***
Камин мерно потрескивал, и тени плясали на безмятежном лике Хюмы-Хатун, которая смотрела с полотна, улыбаясь загадочно и легко, как Джоконда. Многие гости Мехмеда спрашивали, чем же знаменита эта, по их мнению невзрачная, женщина. Но он уходил от ответа и свирепел всякий раз, если гость не понимал намёка замолчать и становился слишком навязчивым. Хозяин дома и Лайя Бёрнелл сидели у этого самого камина, глядя на огонь. Мехмед курил и бросал на её профиль долгие взгляды, не таясь. И всё ещё поражаясь тому, что эта женщина до сих пор способна вызывать бурю в его груди. Светлая, чистая, недосягаемая. Идеал, до которого он так и не дотянулся, которого так и не стал достойным. О чем она сейчас думает? Боится? Мехмед пристальнее оглядел её гордую осанку и напряженные плечи. «Верно, чувствует себя в логове волка… шесть веков ничего не изменили», с горечью заключил он и усмехнулся, вновь затянувшись. Даже взглянув на их историю со стороны стороннего наблюдателя, она, похоже, чувствовала то же, что ощущала в своей прошлой жизни рядом с ним. Слуги принесли закуски, вино и неизменный лукум, поставив всё на кофейный столик. Мехмед ждал, что Лале оценит иронию. Её телефон зазвонил внезапно, и Лайя вздрогнула, бросила испуганный взгляд на своего собеседника, будто опасаясь, что он разозлится и отберет у неё гаджет. Мехмед лишь едва заметно качнул головой и отвернулся, хоть и приметил имя звонившего, от чего ток прежней ненависти потёк по венам раскаленной смолой. Лайя медленно взяла трубку. — Алло, — сказала она, уняв дрожь губ, — Влад, я… прогуливалась по парку и встретила давнего знакомого. Мехмед тонко улыбнулся, забавляясь неуверенностью и фальшивой беззаботностью её голоса. Конечно, она могла бы сходу звать на помощь, и тогда вся компания тотчас бы примчалась штурмовать дом. Пусть попробуют, потери будут неисчислимы. Он откинулся на спинку дивана, выпустив клубы дыма с приоткрытых губ. — Ты можешь спокойно поговорить в соседней комнате, — он указал жестом руки на дверь у окна. Голос в телефоне Лайи оборвался на полуслове, нервно замер. «Безупречный слух, да?», — Мехмед не сдержал язвительной усмешки, больше не глядя на Лайю. Но чётко услышал вопрос после такого долгого и мрачного молчания. — Где ты, Лайя?! Не верь ему! Ни одному его слову! Мы скоро будем, потерпи. Звонок оборвался, она не успела ответить. Мехмед или доступные ему силы не были к этому причастны, связь в горах часто даёт сбои. А технические возможности 21-го века способны быстро отследить сигнал. Её пальцы нервно подрагивали, а Мехмед оставался невозмутим, как и всегда, словно расслабленный кот, откинувшийся на подушки, и только внимательные черные глаза выдавали напряжение и готовность к любому выпаду. — Я тебе не враг, Лайя. Чего нельзя сказать о твоём… «друге», о котором ты знаешь ещё далеко не всё. Но Лайя, к его немалому удивлению и облегчению, тоже расслабилась, взглянула на него твёрдо и отважно. Тем самым взглядом, который всегда остужал в нём ураган, и который он не мог забыть шесть столетий. — У меня будет время послушать, и я готова.Часть 6
14 сентября 2022 г. в 13:29
За окном на апельсиновом дереве заливался соловей, прекрасная и хрупкая, сладкоголосая птица. Покои султана источали запахи масел и мрамора, что щекотали ноздри, навевая мысли о роскоши и величии. Странно, но всё это меня совсем не заботило после того внезапного видения в тайной комнате отца.
Меня трясло от предстоящего разговора… и ещё больше от прошедшего.
Я вошёл в тюрбе, сам не зная, зачем. Никогда не питал особой любви к своим сводным братьям, мы не играли в детстве из-за размолвок матерей, а после «воскресшее из мёртвых дитя скверны», отосланное султаном из дворца в самую глубокую дыру государства, и вовсе не было интересно сияющим шехзаде. Их теплых писем я не получал.
От этой мысли ехидная улыбка скривила губы. Дверь за спиной закрылась, оставляя меня в темном восьмиугольном пространстве, где каждую стену украшали священные строки из Корана, а с купола-крыши падала тонкая полоска солнечного света, в которой радостно танцевали пылинки.
Здесь пахло холодом, сыростью и смертью. Не той, что на войне или при казни. Давней, скорбящей, возвышенной…
Посреди помещения стоял укрытый зелеными покрывалами саркофаг, покоящий под собой могилу Хасана. Я бездумно приблизился к нему, опустил ладонь на холодную крышку, представляя глубоко под нею мёртвое, безжизненное, лишенное кожи и глазниц лицо брата. Я почти не помню его, его гибель даже вызвала в моей тогда мелочной и озлобленной душе смутную радость и ликование от того, что я теперь единственный наследник.
Четвертый сын от безродной рабыни. Мечта матушки, за которую её так ненавидели и смеялись над ней.
Кто же теперь будет смеяться?
Я закрыл глаза, тяжело вздохнув, не в силах отделаться от мысли, что мог бы лежать здесь уже давно, только в могиле поменьше, предназначенной для пятилетнего ребенка. Мои кости уже бы покинула плоть, оставив лишь траурное потускневшее одеяние. И никто бы не вспомнил моего имени… даже из современников, не говоря уже о потомках.
Размышления ужаснули и одновременно наполнили силами. Отец пошел на отчаянный шаг ради меня, и вот я жив, а они… нет.
— Кто ты? — раздался за спиной требовательный, но сломленный и тусклый голос. Я усмехнулся, не спеша оборачиваться. Лале-Хатун упоминала о том, что видела его здесь наяву и говорила с ним.
Я же долго набирался мужества, чтобы прийти и встретиться с прошлым лицом к лицу. Довольно обрывочных снов, которые я всегда считал кошмарами, довольно недоговоренностей и лжи. Раз отец или наставница не желают говорить правду, я сам выведаю её, доступными мне способами.
— Разве ты не знаешь моего имени, брат? — обращение заставило брезгливо поморщиться, но я не подал виду. В душе метался гнев, обгоняемый печалью. Но никак не Хасан и не его призрак стали тому причиной.
— Ты видишь меня?! — изумились за моей спиной, и я медленно обернулся, ожидая увидеть нечто нелицеприятное для моих глаз. Но нет. Он был бледен, как полотно, с огромными синяками под очами и изнуренным лицом, словно не спал несколько ночей к ряду. Но… живой, статный и одетый, как подобает шехзаде.
— Вижу, Хасан. Досадно, что ты не знаешь моего имени.
Призрак прищурился, в огромных серых глазах мелькнула настороженность, даже надменность. Он оглядел меня с головы до ног, изумляясь тому, что видит.
— Я — сын султана Мурада II, его наследник и будущий султан, — мои слова вызвали в мальчишке сперва недоумение, затем ярость, что вскоре сменилась грустью.
— Как это возможно?! Хотя… Лале-Хатун… она так изменилась с тех пор, как мы виделись в последний раз. Я надеялся встретить здесь её, но…
Словно потеряв всякий интерес и с головой погрузившись в собственную печаль, он сгорбился, развернулся и пошёл прочь.
— Постой, — приказал я резче, чем планировал, и мой тон заставил его замереть и нахмуриться.
— Ты не можешь мне приказывать, я шехзаде!
«Ты мертвый идиот!», — едва не сорвалось с языка, но я удержал себя, шагнув к нему решительно, оставив за спиной суеверный страх.
— Я пришёл сюда, чтобы помочь тебе и остальным братьям переплыть реку, — блеф, но искусный, непроницаемый. Хасан хлопнул глазами, заинтересовавшись, проникся тонкой лучинкой надежды, как я и хотел.
— Отведи меня к ней, расскажи обо всём, и я сделаю, что понадобится.
Он побледнел ещё сильнее, лицо из просто изможденного стало мертвенным, но кивнул. Мы шли в тишине сперва по саду, затем забрели в какую-то неизведанную доселе часть. Мёртвые деревья, джунгли, черные ветки, лишенные листвы… и пасмурное непроглядное небо. Сон, покой и жуть.
Река тоже оказалась сонной, другой берег тонул в плотном тумане, что его было не разглядеть. У самой мутной воды стояла лодка, которую чинил высокий и жилистый мужчина, богато одетый мужчина, напевая что-то себе под нос.
Услышав приближение Хасана, он вскинул голову и радостно сообщил:
— Почти готово! Скоро мы все сможем уплыть.
Но тут его вдохновленный взор заметил меня, и словно бы узнал.
— Ты… — выдохнул он, качая головой так, будто не верил своим глазам, — нет… убирайся отсюда! Мы не можем уплыть из-за тебя! Он говорил, что мы — цена, которую отец платит! Должен платить! Из-за тебя…
Я приложил все усилия, чтобы остаться невозмутимым. Заставил себя стоять смирно, а не начать испуганно озираться, опасаясь увидеть сборщика податей.
— Именно поэтому я и пришёл. Узнать, уплачена ли цена или то, что помогло мне, ещё будет просить крови?
— Будет… — раздался откуда-то из тумана монотонный сиплый голос. И ещё один бледный юноша вышел из-за деревьев. Я узнал его по портрету, написанному Лале-Хатун. Ахмед. Выходит, жилистый у лодки — это Алааддин. Я почти не помню их при жизни. Они были взрослыми мужчинами, когда меня отправили в ссылку.
— Будет… — повторил Ахмед, глядя на меня болезненными красными глазами, — он охотится за чистой душой… Цена жизни одного слишком высока. И он не успокоится, пока не получит ту желанную душу, которую уже отметил. Только тогда мы тоже отправимся с ним.
— Что это за душа? — спросил я хладнокровно, — речь о моей?
— О, нет, Мехмед, — покачал головой самый старший из сыновей султана Мурада, — ты, как и прописано в договоре, проживешь долгую жизнь и станешь великим человеком. Будущее империи в твоих руках…
Почему-то его слова наполнили меня тревогой, а не самодовольством. Я повторил свой вопрос, но уже жестче, бескомпромиссное, хотя нутро горело мрачным предвкушением, резало по сердцу. Я уже знал ответ.
— Чью душу за это придется отдать?
— Лале-Хатун… — прошептал Ахмед одними бледными губами, — только её свет проведёт нас сквозь туман.
Мерзкий дохлый выродок! Он знал об этом и всё равно ходил к ней, завлекал, заманивал, водил к этой чертовой реке, осознавая, какая опасность ей угрожает! Я не находил себе места в ожидании отца. Я был готов рвать и метать, стереть пальцы в кровь, душа Хасана. Но мне удалось добиться от него признания, что Лале в их последнюю встречу сбежала от него, сверкая пятками, и больше не вернётся. Сопляк влюбленный! Он искренне недоумевал и даже расстроился, ноя о разбитом сердце и мечтах.
Нестерпимо захотелось плюнуть на пол, но я подавил недостойные порывы отвращения. Отец хотел, чтобы Лале нарисовала для него мёртвых сыновей, но он даже не представлял, чем и как она рискует, «вспоминая» их лица.
Султан вошёл в сопровождении стражи и Ширвани. Я развернулся к нему на пятках и склонил голову в нервном приветствии. Лицо отца постарело и осунулось, его всё чаще одолевал удушливый кашель.
— Мехмед, что ты делаешь здесь так поздно? — устало спросил отец, и мне оставалось только сверкнуть глазами в сторону врача и гвардейцев.
— Падишах, разговор, увы, срочный.
Отец понял меня, кивком приказал всем выйти и закрыть дверь. После он посмотрел на меня тяжелым взором, медленно прошёл к дивану и с трудом опустился на него, кашлянув в кулак.
— Я знаю, отец… — сухо выдал я, не желая ходить вокруг, да около.
— Что ты знаешь? — недоверчиво спросил он, смерив меня пристальным взглядом, ещё не утратившим прежнюю хватку.
— На что Вы пошли ради меня. И что произошло в тот день на ипподроме. Я знаю, что я умер, и что вернулся к жизни.
Краски сползли с и без того желтоватого лика султана. Он тяжело закашлялся, схватившись за сердце, я бросился к нему, потом к графину с водой. Он пил жадно, почти задыхаясь и расплескивая воду по бороде и роскошному кафтану. Я подавил свою брезгливость, обиду, ярость и прочие разрывающие меня чувства.
— Ох, мой мальчик. За твою жизнь я заплатил многими другими, и эту ошибку мне никогда не исправить.
«Ошибку! Я до сих пор для тебя ошибка!», — я вскочил в приступе дикого бешенства, но с титаническим усилием совладал с ним, всё ещё испепеляя взглядом моего немощного отца.
«На что ты обрёк меня?!»
Сейчас я молод, полон сил, амбиций и власти. У меня и у империи есть будущее… великое будущее. Но когда-нибудь мне тоже придётся отвечать. Я не обрету покоя… я буду вечным странником среди тьмы и хаоса. Я никогда не буду достоин света! И не увижу… Лале.
— Цена оплачена не целиком, отец, — я опустился на одно колено перед ним, заглядывая в суровое искаженное виной и тоской лицо. Но он лишь вздохнул, словно зная и так.
— Меня обманули, сынок. Я слишком поздно понял, что в моём договоре были отступления. Мытари всегда кладут подводные камни, хоть и исполнение желаемого безупречно.
— Кто он?! Кто этот мытарь?! Я казню его! Я его из-под земли достану!
Султан Мурад тихо покачал головой от моей горячей юношеской наивности.
— Хоть он и низший среди чинов тёмного мира, но ни один правитель из людей, даже самых могущественных, не властен над ним.
Мои пальцы сжались в крепкий кулак.
— Это мы ещё посмотрим! Отец, мне сказали, что Лале-Хатун тоже должна стать ценой.
Султан медленно приподнялся с подушек и тут же без сил рухнул обратно.
— Нет… бедная девочка. Я достаточно страдал, чтобы забрали меня. Чтобы я воссоединился со своими детьми… с твоей матерью и с Айше. Только не Лале… только не последний свет в моей жизни.
На моих глазах великий султан превратился в дряхлого разбитого старика, дрожащего от скорби и отчаянья. И в этот самый миг в дверь настойчиво постучали. На пороге нарисовался Халиль-паша, чем-то озабоченный.
— Мой падишах, боюсь, у меня плохие новости. Мятежные янычары выкрали из дворца Вашу племянницу…