробах действительно Франциск и Грахел» Лекер отодвинулся от окна. Тонкими высохшими пальцами он свернул бумагу, а затем, по обыкновению разорвав ее на несколько частей, бросил в потрескивающий огонь. Если бы он был жив, то непременно почувствовал бы тепло, приятно коснувшееся кончиков пальцев. - Мы поднимем их. Сразу три взгляда обратилось на живого мертвеца. Агер поджал губы, не в силах поверить в услышанное, Ватари нервно стучал пальцами по столешнице, и только Феликс холодно ответил: - Нет. - Мы поднимем их. - Я не буду издеваться над телами. Они нашли покой, и нет смысла их поднимать. Лекер вскинул обозленный взгляд на некроманта. Внешне слепой на один глаз Феликс остался спокойным, только все его существо напряглось от чужой злой ауры, и рука сжалась, уже почти формируя заклинание. - Он умер насильственно. Страдая, задыхаясь, захлебываясь в крови. Это, по-твоему, покой, который он заслужил? Если он и упокоится, то только со мной. Потому что иначе не будет. Ты поднимешь его. И каждый узнает, что сделала моя мать и кто причастен к этому. Тот человек, которого я купил, узнает все, просто через какое-то время. Он узнает все, что я прикажу ему узнать, но Коралла и Грахела ты поднимешь, потому что первый не заслужил лежать в одиночестве в холодной земле, а втором мне нужен, чтобы раскопать правду. - Для тебя действительность не должна иметь никакого смысла. Ты всего лишь мертвец, а не опиумный барон, каким себя помнишь. Я не буду подчиняться, и выполнять твои приказы. - Ты любил когда-нибудь? Этот вопрос застал Феликса врасплох. Еще никогда никто не говорил с ним о любви. Ни мать, ни отец, ни тех, кого он спасал. Некромант растерялся и опустил глаза. Лекер протянул руку и схватил мужчину за ворот одежд и притянул к себе. - Ты любил когда-нибудь? – плотоядно повторил он вопрос. Феликс сверкнул единственным видящим глазом. - Какое это имеет отношение? - Если бы ты любил кого-то, смог бы ты жить спокойно, зная, что его убили? – прошипел Лекер сквозь зубы. – Смог бы пожать плечами и отпустить это? Отпустить виновных, если он не заслуживал смерти. И даже если заслуживал. Смог бы ты? Не в силах вырваться из мертвой хватки, Феликс ощутил нервную дрожь. Не от действий Лекера. От его слов. - Если бы твоего любимого человека вот так лишили жизни, единственного, которого ты, Феликс, полюбил когда-то вручил ему свое тело, душу, сердце, настоящее и будущее, увидев его мертвым, убитым, ты бы просто так отпустил бы ситуацию?! Мертвые глаза Лекера метали молнии, а Феликс упрямо смотрел на него, не желая поддаваться чужой ярости. И все же оплеуха словами выбила почву у него из-под ног. Некроманты не могли любить, когда-то сказал ему отец. У некромантов не было ничего общего с живыми людьми. Только путь, где стояли ими поднятые мертвецы, смутно напоминающие тени былой великолепной жизни. Смог бы он отпустить человека вот так просто, если бы любил. И не было ли нежелание слушать Лекера банальной завистью? Почему им можно идти против законов природы, а он выбравший свою стезю, должен мучиться этой невозможностью. - Что ты замолчал, отвечай мне! Феликс, резко вскинув руку ударил по точке мертвого, и рука Лекера мгновенно ослабла. - Не смог бы. - Так и я не смогу и взыщу долги с тех, кто виновен в этом. Не поможешь ты, поможет кто-то другой. Не поможет другой, начну раздирать горло, чтобы узнали все и каждый. Мне уже ничего не страшно. И если посмеешь помешать мне своей силой, пусть совесть твоя замучает тебя до конца жизни! Ватари встал из-за стола. - Возможно, Лекер прав. - Что? – сказали Феликс и Агер в один голос, и рыцарь на мгновение растерялся. - Возможно, Лекер прав. – Мужчина в латах уперся руками в стол. – Пусть я уже тысячу раз в тайне нарушил чужие приказы, и меня можно считать предателем, но даже я понимаю, что эти три смерти, связаны между собой какой-то тонкой нитью. Я не могу сказать, что знал тебя, - Ватари посмотрел на Лекера, - принца Коралла, или Грахела, но я уже связан с вами. И даже со своим солдатским скудоумием понимаю, что-то не так. Эти смерти… это не просто случайное падение с лестницы или несчастный случай на дуэли. Это убийство, хладнокровное и намеренное. Только не говорите, что я один понимаю это. Феликс благоразумно отодвинулся от Лекера. - Мертвые должны покоиться в земле. Кто бы ни сделал это, его накажет карма, небеса, всевышние, справедливый суд. Но только не мы. И уж тем более нет смысла мертвым искать возмездия. - Я иначе не упокоюсь. Я наплевал на собственную смерть, но Коралл… терпел слишком много унижений и насмешек при жизни, заслужил долгую и счастливую жизнь вдали от презрительных взглядов, а умер, даже не дожив до двадцати! – повысил голос Лекер. – Ты возвел себе абсолютно глупые рамки. Рядом с тобой мертвец, спасенный маг, рыцарь-предатель, а ты продолжаешь упрямиться, словно мул, опираясь на свои границы, которые уже не имеют смысла. - Я лишь сохраняю рациональное мышление! – резко ответил полуслепой некромант. – Если я подниму его, он откажется под моей полной ответственностью, пока я его не отпущу или пока не умру. - Что ж, придется идти и действовать. Рациональность изжила себя в тот момент, когда я поднялся из-за злобы. Ты должен это сделать. - Лекер сказал с нажимом. – Когда мы узнаем правду о том, кто срубил нас, словно пешки на этой доске, клянусь, я позволю упокоить нас обоих, и боле мы, мертвые, не будем ходить и осквернять землю живых. - Я никогда не говорил, что вы ее оскверняете. - Феликс, послушай. Это даже не возмездие, - тихо сказал Ватари, – всего лишь попытка узнать правду. Если бы я так умер, то тоже не нашел бы покоя, кому нужна была моя смерть, если я не причастен к высоким играм, а принц Франциск слишком легок душой и не хитер сердцем, чтобы долго оставаться в этом змеином обществе. Феликс не выдержал. - Ладно! Ладно, я подниму их! И каждый из Вас будет под моей защитой, но как только вы сами потеряете контроль, будет уже не до возмездия. И мне наплевать, узнаете вы правду или нет! * * * Снаружи королевская усыпальница почти не выделялась на черно-сером камне, с потайной дверью, которую можно было открыть ключом, только если точно знать, где находится скважина замка. Длинный неосвещенный коридор в камне уводил под землю двумя десятками широких каменных ступеней на каменной лестнице, вдоль которой стены были исписаны королевскими именами – от самого Фавна Аркеса до последнего Грахела, чье имя поблескивало черной краской и еще даже не высохло. Увидев тонкую искусную надпись королевского художника, занимающегося росписью стен, Лекер остановился. После имени Грахела, больше не было надписей. Они похоронили Франциска здесь, но не посчитали нужным писать имя. Он бы не сел на трон, и он бы не стал королем. Возможно, тот, кто приказал сделать это, намеревался освободить гроб после того, как пройдет траур. Потому что бастарды, о происхождении которых знал каждый,… не заслуживали лежать рядом с монархами. После узкого коридора и безумного количества имен предыдущих монархов, усыпальница представляла огромный богатый подземный дворец, где вечным сном спали члены королевской семьи. Отставший Лекер протянул руку, чтобы не заплутать в темноте, как короткий щелчок пальцев зажег два факела. Их понесли Агер и Ватари, шагающие первыми, освещая путь в сырой подземной крипте, напоминающей настоящий подземный мертвый замок без единого звука, пока Феликс и мертвый Лекер размеренно шагали вдоль богатых гробниц, отыскивая нужные. - Похоже, мы первые из чародеев, кто получил доступ увидеть, где покоятся все наши предыдущие правители, - с придыханием прошептал Агер. От его тихого голоса огонь в факеле затрещал яростнее, соглашаясь. Феликс закатил здоровый глаз. Несмотря на частичную слепоту, некромант хорошо ориентировался в темноте. Он бы предпочел убрать огонь, чтобы не нервировать умерших, зная тонкости бытия за гранью жизни. Чародей чувствовал себя неловко, вторгаясь на территорию чужого покоя, но спорить с утопленником было бесполезно. За несколько дней Лекер вымотал все его нервы, и Феликс отчаянно ждал только одного дня: когда безумная череда и пляска смертей закончится, и он исполнит долг того пути, который самостоятельно выбрал. Лекер прошел мимо двух могил, не обратив на них внимания из-за рассеянной задумчивости, а затем остановился и вернулся. - Они здесь, - сказал он сухим, но дрогнувшим голосом. Рыцарь и молодой маг встали возле двух гробов и осветили их. Два саркофага, стоящие на постаменте, буквально утонули под тяжестью цветов, венков и многочисленных тяжелых подношений из золота, серебра, драгоценных камней, дорогой ткани, какую можно только купить, если побывать за морем. Пораженный таким богатством, лишь на горсть которого можно было жить припеваючи всю оставшуюся жизнь, Агер приоткрыл губы. Он в жизни не видел столько золота так близко, и поэтому не мог вымолвить и слова. Невольно его рука потянулась к блестящему колье из перламутровых крупных жемчугов, но чародей тут же одернул сам себя, залившись краской от стыда. Все это принадлежало мертвым. Всем этим люди, не жалея, одарили короля в последний путь. Он не мог этого взять, даже чтобы рассмотреть из интереса. Обходя гроб Грахела, Лекер наступил на что-то твердое неправильной формы. Юноша наклонился и поднял странный предмет. Рубин. Своей рукой, не скупясь, Солен щедро осыпал своего короля алыми камнями, один из которых просто случайно откатился к последнему пристанищу Франциска. Презрительно скривив губы, Лекер отшвырнул драгоценный камень прочь и тот яростно и звонко ударился о каменные плиты. Скинув плащ, Феликс аккуратно убирал венки, цветы и драгоценности, чтобы открыть себе сам саркофаг. На это ушло больше времени, чем он думал, почти весь коридор был завален дорогими вещами, а огромные живые букеты, которые едва начали вянуть, распространяли приятный аромат, щипающий ноздри и заставляющий вдыхать глубже. - Богатое убранство, - тихо проговорил Агер. – Я представлял, как хоронят господ, но не думал, что это выглядит именно так. Ватари медленно покивал. Он и сам был поражен не меньше. Но сейчас, когда он все дальше отходил от счастливой и сытой заслуженной жизни на службе у короля, он все больше и больше думал, что в его сердце нет зависти чужому имуществу, какое наполняло его раньше. Раньше он мог долго бороться с совестью и чаще всего побеждал в попытке приблизиться к богатой жизни. Но теперь… все его цели развеялись, как прах. Феликс нежной ладонью провел по лакированному дереву. Красный дуб из королевского парка, украшенный золотыми охраняющими рунами, с гвоздями из чистого золота, потому что Грахел не заслуживал меньшей почести. Лекер обратил внимание на гроб Франциска и понял, что саркофаги абсолютно не отличаются. Их сделал один и тот же мастер, которому не было дела до того, бастард Франциск или нет. Для кого-то он считался сыном короля и этот кто-то просто из глубокой любви и уважения не смог уложить его в гроб из влажной расслаивающейся древесины. Слепой на один глаз некромант не был варваром. Тогда как на кладбище Агер расколол крышку надвое, Феликс действовал ювелирно и аккуратно, со знанием дела, вынимая каждый гвоздь так, что никто не догадался бы, что крышка была кем-то вскрыта. Уложив гвозди в округлый венок, чтобы не потерять, маг вскрыл оба саркофага, и Лекер, собравшись с тем, что осталось от его живой души, рискнул взглянуть на Франциска. Белые руки без колец покоились на животе, словно у спящего. Белые пудренные веки, молочно белые губы, белая кожа, все сливалось с белым траурным одеянием без единой пылинки и без лишней складки. Тонкий золотой пояс под прохладными ладонями стягивал узкий стан, подол белого платья почти полностью скрыл полусапожки с черной подошвой. Лекер, не заметив, задержал дыхание. Он и не думал, что смерть так преобразил его любовника. Смерть сделала его краше, чем при жизни. Его волосы без краски, непривлекательного мышиного цвета, приобрели белоснежно-платиновый оттенок, а красивые закрытые веки, и спокойные холодные губы стали сверкать темным перламутром. Белоснежные, как снег, пряди были собраны в несколько кос, шли к затылку, а другие распущенные пряди заботливо оказались уложены на грудь. Коралл никогда не заплетал кос. Кто бы ни провожал его в последний путь, он знал, как издеваться над телом. Лекер сжал зубы от злости и, не задумываясь о том, что делает, нервными пальцами распутал шелковые ленты с любимых волос, и резко распустил все косы умершего принца.