* * *
Лучший способ манипуляции — это продемонстрировать человеку ложную свободу, показать ему, что у него есть право выбора, что всё, что происходит в его жизни, зависит исключительно и только от него. Ведь не зря говорят, что, если вдруг вы поймали красивую птичку и не хотите больше отпускать её, то не стоит держать её в клетке, не стоит делать так, чтобы она хотела улететь от вас, но не могла. Создайте видимость того, что она может улететь, тогда она сама не захочет этого. Господин Чон переводит сосредоточенный взгляд на свой телефон, когда разносится звонок, который он ожидает всё утро. — Я слушаю. — Что-то пошло не так, — игнорируя любые приветствия, отвечает Хосок, с грохотом захлопывая дверь автомобиля. — Его глаза… — напряжённо выдыхает в трубку. Суетливо. Испуганно. — Мы уже в клинике… — Мы? — холодно уточняет Чонгук, поднимаясь со своего кресла и направляясь к выходу из рабочего кабинета. — Да, верно, — наспех продолжает начальник его охраны. — Тэхён, Чимин и я. По словам врача, повреждения слишком серьёзные. Я не знаю, что за хрень была… — внезапно замолкает, понимая, что чересчур поддаётся эмоциям, и тут же поправляет сам себя. — Что за вещество там было, но врач в панике. Риск потери зрения слишком велик. Господин Чон, я не уверен в Чимине. Он на грани истерики, ведь всё произошло на его глазах. — До моего приезда держи всё под контролем, Хоби. Не давай Чимину общаться ни с кем из персонала больницы, если понимаешь, что он может сболтнуть лишнего. А ещё лучше, чтобы его отвезли домой. Я выезжаю, — спокойно добавляет в конце. — И держи меня в курсе всего происходящего. Голос ни на секунду не дрогнул. Ни единого смятении ни в одном произносимом слове. Ни намёка на панику. Господин Чон искусно умеет управлять любыми своими эмоциями и держать лицо даже при самых скверных и неоднозначных ситуациях, но именно сейчас что-то внутри него действительно вздрогнуло. Что-то хрупкое. То, что спрятано в самые дальние уголки его души, к которым никак и никому не подобраться. Страх. Не тот, что способен обуздать и захватить человека полностью, лишая всякого рассудка. Не тот, перед которым человек становится на колени, смиренно опуская свою голову и окончательно признавая своё поражение. А тот, который зарождается в момент осознания, что содеянное способно теперь навсегда изменить всё в корне, а ты, имея столько власти и возможностей, не сможешь ничего с этим сделать. Это страх стать бессильным перед ситуацией, утратить всякий контроль, оказаться слабее обстоятельств. Страх разочароваться в себе. Страх пошатнуть веру в себя. Но самое страшное — признать это. Вот где скрывается истинный ужас. Усомниться в самом себе. Дорога из пригорода до частной больницы «Фэрфилд» заняла не более сорока минут. Чонгук торопился. Настолько, будто его сзади подгоняли плетьми. Кажется, за последние несколько лет он ни разу не указывал своему водителю, чтобы тот обгонял другие автомобили на шоссе, нарушал правила дорожного движения и искал самый короткий и быстрый путь. Но только не в этот раз. Сегодня можно пренебречь даже вопросами собственной безопасности. Чего уж говорить о безопасности окружающих? — На что вы вообще рассчитываете?! — с тяжёлым выдохом вырывается из главного врача, когда он запирает дверь своего кабинета изнутри и с обречённой физиономией поворачивается к собеседнику. — Я не могу дать никаких прогнозов, а вы их требуете от меня прямо сейчас! Как такая травма вообще могла произойти в квартире?! — садится за свой стол. — Это не столовый уксус! Что это было?! — Стоит ли размышлять о том, как такая травма могла произойти, если она уже произошла? — чёрный сосредоточенный взгляд впивается в доктора. — Я бы на вашем месте больше внимания уделял тому, как теперь исправить эту… — глухо хмыкает. — Оплошность и минимизировать последствия, к которым она может привес… — Я не господь Бог! — мужчина средних лет напыщенно перебивает Чонгука, не давая даже договорить. Возмущение окончательно берёт над ним верх. — Как и вы, господин Чон! Я предупреждал вас, что подобные игры… — Однако всё это время вы охотно принимали роль господа Бога, — уголки губ приподнимаются, и на лице возникает лёгкая презрительная ухмылка. — В рамках этой клиники, которую я великодушно спонсирую вот уже… — задумчиво тянет. — Сколько? Три года, мм? Или больше? — Это не имеет никакого отнош… — Доктор Льюис, — господин Чон упирается обеими ладонями о деревянную поверхность стола и медленно поворачивается всем корпусом к мужчине. Плавно. Аккуратно. Но именно это провоцирует ещё больше тревоги и панического страха у врача. Ещё больше ужаса. Будто на него обратил внимание сам Дьявол. Хочется сбежать. Уйти. Закончить всякий разговор. — Это имеет самое прямое отношение абсолютно ко всему, — произносит спокойно и размеренно. — Я не должен… — Разумеется, вы не должны, — губы расползаются в ещё большем и заметном оскале. — Потому что, если учесть то, сколько я сделал лично для вас, вы не просто должны мне, а обязаны. Прошу вас, заканчивайте эту истерику и возьмите себя в руки, в конце концов. А теперь я хочу услышать, какие манипуляции в отношении моего любимого супруга уже предприняты и какие будут предприняты, — звучит холодно и непоколебимо, требовательно, стойко. Сначала главный врач клиники откидывается на спинку своего большого кожаного кресла, щурится, глядя в бесстрастное лицо собеседника. Появляется желание отдать, нет, вернуть все деньги до последнего цента, которые он когда-либо брал у господина Чон, лишь бы больше не участвовать ни в одном из его деяний. Внезапно обостряется мнимая смелость, которая так и лезет наружу, заслоняя собой всякие инстинкты самосохранения. — Вы мне угрожаете? — решительно уточняет, издавая короткий и скомканный смешок. — Господин Чон, я знаю слишком много, — иронично добавляет, скрещивая руки на груди. — Мы с вами в одной лодке и должны действовать сообща, разве нет? Но почему-то каждая фраза, произнесённая вами, звучит именно так, будто вся ответственность исключительно на мне. С чего бы, господин Чон Чонгук? — скептически приподнимает бровь. — Доктор Льюис, — господин Чон тихо выдыхает, принимая абсолютно дружелюбный вид. — Мне казалось, что за время нашего плотного сотрудничества, вы успели хоть немного, но всё же понять, что я за человек. В моих кругах опасно заявлять, что кто-то слишком много знает. Обычно с такими людьми, — улыбка становится чуть шире, кажется, словно она такая тёплая, приятная, добродушная. — Могут происходить, так скажем, несчастья разного рода. Я не угрожал вам. Даже не думал. Но теперь вы не оставляете мне выбора. Тем более, когда речь идёт о здоровье моего любимого мужа. — Любимого мужа?! По вашей вине он может остаться инвалидом на всю оставшуюся жизнь! — Верно, — холодный хмык в ответ. — Представляете, что я тогда способен сделать с вами, доктор Льюис? — тёмный глубокий взгляд вспыхивает, вновь устремляясь в сторону обескураженного мужчины. — И вот именно сейчас я угрожаю тебе, жалкий ублюдок. Видимо, ты забыл, где сейчас ты был бы, если бы не моя поддержка и помощь, которую ты охотно принимал все эти годы, пользовался ею, злоупотреблял. Ты гнил бы в тюрьме за свои махинации и сбыт сильнодействующих медицинских препаратов. Знаешь, что спасло твою несчастную шкуру? Знаешь, почему я не убил тебя ещё тогда, четыре года назад? — голос становится всё глубже, приобретает всё больше железных ноток в каждом звуке. — Только лишь по причине того, что, вопреки всей твоей мерзости и бесполезности для этого общества, ты высококлассный нейрохирург. Хотя глубоко убеждён в том, что сейчас ты будешь способен провести хотя бы минимальную операцию из-за дрожи в руках на фоне твоего беспробудного алкоголизма. Ах, — откидывается на спинку стула, закидывает ногу на ногу и скрещивает пальцы обеих рук вокруг своего колена. — Обожаю наблюдать за тем, как большие деньги, доставшиеся по случайности или из-за стечения обстоятельств, развращают. Ты яркий пример именно этого. Думаешь, я не знаю, что ты трахаешь своих молоденьких санитарок, пока твоя жена ждёт тебя дома? Или не знаю о том, на каких обезболивающих препаратах ты сидишь, воруя их в стенах этой больницы? Ты был нужен мне, да. Но сейчас я задался вопросом, а так ли ты ещё полезен, чтобы тратить своё время на тебя? Полагаю, что мы могли бы запросто прекратить наше сотрудничество. Только попроси, Льюис, — наклоняется ближе к столу. — И я освобожу тебя от этого нестерпимого бремени и моего неугодного тебе общества. Врач делает глубокий вдох и прикрывает глаза. В груди непроизвольно появляется ощущение сдавленности. Даже дышать становится сложнее и мучительнее. Хочется сбежать. Снова. Хочется оборвать всякий диалог и никогда больше не возвращаться к этой теме. Он знает, что должен господину Чон. Точнее, не просто должен, а обязан. Обязан собственной жизнью, ведь именно Чонгук спас его брак, его карьеру, его больницу и его самого. Именно господин Чон дал ему второй шанс. И теперь это напоминает дуло около его виска. Шаг влево, шаг вправо — расстрел на месте без суда и следствия. — Он сейчас на операции, — нерешительно выдавливает из себя полушёпотом. Господин Чон молча, но вопросительно приподнимает бровь, давая понять, что жаждет куда больше подробностей. — У вашего супруга повреждены роговицы обоих глаз. Травма весьма серьёзная, как и ожоги, — тихо продолжает, боясь, что их кто-то может услышать. — Материал для замены мы нашли быстро, так как были готовы к плачевным последствиям, но… — боязливо выдыхает, дрожащим голосом продолжая. — Новая роговица может не прижиться. Я не могу гарантировать успех после операции. Тут покажет только время. Я бы советовал обратиться к врачам, которые специализируются исключительно на офтальмологии. После операции Тэхёну потребуется полный покой первые дни. Он будет находиться в палате без какого-либо света с непроницаемой повязкой на глазах, принимать лекарственные препараты строго по расписанию, большую часть суток проводить в кровати. Так же я выпишу ему сильнодействующие успокоительные на первое время, чтобы исключить любые риски перенапряжения. Ему противопоказано нервничать. Если швы на роговицах разойдутся, то я не решусь делать повторную операцию. Как и мои врачи. Нет, господин Чон. Не в стенах этой клиники. Я не хочу брать на себя ответственность за его здоровье в отношении зрения. Я… — замолкает и поднимает робкий взгляд на Чонгука. — Продолжай. — Я боюсь, — безвольно признаётся врач. — Реабилитация в любом случае предстоит долгая, сложная и кропотливая. И чем она закончится, не сможет прогнозировать вам даже самый высококлассный специалист своего дела. Постарайтесь найти место, где Тэхён сможет приходить в себя без ещё больше губительных последствий для него. Ему нужен свежий воздух, тишина, постоянный надзор и… — с соболезнованием в голосе. — Вера в чудо. — Что могло стать причиной столь серьёзных повреждений? — неожиданно задаёт вопрос Чонгук с такой спокойной интонацией, будто сам не имеет к этому никакой причастности. Совершенно никакой. Снова холоден. Сдержан. — Вы у меня это спрашиваете, господин Чон?! — морщится мужчина, охая. — Откуда же мне знать, чем вы пытались его ослепить?! Хм. А, кстати, чем? И главное — для чего?! — придвигается ближе к столу, сокращая между собеседниками расстояние. — Что вы задумали?.. Неужели это жалкое подобие врача в действительности наивно полагает, что Чонгук раскроет перед ним все карты и в ярчайших подробностях расскажет обо всех своих планах и замыслах? Если это так, то он до смехотворности глуп. — Я действовал в воспитательных целях, — низко отзывается господин Чон, поднимая взыскательный взгляд на доктора Льюиса. — Я услышал ваши рекомендации, — тянется к карману своего пиджака и достаёт белоснежный бумажный конверт, а после швыряет его на стол так, что тот проезжается по гладкой поверхности с неприятным шумом. — Я мог бы этого не делать, потому что само нахождение моего супруга в стенах этой клиники уже обязывает вас к этому, но прошу создать максимально комфортные и безопасные для него условия, пока я буду организовывать его последующее лечение. Полагаю, мне потребуется пара дней, — медленно поднимается со стула, возвышаясь над мужчиной, брезгливо смотрит сверху вниз. — Я ведь могу на вас полагаться, не так ли? Прошу, не разочаровывайте меня. Не стоит этого делать. Ради вашей же спокойной и беззаботной жизни, доктор Льюис.* * *
Чимин пулей вылетает из такси, даже не закрывая за собой заднюю дверь. Беспрепятственно проникает на охраняемую территорию особняка, быстрыми шагами несётся к дому мимо десятка охранников, которые, внимательно наблюдая за ним, принимаются что-то передавать друг другу по рации, распахивает дверь, молниеносно перешагивает порог и тут же захлопывает её, упирается обеими руками о деревянную поверхность, с силой давит на неё с таким испуганным выражением на лице, будто за ним гонится ужасное прожорливое чудовище, а он пытается удержать свою оборону. Громко и так сдавленно выдыхает. Только сейчас он наконец-то поддаётся самому себе и позволяет себе расслабиться — слёзы сами подбираются к глазам, и мелкие капельки начинают скользить по бледным щекам. Ладони покрываются потом, как и лоб, дыхание сбивается, а в голове неустанно по кругу крутится одна и та же мысль — «я убил человека, убил своими собственными руками». Чимин делает глубокий вдох. Тело не слушается. Несколько секунд неподвижно стоит на месте, боясь даже пошевелиться. Всё вокруг кажется таким громким, таким огромным, таким невыносимым для него. Ощущение, будто весь мир готов поглотить его, а потом выплюнуть, хорошенечко пережевав. Хочется задохнуться. Испариться. Перестать существовать. Единственное, что кажется по-прежнему таким значимым для него, таким важным и таким ценным — это лишь то, что, избавившись от охраны хотя бы на пару часов, уехав из клиники в одиночестве на такси, он смог заехать к приятелю и купить пару грамм кокаина. Этого должно хватить, чтобы выжить. Хватить хотя бы на некоторое время. А дальше он обязательно что-нибудь придумает. Всегда выпутывался ведь. И тут сможет… — В чём дело? — за спиной неожиданно раздаётся голос Юнги, и Чимин вздрагивает, в испуге оборачиваясь к нему. Он даже не пытается смахнуть слёзы со своего лица. Не пробует их сдержать. Не старается выглядеть присуще крутым и дерзким, как это зачастую бывает. Чимин не играет. Больше не осталось сил. Он рассыпается на мелкие частички, которые с каждым разом становится всё сложнее собираться. — Что случилось? — озабоченно повторяет вопрос Юнги, делая шаг ближе. — Когда-нибудь мы все окажемся в Аду, — тихо шепчет Чимин, неподвижно оставаясь стоять у двери. — За всё, что мы творим, нам придётся отвечать. Так нельзя, — машет головой. — Я… Как я мог пойти на это? Как я мог согласиться? Почему я не отказал ему? — невнятно бубнит себе под нос. — Я убил его. Он умрёт. Вдруг он умрёт?! — О чём ты? — управляющий особняком подходит ближе, заглядывая в безжизненное лицо напротив него. — О ком ты говоришь, Чимин? — О Тэхёне, — шипит сквозь зубы. — Что будет, если он умрёт?! Я сяду… Меня посадят в тюрьму, да?! — внезапно хватается дрожащими пальцами за рукав пиджака Юнги, сжимает плотную чёрную ткань, сминает, тянет на себя. — Неееет, — тянет с безумной улыбкой на лице. — Только вместе с вами. Я сдам каждого из вас. Тебя. Хосока. Чонгука. Я не стану покрывать вас. Это вы убийцы. Не я! Вы действовали моими руками! — издаёт громкий смешок, напоминая безумного. — Я не виноват! — мысли перескакивают одна на другую. — Где мой чемодан?! Я хочу уехать из этого дома! Я больше не хочу быть частью этого заговора! Пусти! — отталкивает его от себя, хотя Юнги даже не пытается его удерживать. — Отойди от меня! — рявкает на него. — Ты пьян? — с тревогой уточняет управляющий особняком, наблюдая, как молодой человек еле-еле подходит к лестнице, ведущей на второй этаж. — Что ты подразумеваешь под тем, что убил Тэхёна? — следует за ним. — Чимин, остановись и ответь. — Мой брат — чудовище… — повторяет, как мантру, а после замолкает, медленно разворачивается, а слёз в глазах становится всё больше. — Юнги, я никогда не слышал, чтобы кто-то так сильно орал от боли. Никогда… — в голове вновь возникает картина того, как ярко-голубые глаза Тэхёна становятся белыми, прозрачными, тускнеют. И вопли. Ужасающие, душераздирающие вопли, которые намертво засели в ушах. — За что мы с ним так? За что?! Юнги настороженно наблюдает за младшим братом господина Чон, стараясь понять для себя и уловить, что именно тот имеет ввиду. Общая картина ему ясна, но слишком много фраз и слов, которые вызывают всё больше вопросов, чем ответов. Складывается полное ощущение, будто Чимин не в себе. Пьян. Но запаха алкоголя и близко нет. Речь невнятная и спутанная. Зрачки расширенные. Огромные. Чёрные. Взгляд потерянный. — Пусти, — Чимин старательно с рывком дёргает рукой, хотя по-прежнему его никто не держит силой. — Мне надо прилечь. На часик, — улыбается и садится на ступеньку лестницы, хватаясь обеими руками за свою голову. — Уже плевать. Я сам виноват, — вновь поток бессвязных слов. — Я мог этого не делать. Я ведь мог не убивать его, верно? — поднимает миндального цвета глаза на управляющего особняком. — Но я убил. — Подожди, — холодно произносит Юнги и следует в сторону кухни, чтобы налить стакан холодной воды, попутно достаёт телефон из своего кармана и набирает телефонный номер. Каждый протяжный гудок кажется целой вечностью, но как только он слышит голос Хосока, тут же уверенно задаёт самый важный сейчас вопрос: — Где Тэхён? — Полагаю, Чимин уже дома? — Верно, — холодным тоном отзывается Юнги. — Что произошло? — нетерпеливо повторяет. — Тэхён в больнице. Он облился синтетическим уксусом, как выяснилось. Жидкость попала в глаза. Сейчас врачи борются за его зрение. Мужчина напряжённо сглатывает. Первые секунды он не может поверить в услышанное. Становится до тошноты жутко. И страшно. Чертовски страшно. Юнги тихо выдыхает, а после выпивает залпом стакан воды, который предназначался не ему. — Чимин имеет к этому отношение? — как же хочется услышать, что нет, нет и нет. — Юнги, ты задаёшь слишком много вопросов, которые не должны тебя волновать, — сурово произносит Хосок. — Всё под контрол… — Ответь, Хоби. — Он выполнял поручение. Как и все мы выполняем поручения, — уверенно напоминает начальник охраны господина Чон. — Это всё, что тебе необходимо знать. Произошло несчастье. Не более того. Так бывает иногда. — Что с глазами? — перебивает его, уводя разговор к самому главному и важному в эту минуту. Наступает томимая пауза. Длится всего несколько мгновений, а кажется, будто целый час. Юнги хочется повторить свой вопрос ещё раз. И ещё раз. И снова. Но нарушить эту колючую тишину гораздо сложнее, чем пребывать в ней. — Всё печально, — коротко и сдержанно парирует Хосок. — Тэхён сейчас на операции. Ждём заключение от медиков. — За что? — единственное, что может выдавить из себя Юнги в ответ на услышанное. Не укладывается в голове. Становится больно. Становится неимоверно больно за Тэ. За его будущее. За его дальнейшую жизнь. Хосок вновь замолкает. Обдумывает вопрос. Оглядывается по сторонам и отходит чуть дальше от палаты, подходя к окну больничного коридора. Всматривается куда-то в горизонт, наблюдая за тем, как яркие лучи австралийского солнца падают на многоэтажные серые здания, вырисовывая на них причудливые тени, как они проникают в узкие и длинные окна, топя в своём тепле офисные помещения и жилые квартиры небоскрёбов. И становится так тоскливо. Казалось бы, за окном абсолютно привычная дневная картина Сиднея, а внутри словно что-то шевелится, просится вылезти наружу, беснуется, беспокойно бьётся, стремясь на свободу. Что-то, что начинает болеть где-то в области грудной клетки. Ещё день назад думалось, что там абсолютная пустота и могильный холод, готовность ко всему, выращенные суровой военной жизнью, а после и опасной службой господину Чон, но теперь появляется чёткое ощущение, что в этой бездонной дыре что-то всё ещё способно чувствовать и испытывать человеческие эмоции. Что-то, что всё ещё может… сострадать. — А разве есть хоть что-то в случае Тэхёна, что могло бы послужить объективной причиной для этого, Юнги? — размеренный и такой присуще сдержанный низкий голос доносится из динамика, а следом внезапный короткий гудок, и связь окончательно обрывается. Управляющий особняком медленно опускает руку, держащую смартфон, и прячет стакан в посудомоечную машину. Плавными шагами огибает массивную продолговатую деревянную столешницу, открывает дверцу холодильника для вин и достаёт бутылку. Шарит в ящике стола, нащупывая штопор, откупоривает пробку и наполняет бокал душистым виноградным напитком бордового оттенка. Подносит чашу к лицу, придерживая за тоненькую хрупкую стеклянную ножку, вдыхает фруктовый аромат и делает осторожный глоток, смакуя букет на языке. Каждое действие пропитано изысканностью, каждый жест пестрит грацией. Ведь нарушить этикет — моветон. Хотя к чёрту любые рамки приличия. Кажется, что сейчас они стёрты напрочь. Юнги снова подносит бокал к своим губам и выпивает вино залпом, словно пьёт обычную воду. Рука вновь сама тянется к бутылке, снова наполняет чашу благородным напитком. — Господь, если ты есть, если ты способен слышать, прошу, не дай этому мальчику окончательно погрузиться во тьму, — тихо произносит, почти шепча себе под нос, и делает ещё несколько жадных и несдержанных глотков, вытирая тыльной стороной ладони свои тонкие влажные губы.* * *
Господин Чон бесшумно подходит к Хосоку со спины. Останавливается в нескольких шагах сзади от него и молчит. Наблюдает, как хищный зверь. В какой-то степени это даже забавляет его и напоминает охоту — интересно, через какое время его главный телохранитель и начальник всей его службы охраны почувствует, что за ним наблюдают? Чонгук приподнимает руку и смотрит, как стрелка часов на его «Ролекс» из белого золота стремительно отсчитывает секунду за секунду. Плохо. Очень плохо. За такой промежуток времени можно застрелить примерно раз десять, если не тринадцать. По пуле на каждую секунду, допустим. Не день, а сплошное разочарование. — Позволь уточнить у тебя, Хоби. Низкий мужской голос отрезвляет Хосока и вырывает из собственных мрачных и беспокойных размышлений. Он живо разворачивается, поднимает прямой взгляд на Чонгука, не отворачивается, смотрит уверенно. — Конечно, господин Чон, — учтиво отзывается. — Кто должен был проследить за тем, чтобы всё было строго по плану? — Я, — осторожный, но без какого-либо смятения в интонации ответ. — Ты проследил? — господин Чон медленно подходит ближе и становится около окна, поворачиваясь к своему телохранителю. Хоби молчаливо кивает в ответ. За долгие годы службы у господина Чон и работы на него, он слишком хорошо его выучил: повадки, привычки, что может повлиять на настроение того, когда стоит дать быстрый ответ, а когда лучше скупиться на любые слова и высказывания. Даже те, которые, казалось бы, как раз-таки к месту. Чонгук сложный человек. За его эмоциями трудно уследить, а предположить, что именно в его голове, о чём он думает в данную секунду, какое примет решение и как поступит — задача из разряда квантовой физики, решение которой доступно и понятно далеко не каждому. Господин Чон напоминает ледяную реку. Спокойную. Неприступную. Протекающую где-то среди непроходимых лесных еловых зарослей. Но и самая, казалось бы, тихая река способна изменить своё течение и стать бурлящей, быстрой, утягивающей на самое дно, стоит только ветру усилиться. — Расскажи мне всё, — сухо произносит, впиваясь изучающим взглядом в мужчину. Таким, будто принимает у него экзамен. Решающий. Финальный. — Я ворвался в квартиру, когда было уже слишком поздно, — главный телохранитель Чонгука погружается в недавние неприятные для него воспоминания. — Чимин позвонил в истерике, но стоит отдать ему должное, — протяжно хмыкает. — Он додумался, что глаза необходимо промыть. Тэхён… — запинается на полуслове, но всё же холодно продолжает. — Мне уже было понятно, что ожоги слишком сильные. Я видел такое на войне. Это ужасная картина, — тянется рукой к груди, поправляя незаметный бронежилет под своей одеждой. — Ему было больно, — внезапно добавляется, поворачиваясь к своему боссу. — И страшно. Вызывать скорую было бессмысленно, поэтому я принял решение незамедлительно везти его в эту клинику. Врачи быстро сориентировались и провели тщательный осмотр. Вкололи успокоительное. Далее доктор Льюис назначил незамедлительную операцию по восстановлению роговицы глаз. Время шло уже на секунды, господин Чон. Какое странное ощущение возникает в груди… Какое-то несвойственное для Чонгука. Далёкое. Чужеродное. То, которое он слишком давно не испытывал. Разве что пять лет назад, когда погиб его родной сын. Тогда он ощущал непомерную злость, перемешанную с чувством несправедливости, и тотальное желание мести. Суровой и самой жестокой мести за смерть его ребёнка. И почему-то именно в это мгновение, после произнесённых Хосоком слов о том, что Тэхёну было больно, внутри господина Чон вспыхнуло что-то очень похожее. Так неожиданно… Так внезапно… Так остро… Хочется отомстить. Хочется причинить такую же боль тому, кто виновен в случившемся. Но кому? Самому себе?.. Ведь кто бы не совершил решающую ошибку, повлёкшую за собой столь ужасающие последствия, по итогу главным виновником остаётся сам Чонгук. С его подачи ведь. По его приказу ведь. Из-за его собственной потребности наказать и воспитать Тэхёна ведь. Можно было бы действовать более гуманно?.. Разумеется. Способен ли Чонгук на это?.. Хороший вопрос. У него был чётко выстроенный беспроигрышный план в голове — напугать, проучить. Но лишать его листочка зрения — даже для него это кажется слишком чудовищным. — Организуй мне встречу с Дастином, — равнодушно произносит. Хосок молча кивает в ответ, предпочитая и сейчас скупиться на какие-либо слова. Они не нужны. Они были бы лишними. — Сегодня в семь. На том самом месте. — Принято, господин Чон. — Хосок, — задумчиво произносит, разворачиваясь к окну, всматривается в каменные здания перед собой, в проезжающие внизу разноцветные автомобили. — Да, господин Чон? — Я хочу, чтобы ближайшие дни, пока Тэхён будет находиться в этой клинике, ты был рядом с ним. Я буду приезжать при любой возможности, но мне необходимо решить кое-какие дела. Полагаю, что в самое ближайшее время мы покинем эту страну. — Я вас понял, господин Чон, — уважительно произносит начальник охраны. — Покинем на время? Или это долгосрочный переезд? — Это будет зависеть от внешних факторов, Хоби. Сейчас в приоритете зрение моего супруга. Всё остальное — бесполезная суета, — наконец-то поворачивается к нему, поднимает тяжёлый мрачный взгляд, напоминая ещё об одной очень важной встрече. — Сегодня. В семь. На нашем месте, Хосок.* * *
Летний, но прохладный вечер незримо опустился на город, окрашивая небо в оранжево-пурпурные закатные краски. Яркие лучи постепенно тускнеют, падают на здания вспышками, превращая серый камень в оттенки чистого золота, поблёскивающие на стёклах многочисленных окон. Воскресенье — какой-то особенный день в биоритме Сиднея. Центр города, как и всегда, полон гуляющей молодёжи, только-только загораются пёстрые неоновые вывески магазинов, кафе, ресторанов, пабов и баров. Дороги усыпаны автомобилями, из которых доносятся звуки радио. Но окраина Сиднея будто существует и живёт отдельно от самого мегаполиса. Здесь слишком тихо. Умиротворённо. Спокойно. Это мог бы быть идеальный вечер для прогулки или романтического свидания вдали от шума и толпы. Чувствуется некое уединение с природой, рождающее душевную гармонию, которая так необходима, когда приходится жить в спешке и в постоянном стрессе, растрачивая большую часть своей энергии на работу, на общение и на решение бытовых вопросов. Порой от этого так хочется сбежать туда, где можно просто выдохнуть и расслабиться, отпустить свои мысли и тревоги, вдохнуть полной грудью свежий ветерок и наблюдать за тем, как волны ударяются о камни, оставляя после себя мелкие хаотичные брызги. А ещё особый аромат… В пригороде он отличается от того, что витает в городе. Он совершенно другой. И речь даже не о свежести или уловимом запахе растений. Скорее, в нём ощущается какая-то притягательная и вдохновляющая свобода. Чёрный «Гелендваген» останавливается на пустыре. Уже смеркается. Вдали слышится тихий и мелодичный шум моря. И всё бы ничего, если бы не безутешный мужской голос, который хаотичным эхом разлетается вокруг собравшихся. — Я лишь выполнял приказ! — мужчина суетливо осматривается по сторонам, испуганно наблюдая за тем, как трое крепких мужчин в строгих чёрных костюмах классического кроя медленно окружают его. — Почему я здесь?! — предпринимает робкую, но безуспешную попытку сделать шаг назад. — Я всё сделал так, как мне велели! Напряжение возрастает. Это слышится в дрожащем голосе, читается в меняющейся мимике лица, становится заметно по выступающему поту на лбу и висках. Это не скрыть. Это страх. А страх всегда силён. Он раскрывает абсолютно всё. — Не стоит нервничать, — спокойно отвечает один из мужчин, хрипло хмыкая. — Ты здесь, потому что так надо. — Надо?! Но кому?! Кому надо?! — взгляд бегает из стороны в сторону, становится всё более безумным с каждой новой секундой. — Я хочу встретиться с господином Чон! Я хочу поговорить с ним! — Раз хочешь, значит, поговоришь, — доносится откуда-то сбоку. — Успокойся, Дастин. Нет причин так переживать. Господин Чон, сидя на заднем сидении своего джипа, внимательно прислушивается к каждой неосторожно брошенной фразе. Как же люди суетятся, предчувствуя свою кончину. Так мало тех, кто с бесстрашием и, не теряя собственной гордости, готов принять смерть. — Он знает, — внезапно раздающийся голос Хосока, доносящийся с переднего кресла, вырывает Чонгука из размышлений. — Поясни, — командно отвечает Чон. — Он знает, что совершил роковую ошибку, — чётко парирует начальник его охраны, откидываясь на спинку кожаного водительского кресла. — Об этом кричит его нелепое поведение. Он пытается оправдаться, хотя его даже не спрашивают, не обвиняют, не уличают ни в чём. — Его можно понять, — с улыбкой хмыкает Чонгук. — Привезли на заброшенный пустырь за черту города вечером. Явно не для того, чтобы похвалить или провести праздную светскую беседу. Место не самое подходящее. В такие моменты в голове появляются самые пугающие мысли. Инстинкт самосохранения — базовый аспект. А лучшая защита — это нападение. — Лучшая защита — это стойкость. Особенно, когда на кону стоит твоя жизнь. Если солдат нападает, значит, сражается. На войне сражаться — это вынужденная мера. В мирное время сражаться — это попытка выжить. Но многие забывают, что за нападением всегда следует ответный удар. Мне его допросить? — хладнокровно спрашивает. — Зачем, если минутой ранее ты с полной уверенностью уже подписал ему смертный приговор? — Вы не хотите знать все подробности, господин Чон? — оборачивается к своему боссу. — Мне достаточно того, что я знаю, что он облажался. Какая разница, на каком именно этапе это произошло, если это уже данность, Хоби? — Я могу приступать? — В этот раз я хочу действовать сам, — умиротворённо тянет Чонгук. — К тому же наш друг так требует личной встречи. Как отказать? Господин Чон выжидает ещё несколько секунд, а после покидает свой автомобиль. Медленно выходит из него, наступая дорогой обувью на серый асфальт, который на заходе солнца кажется практически чёрным, и осторожно захлопывает металлическую дверь. Прохладный свежий ветерок колышет тёмные волосы, спадающие на высокий лоб, а с неба начинают падать первые еле ощутимые капли собирающегося дождя. — Очаровательный вечер. Медленно поправляет рукав своего тёмно-синего пиджака и подходит всё ближе к мужчине. — Господин Чон! — громко и несдержанно вырывается из того. — Что происходит?! Почему меня сюда привезли?! Давайте поговорим! — Говори, — уверенно отзывается Чонгук, щурится, вглядываясь в перепуганное лицо напротив себя. — Я ведь слушаю, Дастин. — Я не знал! — мужчина полностью теряет над собой контроль, как только пожирающий и опасный взгляд впивается от него. Даже колени начинают дрожать. — Я понял лишь тогда, когда покинул квартиру! Я хотел было вернуться, но тогда бы вызвал ненужные подозрения! — окончательно сдаётся. — Я… — оглядывается по сторонам, будто ищет хоть какую-то поддержку, хотя бы какой-то шанс на спасение. — Я не знал, что мне делать! — Почему никому не сообщил о том, что допустил ошибку? — Я… — мужчина судорожно глотает воздух. — Я побоялся. Я побоялся сказать! Я испугался, что последствия этой ошибки могут оказаться для меня… — Для тебя? — голос господина Чон становится громче, требовательнее, более раздражительным. — Неужели ты полагаешь, что последствия для тебя куда более значимые и важные, чем те последствия, которые ты устроил для моего супруга? Для моего мужа! — ещё раз подчёркивает, склоняя голову набок. — Я надеялся, что… Блять! Господин Чон, но вы ведь сами!.. — мужчина отходит в сторону от автомобиля, на котором его привезли, озираясь вокруг себя. — Вы ведь сами просили! Я лишь выполнял ваш приказ! — умоляюще пробует объяснить. — Вы сами велели! Я не знал! Я не знал, что процент содержания так высок! Я был без понятия, что это синтетический уксус, а не столовый! — продолжает испуганно оправдываться. Жалкие и бесполезные фразы злят ещё сильнее, а ярость вспыхивает всё более обжигающими искрами. — Врачи сказали, что моё золото может навсегда остаться слепым, — стальной голос звучит ровно, размеренно и так безэмоционально. — Мой муж лишён зрения, а ты не знал… — Чонгук поджимает губы, задумчиво хмыкая. — Я прошу вас. Это ведь… Вы приказали! Это не моя вина! — судорожно продолжает мужчина. — Это не моя вина. Это вы… У меня семья! У меня дети, господин Чон! Я прошу вас! — А жена? — внезапный вопрос сначала вызывает ступор, а уже спустя мгновение кажется самым настоящим и таким необходимым спасательным кругом. — И жена! — торопливо добавляет Дастин. — Я безумно люблю её! И люблю своих детей! Пожалуйста, выслушайте меня и дайте мне возможность вернуться к ним домой! — Семья — это святое, я тебя понимаю, — охотно кивает Чонгук, протягивая руку в сторону Хосока. — Ты любишь свою семью. Должно быть, если бы потребовалось, то защищал бы своих близких, верно? — Конечно, господин Чон… — А если бы тебе пришлось выбирать: умрёшь сейчас ты или они вместо тебя, то каким бы было твоё решение? Мужчина напряжённо сглатывает, начиная кашлять от ещё большего волнения. Страх усиливается. Сердце стучит с бешеной скоростью. Кажется, будто земля уходит из-под ног. — Они ни в чём не виноваты, господин Чон… Они ведь ни при чём! — сдавленно выкрикивает. — А ты? — холодно продолжает Чонгук. — Я выполнял ваш приказ! Ваш чёртов приказ! Только и всего! — Ты сказал, что хочешь вернуться домой к своей любимой жене и к своим детям. Хм… Неужели ты думаешь, что твоя семья важнее, чем моя для меня? Хосок передаёт господину Чон оружие. — Остановитесь! — выкрикивает мужчина, а его дрожащий голос разлетается по всей округе. — Ты чёртов больной психопат! — срывается он на вопли, когда дуло оказывается на уровне его головы. — Ты ебаный сукин сын! Будь ты проклят, Чонгук! Ты и все твои дети, если они когда-нибудь у тебя будут, сраный ты пидорас! Будь ты проклят и все твои шестёрки! Сдохни, ебаный ублюдок! Чон молча направляет свой кольт на кричащего. Дальше слушать нет никакого интереса. Ничего нового он всё равно не услышит. Раздаётся мгновенный оглушительный выстрел, брызги крови разлетаются густыми алыми каплями, а бездыханное тело замертво падает на холодную землю. Люди такие хрупкие, когда ошибаются. Люди такие хрупкие, когда говорят лишнее. Люди такие смертные, когда связываются не с теми. По-прежнему всё так же молча Чонгук передаёт оружие Хосоку, чувствуя вибрацию в кармане своего пиджака. Он тянется к нему, нащупывает длинными пальцами телефон и отвечает на вызов. Разговор длится буквально полминуты, не более того. — Убрать этот бесполезный мусор, — обращается он к Хосоку, равнодушно кивая на своего уже бывшего подчинённого. — Я еду в больницу к Тэхёну. Немедленно.* * *
Темнота. Абсолютная темнота. Погружение на самое дно. Куда-то вниз. В чёрную бездну. Всё, что находится вокруг, кажется таким огромным, необъятным и таким… громким. Это нельзя увидеть. Сейчас нельзя. Но можно прочувствовать. Уловить даже еле заметные вибрации. Услышать. Пугающее ощущение. Западня. Непроходимая тёмная чаща. Снаружи. Внутри. Кругом. Везде. Тэхён пробует открыть глаза. Мгновенно тихая, но всё же ноющая боль превращается в жгучие рези. Не получается. Что-то мешает. Что-то не позволяет разомкнуть веки. Что-то, словно с усердием, давит на них, сковывает. Так хочется хотя бы моргнуть… Тянется рукой к своему лицу. Дрожащие тонкие пальцы нащупывают плотную повязку. Ткань шероховатая, но мягкая, напоминает марлевую. — Как вы себя чувствуете, Чон Тэхён? — откуда-то из глубины помещения раздаётся успокаивающий женский голос. — Головокружение есть? Юноша вздрагивает от неожиданности. Вокруг него было так тихо, будто на кладбище. Но именно этот чужой и незнакомый голос становится маяком среди непроглядной тьмы. — Где я? — полушёпотом отзывается, хрипло и сдавленно. — Что с моими… — кончики пальцев снова ползут по маршевой повязке. — Я не вижу… Что с… — Не стоит переживать, Тэхён, — тихо и спокойно продолжает женщина. — Вы в полной безопасности и находитесь в клинике «Фэрфилд». Вам была проведена операция по замене роговицы на обоих глазах, так как ожоги, полученные вами вследствие травмы, могли полностью лишить вас зрения. Доктора приложили все свои силы и навыки, чтобы все необходимые манипуляции были проведены своевременно. — Лишить полностью? — испуганно повторяет за ней Тэ. — Я больше не смогу видеть? — бархатный голос срывается на мучительную дрожь, и юноша пробует приподнять голову с подушки. — Я не могу открыть глаза… — жалобно всхлипывает. — Конечно, не можете, — всё те же успокаивающие нотки, напоминающие детскую колыбельную. — У вас на глазах специальная плотная медицинская повязка, не пропускающая никакой свет. В палате тоже темно. Придётся потерпеть около суток, Тэхён, но уже завтра, когда необходимо будет принять лекарственные препараты, повязка будет ненадолго снята. Не нервничайте. Вам это противопоказано. К тому же ваш супруг должен скоро вернуться. Нет поводов для беспокойств. — Вернуться?.. Супруг?.. Тэхён ёжится и тяжело выдыхает. Чонгук — последний, кого хочется