dreams come true

Ей тяжело. Тяжело находиться рядом со мной, тяжело делать вид, будто нас не связывает ничего, кроме внезапно появившейся проблемы. Она злится. Очевидно, злится сильно. От слов и действий веет колючим холодом, равнодушием и еще кучей всего, чего видеть от нее я не привыкла. Она пытается отгородиться от меня, пытается показать, что отныне мы — два чужих друг другу человека; обрывает на полуслове, а порой и вовсе игнорирует. И все это происходит на протяжении трех часов с тех пор, как я внезапно буквально ввалилась к ней в квартиру со стволом в руке. Каких-то три часа, но по ощущениям — целая вечность. Пять минут назад я осталась совершенно одна в темноте гостиной, поскольку брюнетка, прихватив телефон, зарядник и наушники, закрылась в соседней комнате. И вот тонкая полоска света под ее дверью сменяется на более тусклую, оповещая меня о том, что кроме телефона девушку сейчас не интересует ничего. Знаю, что если попытаюсь поговорить — отправлюсь обратно в отель. Знаю, что слушать меня не хочет лишь из-за боязни и путаницы в собственной голове. Знаю, что может выслушать, может даже простить, но близко к себе больше не подпустит. Все никак не могу полностью осознать ситуацию, не могу свыкнуться с этой потерей, не получается представить себя без нее. А ведь она так и не дала мне конкретный ответ по поводу завтрашнего дня. Вот и думаю «Улетит или нет?». Да и спросить лишний раз не решилась. Странно все как-то, ужасно странно и утомительно, выматывает так быстро, что время пролетает бессознательно. Да что там время? Жизнь. — ты, может, есть хочешь? Слегка жмурюсь от яркости экрана телефона брюнетки, что появилась возле меня так же внезапно, как одна за одной появляются новые проблемы. — вопрос уже не актуален месяца так полтора, если не ошибаюсь, — девушка коротко кивает и, кажется, собирается снова уйти к себе, поэтому впредь решаю давать отчет своим словам, — но на самом деле я не против. Молча направляется в сторону кухни и уже у самой двери кидает на меня взгляд, будто призывая идти следом. И я иду. А еще думаю, что вот он — шанс для обсуждения происходящего. Ну, или же усугубления ситуации. Тут не угадаешь. В столь поздний час эта миниатюрная кухонка выглядит особенно уютно, и сей уют подкрепляет мягкий медовый свет продолговатой лампы над плитой. Пахнет имбирным печеньем и кофе. — вообще, поскольку я завтра собиралась домой, холодильник пустой, но… -… сядь, пожалуйста, — перебиваю осторожно и тихо, едва удержавшись, чтобы не коснуться руки девушки, — сядь. Видно, как она насторожилась, напряглась до кончиков пальцев, ровно так же, как и я в ожидании ее дельнейших действий. Медленно опускается на стул напротив меня. Потупив взгляд, складывает перед собой руки и буквально замирает. Свет на ее лицо падает донельзя аккуратно, предавая его чертам еще большую остроту. Но нет, не стал бы полностью равнодушный человек так смиренно ждать продолжения, не стал бы давать поводов для разговора, напротив, все закончилось бы, даже не начавшись. И я, как идиотка, молчу. Молчу, хотя внутри стоит такой вой, что аж руки холодеют. Немой разговор в нашем случае, очевидно, был бы лучшим решением, но и ей, вижу, есть, что сказать. — чая? Подает голос брюнетка, и холод его ширкает по сердцу, точно тупое лезвие ножа. Не пробило, но задело хорошенько. Ответа не ждет. Знает, что не получит. Какой, к чертовой матери, чай, когда даже тот поперек горла встанет? — не хочешь выслушать меня? Вздыхает, а на губах вдруг промелькивает улыбка. Взгляд все так же беспорядочно гуляет по поверхности стола, но я по-прежнему ни на секунду его не удостаиваюсь. Да и не важно это вовсе. Только бы не молчала. — не думаю, что услышу что-то новое. — я ошиблась, Холли… — …нет, это я ошиблась, — уголок ее рта чуть приподнимается, в то время, как глаза резко и неожиданно устремляются на меня, — притом ни единожды. — мне жаль, правда, жаль до ужаса. Я запуталась, просто запуталась, но сейчас… — …а что сейчас? Помнишь я говорила, что никто не будет терпеть твой несносный характер так же, как терпела я? Помнишь? Ну, что? Я была права? Давай на чистоту. — не в этом дело. Я жила в том, чего нет, гналась за тем, чего нет, я не видела граней, а бывало и видела, но лезла дальше, и знаешь, не зря. Эмма — страшный человек, она не та, за кого себя выдает, и я пыталась что-нибудь о ней узнать, лично от нее, косвенно, да любыми способами, но пыталась. В итоге узнала, правда не до конца. Она намеренно мешает мне, следит, угрожает, а теперь и до тебя добралась. Но не задавалась ли ты впоросом «для чего она это делает?». Чем ей помешала ты? Нет? Не думала об этом? — откуда ж мне знать, что у нее в голове? — да потому что она — твоя сестра, Холли! Я слышала ее разговор с одним мужчиной, и в нем она открыто говорила о том, что тебя нужно убирать отсюда, улавливаешь? Какую бы угрозу ты для нее представляла, если бы была чужим человеком? Как думаешь? — хватит нести бред, Бога ради… — …боишься посмотреть правде в глаза? А может, стоит попробовать? — может, стоит прекратить жить в своих фантазиях и начать смотреть на вещи реально? Как тебе идея? Не рассматривала такую? — каких, нахрен, фантазиях? Тебе угрожают, Холли! Ты не понимаешь всей серьезности ситуации или что? Туго доходит? — тогда мне нужно лететь домой. Этого ведь она от меня хочет? — а тебе не интересно, для чего ей это? — честно? Ни разу не интересно. У всех свои тараканы в голове. Ну, тебе ли не знать, да? Мне нечего сказать. Первый раз мне действительно нечего сказать. Она либо в самом деле не понимает, что происходит, либо просто издевается надо мной. Ну, или третий вариант — перебарщивает с якобы равнодушием ко мне. Только это далеко не тот случай, когда стоит его показывать. Звукоизоляция в доме ужасная, стены тонкие, словно картонные, оттого на лестничной клетке слышны шаги, уловить которые удалось мне с минуту назад. Холли тоже слышит, руки в кулаки сжимает, и на меня смотрит таким взглядом, будто человек этот уже стоит за ее спиной. Не сговариваясь поднимаемся из-за стола и тихо, буквально не дыша проходим к входной двери. Голубые глаза раскрыты настолько широко, что я отчетливо вижу в них свое отражение. А еще испуг. Стук в дверь кажется в тысячу раз громче, чем есть на самом деле. И опять же страшно мне никак не за себя. — иди в гостиную. Это даже не шепот. Придется ей читать по губам. Хмурится, видно, не хочет, головой мотает и сама к замку тянется. Успеваю перехватить, так осторожно, насколько могу, мягко разворачиваю ее в сторону гостиной и слегка подталкиваю. По сути, я — единственное, что может уберечь ее от встречи с этими людьми, или хотя бы максимально оттянуть ее. Брюнетка все же скрывается за дверью, но щель небольшую оставляет. Топчется по ту сторону, вот-вот выйдет, поэтому я, не теряя времени, поворачиваю первый замок. Тут же сглатываю первый противный комок в горле, словно клубок иголок через себя пропускаю, а руки уже сделали свое дело и последний оборот на нижнем замке завершили. Щелчок. — сука… На выдохе упираюсь руками в колени, но тело еще потряхивает. Холли, оказывается, уже стоит за мной, не скрывая, как и я, укора во взгляде. — вы чего? Зачем тебе пистолет? Фин еле сдерживает смех, видя наше состояние. Брюнетка, проигнорировав его, уходит на кухню, а у меня уже руки чешутся выставить этого придурка отсюда. Напугал до полусмерти. — ничего, мог бы позвонить. Холли угрожают, а ты тут заявляешься без предупреждения. Еще за дверью топчешься хрен знает сколько. — боялся ошибиться квартирой, выбирал методом тыка. Эмма угрожает? — только лишь, пусть она и не сознается, но я уверена в этом. — а может, это твой коварный план? Решила оставить Холли здесь таким образом? — ты идиот? — Фин машет руками, мол «ладно-ладно», и я, наконец, отхожу с прохода, позволяя ему пройти в квартиру. Первым делом проходит в ванную, а я сразу на кухню. Брюнетка сидит какая-то сине-зеленая, передвигая стакан с водой по столу. Испугалась, видимо, знатно. — все нормально? — может, проще действительно улететь? Для чего я буду продолжать сидеть здесь? Эмму потравить? — нет, Холли, ты должна помочь мне разобраться с ней. Я хочу узнать, кто она на самом деле и чем там промышляет. Тебя никто не тронет, я обещаю, я сделаю все, но ты останешься цела и невредима. — а о себе ты подумала? Ты не бессмертная, Айлиш, и твоя жизнь тоже находится под угрозой, а теперь вдвойне. Я не хочу этого, не хочу, чтобы ты как-то рисковала собой из-за меня, пойми. Крупная слеза вдруг проблескивает на щеке девушки, бежит стремительно вниз и падает на крепко сцепленные между собой руки. В груди ухает, да так сильно, что тело с головой прощается. Рывком на колени опускаюсь и обнимаю. Не отталкивает, мягко по спине руками водит, плачет бесшумно, и больно мне до невозможности. От каждого вдоха прерывистого сердце в одну частичку сжимается и в висках отдается противным стуком. Глаза жмурю. Слезы и страх свой показывать не хочется. Нельзя. — все будет хорошо, слышишь меня? Девушка сдавленно смеется. Кивает четко, будто в словах моих на все сто уверена, но я знаю, что сама уже морально готова и ствол в руки взять, и спину свою под пулю подставить меня защищая, потому что я тоже. Потому что именно она была рядом со мной в то время, когда не было никого, именно она отдавала мне все, и даже больше, именно ее заслугой является то, что я по сей день жива. Не Эмма, не Фин, не мама или папа. Холли. Мне спокойно. Как и тогда кажется, что только лишь рядом с ней меня не коснется плохое, только лишь рядом с ней я способна действительно жить, а не существовать и метаться из стороны в сторону в поисках этого же спокойствия. Достаточно ощутить легкое прикосновение к своей щеке, чтобы понять, что все не так уж плохо, и еще лучше однозначно стать может. — рассказывайте. Довольно неожиданно появляется в дверях кухни Фин, и я тут же замечаю до ужаса довольную улыбку на его лице. Понимает, что не совсем вовремя, потому снова пропадает из вида и даже прикрывает за собой дверь. — мне так… — …мне тоже, — шепотом перебивает брюнетка, ведь моментально суть моих слов уловила, ведь с полуслова понимает и знает так, как никто другой. Глупо было бы искать успокоение в ком-то другом, когда лишь она одна им является. Стыдно за себя, как тогда, так и сейчас. Извиняться уже бессмысленно, да и не нужны никому эти извинения, хотя когда-то, возможно, были, но точно не сейчас и уж точно не ей. Она нужна мне, ровно как воздух. Отпустить ее — было бы самым жестоким преступлением.