Чувства мертвых

У Опиумного Барона было много пороков. Но одно он умел безупречно: любить и уважать. У Франциска почти не было пагубных пристрастий, кроме одной: он безумно хотел налюбиться вдоволь перед смертью. Увы, судьба лишила его и этого. Прикосновение к губам оказалось бесчувственным и даже холодным. Франциск отвернулся от мертвого любовника и прижал тыльной стороной руку к губам. К его горлу поступил комок, как при жизни, но мертвые глаза оставались сухими. Он хотел разрываться, плакать, пока хватает дыхания и сил, выть, словно раненный зверь, потерявший самое ценное, но уже никогда не смог бы продлить и слезинки. Лекер, полулежавший на стоге сена, прильнул к его лопатке щекой. — Мы больше никогда не сможем поцеловаться, как раньше. Франциск шумно вздохнул. Боль потери, потери чего-то незыблемого, но важного, ранила и без того уже мертвую душу, волей Феликса задержавшийся в этом теле. В котором не билось сердце. В котором не работали лёгкие. В котором его кровь навсегда высохла, и уже никогда не смогла бы проникнуть в те места, что были предназначенны для любви. — Меня не было три месяца. — Лекер коснулся губами платиновых волос. — Ты с кем-нибудь был в это время? Коралл повернул голову. Он видел барона лишь краем глаза, но на его лице легко читалась крайняя обида. — Как ты можешь спрашивать о таком? Лекер откинулся на стог снова и Франциск повернулся к нему лицом. — Райан говорил, что ты ходил в тот опиумный бордель по ночам. И возвращался под утро. Он не посмел заходить внутрь и убеждаться, что именно ты там делаешь. Но говорил, что ты выходил рано утром и возвращался в свои покои до звона колокола. Франциск сглотнул. — У Райана длинный язык. Если бы он был умен, то знал бы, в каком состоянии я приходил туда и в каком уходил. Я не тронул ни одной женщины, ни одного юношу за это время. Бордель был моим способом уединения с самим собой, где я мог бы предаться своей боли, отдаться ей, забыться и меня бы не осудили. Я пил, пока мог глотать, и курил, пока мог вдыхать, и принимал лекарства, пока они не заставляли меня лишиться боли. Лекер опустил глаза. — Я не думал, что тебе будет так больно. У тебя не было другого выхода? Только этот? — Арнэль предлагала другой. Себя. Ее любовь, ласку, заботу. Она говорила, нельзя убивать себя ради того, кто умер. Нельзя скорбить так долго, нельзя… — Франциск откинулся на холодную каменную стену. — В ее морали было слишком много «нельзя». — Ее попытка изменить твою природу достойна похвалы. Она любила тебя так же, как я, только с одним различием. Арнэль считала, что знает, как будет лучше тебе, а я никогда этого не знал. И все же ее верность тебя заставляет меня есть по-своему уважать. Скажи, ты подозревал ее? — После того, как она стала проявлять ко мне интерес после твоей смерти — да. Я не мог не задуматься. Это мотив, повод и последствия. Но то, что она рассказала, заставило меня вычеркнуть ее из списка тех, кто желал тебе зла. Может быть, она и думала, что мне будет лучше с ней, но зная мою любовь к тебе, она никогда не поступила бы настолько подло. Лекер достал из-за пазухи свой мундштук и прокрутил его в пальцах. — Я думал, эта вещь будет радовать меня до глубокой старости… увы. Ни один из нас уже не состарится. — Когда мы отомстим тем, кто нас убил, как мы уйдем? — Я хочу вернуться с тобой в озеро. Знаю, твое место в королевском склепе, но сколько раз при жизни ты слышал о своем происхождении? Любой, кто будет там, захочет убрать твое тело. А я буду лежать и не узнаю об этом. Поэтому хочу, чтобы Скорбящий Аркес принял в свои воды нас обоих. Уйдешь со мной под воду? Юноша взглянул в мутные глаза Опиумного Барона. В его лицо, в изогнутый шрам, который почти пропал из-за того, что кожа его стала цвета молока. — Я и при жизни бы согласился лечь с тобой на дно. Лекер бросил мундштук на сено, а затем встал, откинув голову, позвал: — Мальчик. Эй, мальчик. Мальчик! Агер! Сверху послышались аккуратные шаги, а затем и голос: — Что? — Феликс. Он долго еще будет отсутствовать? — Я не знаю, господин. Но он должен был уже вернуться. Уже два дня как должен был. Может, задержался? Лекер опустил голову, почувствовав, что кожа слишком напряглась при таком положении и задумчиво сказал: — А какой сейчас день? — Тринадцатое января, господин. Лекер повернулся к Франциску. — Через месяц твои именины Принц нервно усмехнулся. — Сарказм всегда был твоей самой сильной стороной. Мои именины не имеют никакого смысла. Я и забыл о них. Что мне со дня, когда я родился, если умер, и мне всегда будет столько лет, сколько сейчас. Да и тебе тоже. Куда важнее, что Феликса нет уже несколько дней. Сколько времени занимает сходить в аптекарскую за ингредиентами? Даже если она в самом нижнем ярусе. Лекер медленно кивнул. Внутри медленно нарастало беспокойство. — Что еще важнее, прошло уже шесть месяцев. Когда я умер, Амфара была на третьем? По срокам, ей не пришла пора родить? Франциск поднялся и сено зашуршало от его движения. — Ты беспокоишься? — Если Амфара родит дитя, кто бы ни был, мальчик или девочка, это ребенок от Грахела. Только если она не зачала его от кого-нибудь другого, в чем я сомневаюсь. Да, моя мать была хитрой, лживой… и убила меня ради выгоды, но она никогда не была шлюхой. Франциск ощутил озноб, который не должен был ощущать. — Если ребенок родится, он будет для Фериды конкурентом. И тогда… они оба попадут под угрозу. Если она умрет, с кого тебе спрашивать? Лекер ухмыльнулся, и в его ухмылке Франциск увидел первобытную озлобленность. — Я найду с кого спросить, не сомневайся, Смерть одного человека при десятке причастных — это ничто. * * * Пусть Агер учился прилежно и усердно, без постоянной практики он не смог бы колдовать легко и непринужденно. Снова и снова магия била по нему, вызывая внешние и внутренние травмы. Феликс знал, что так будет. Нужен был крепкий нрав и железная воля, чтобы овладеть магией, подчинить ее, придавить своей собственной силой, а затем впитать в себя, сделать часть своей плоти и крови. Так и он получил достаточно травм и теперь при слишком сильных заклинаниях терял много физических сил. Они истощали его до головокружения, кровотечения из носа и, порой, обморока, что для мага был подобен смерти. Поэтому после каждой неудачной тренировки Агер снова и снова рвал кровью, и ему необходимо было лечиться и купировать полученные травмы. Чтобы не запускать поражение организма, чтобы он стал крепче, Феликс лечил его, объяснял, как излечиться самому в отсутствие наставника. Его запасы трав и зелий подходили к концу, а потому он решил взять деньги, сумку и спуститься в нижние лабиринты, где всегда пахло содержимым ночных горшков, а люди были покрыты гноящимися струпьями из-за жизни в таких условиях. Странным было то, что в таком месте все еще находилась аптекарская, которая позволяла несчастным за жалкие гроши хоть как-то продлить свое существование. Ночевать в таком месте было опасно, а потому Феликс вошел в узкие нижние ярусы рано утром, а вышел вечером. Сумка оттягивала ему плечо, и его шаг замедлился, но все же некромант скрыл внешне иллюзией, что в его сумке есть хоть что-то. Только шел он тяжело, словно устал переставлять ноги. Несколько порошков кокаина, опиум, морфий, змеиный яд, настойка ртути и спирта, полые трубки для кровопускания, мышьяк и мята, длинные иглы и несколько мотков с шелковыми нитями для того, чтобы сшивать раны. Старая его игла уже погнулась, а нитки не хватало даже для того, чтобы зашить пуговицу, не говоря уже о шитье тяжелой раны. Хотя бы за один компонент из списка ему бы уже давно перерезали горло, но раскаленная спица, которую Феликс предусмотрительно держал в руке, отбивала подобные мысли у любых бродяг, которые его видели. Большинство из них могли обороняться только этим и знали, какой вред она может причинить телу вплоть до смерти. А умирать никто не хотел. Когда Феликс поднялся на два яруса выше, то наконец-то стащил с себя маску, что носил в нижних, дабы не задохнуться от смешанного смрада фекалий, рыбных потрохов и трупов. Частично вся его одежда приняла этот легкий запах, а потому молодой человек с сожалением отметил, что если после стирки запах останется, ее придется сжечь. Когда он приходил сюда в последний раз, все было плохо, но не настолько плачевно. Больных было меньше, рабочих больше, а трупы не сваливали в одну кучу, как мусор. Правящие люди прямо влияли на качество жизни этих бедолаг. От правящего класса зависели их лекарства, еда и вода. Когда Грахел сменил Савада, еды стало не хватать, а воду отключили в нескольких кварталах. Поэтому здесь часто устраивали драки за возможность просто напиться. Если кто-то пил больше положенного, зачастую платил за это жизнью. Теперь, когда Грахела сменила Ферида, воду отключили, и эти люди даже не жили, а просто умирали, не в силах выйти на свет. Если бы лорды и графы знали, как сильно они влияют на народ. Никто и не подумал бы кушать сверх меры и сутками не вылезать из ванны в солнечные дни. Феликс завернул в узкий переулок, где пахло приятнее, а затем вдохнул аромат женских духов и невольно улыбнулся. Приятный аромат после зловония жиж поднял ему настроение. Некромант вышел из переулка на солнце и, хрустя сапогами по тонкой корочке и без того расколотого льда, поднялся наверх, в другой переулок. У него были еще сутки, чтобы вернуться домой засветло, он был сыт и в хорошем расположении духа, а потому, не мог не улыбаться и не подставлять лицо холодному солнцу, от которого редкий холодный снег играл яркими стеклами. У переулка стояла карета, с кучером и двумя лошадьми, которые переминались с ноги на ногу и храпели. Феликс прошел мимо, не обратив на это внимания. В этом ярусе богатые лорды уже могли передвигаться менее свободно, чем в столичном, но, тем не менее, они еще рисковали сюда заходить. — Будь проклято это небо?! Что нам делать? Поблизости ни одного трактира! — Затащим в карету! — Ехать шагом долго, а если быстро — как тряска повиляет на это? — Да пропади оно все! Эй! Помогите! Помогите! Голоса послышались из-за темной арки, а после последний слов из нее выбежал стражник в серебристых латах. — Помогите! Может кто-нибудь помочь?! Люди стали оборачиваться на кричащего стражника с недоумением. Большинство тех, кто смотрел ему в глаза, поспешно проходили мимо, и никак не отзывались на его просьбу. Феликс медленно развернулся, собираясь уходить прочь, но он был не в силах заткнуть уши. — Помогите! Наша господа рожает! Она истекает кровью! Помогите, здесь есть повитуха?! Женщина? Хоть кто-нибудь! — Она щедро наградит вас! — Кучер спрыгнул со своего места и принялся отчаянно стучать во все ближайшие двери, повторяя слова о помощи. Феликс остановился. Это была беременная женщина, оказавшаяся слишком далеко от дома. Думала ли она, чем может обернуться поездка? Почему приехала только с охраной, без сопровождения? Хотя бы без подруги. Некромант сделал один шаг по ступеням вниз. Если он ей поможет, она его отблагодарит. Если случится что-то непоправимое, он спасет ей жизнь. Если не вмешается, возможно, хороший человек умрет прямо сейчас. Как те бедолаги, которые волей таких, как она, остались без еды и воды, и теперь умирали там же, где и рождались, в рыбной требухе, которую было невозможность есть. Феликс подавил в себе дрожь. И все же та часть, которая была в нем человечной, победила. Он резко развернулся и, поднявшись по ступеням, быстрым шагом подошел к лестнице. — Я лекарь. Что случилось? Стражники немедленно указали на переулок, где лежала женщина. — У нашей госпожи схватки! Помогите ей, если вы лекарь! Или позовите кого-нибудь сами! Феликс поспешил к переулку и на ходу сбросил сумку с лекарствами. Бледная женщина, с большим животом полулежала в углу у стыка стен, и подол ее платья уже был промокшим от отошедших околоплодных вод. По ее раскрытой шее и вискам стекали крупные капли пота, она тяжело дышала, морщась от боли, всеми силами стараясь не кричать, чтобы не привлекать лишнего внимания. Феликсу хватило одного взгляда, чтобы понять, что нужно делать. Раньше он никогда не принимал роды, ему даже не доводилось видеть женщину полностью нагой. И все же умение читать и вскрывать тела, давали ему ясное представление о женском организме, тем более в подобном непростом положении. Некромант запустил руку в сумку и вытащил пузырек с хлороформом. — Вам нужно несколько капель. Женщина едва могла понимать, что происходит. Опустив глаза украдкой, Феликс заметил, что пол под ней стал не только мокрым, но и окровавленным. Один из стражников спросил: — Что это? — Хлороформ. Влейте! Ну же! Тот, что спрашивал, немедленно отстранился, а тот, что молчал, сделал, как было ему велено. Достав нож, Феликс без смущения распорол широкое и богатое платье, не обращая внимания на то, что дорогие камни посыпались по грязному мокрому асфальту, сверкая своим незабываемым драгоценным светом, словно яркие звезды. Феликс раздвинул женщине мокрые бедра и прищурился. Ребенок, какой бы он ни был, выходил неправильно. Необходимо было сломать ему голову, чтобы женщина выжила или пожертвовать ее жизнью, чтобы новорожденный смог выйти на свет. Но Феликс не собирался жертвовать жизнью. Он был некромантом, и поклялся себе спасать, если это будет в его силах.