Дитя солнца, дитя луны

      Пробуждение напоминало самый первый вечер под сенью леса Древних. Одуряюще пахло сухими травами и чуть влажной корой, мхом и землей. Мягкость постели, чистота ткани, в которую он кутался — все заставляло блаженно жмуриться, не желая открывать глаза. А еще — тепло. Тепло изнутри, так приятно согревающее вечно зябнущее тело, тепло за спиной, где лежал кто-то живой и тоже грел.       Кто-то живой. Матерь тени и забвенья, это же Эни!       Саману почти не потребовалось вслушиваться, чтобы опознать по дыханию, по стуку сердца. В конце концов, кто еще будет так спокойно лежать рядом, смущая одним своим присутствием? Хотя бы потому, что до Самана дошло: кроме ткани ничего нет. В смысле, одежды нет. В смысле, его явно отмыли от крови и грязи, пока спал. Кто — догадаться было не сложно.       Перехватив край одеяла, Саман сел, сонно щурясь вокруг.       Он бывал в эльфийских домах — ну, в том, что считал домами. Сами эльфы, посмеиваясь, называли плетеные из крон деревьев конструкции времянками, мол, есть, где вещи бросить, от дождя укрыться да ночь поспать — и ладно. Настоящие дома — они ближе к горам, где рвутся к небу исполинские деревья, каждое больше чем в десять пар рук в обхвате. Рассказывали, что растят такие деревья не годами — столетиями. Саман только кивал, понимая, что вряд ли когда это увидит. Его туда никогда не пустят!       Сейчас не было даже времянки. Ну, или совсем уж шалашик, даже на взгляд вампира: просто шатер из опустившихся к земле разлапистых еловых ветвей, не пропускавших ни единого солнечного лучика; смолисто-мшистый ствол, опоясанный светящимися грибами; настоящий ковер из опавшей хвои, на который щедро накидали душистого сена, целый стожок притащили, прикрыв еще одним отрезом ткани. Сено у эльфов было какое-то откровенно волшебное: мягкое, не колющееся острыми срезами сухих стеблей, не взлетающее в воздух облачками трухи от неловкого движения. Сейчас оно, конечно, примялось, но все равно отлично выполняло свою роль — вон как Энарин развалился, потягиваясь.       Широко зевнув, эльф потер лицо, тоже сел и улыбнулся.       — Доброе утро. Ты проспал всего-то сутки.       Уже собиравшийся задать этот вопрос Саман вздохнул. И рискнул тоже ответить, не дожидаясь чужих слов:       — Хорошо я себя чувствую, правда. Выспался даже.       Энарин кивнул, будто подобное было в порядке вещей. Осторожно положил ладонь на живот вампира.       — Почему ты не сказал, что у тебя больной желудок? Я бы сразу лекарям...       — Какой еще больной? — заморгал Саман. Покосился вниз, на растопыренные пальцы эльфа. — Все с моим желудком прекрасно! Я гвоздь переварю!       — Ну про гвозди это ты с лекарями договаривайся, ага, — фыркнул Энарин. — А до тех пор по их настоянию будешь пить лекарства, пока не поправишься, понял? Тебе просто нельзя ничего другого!       Саман только покачал головой и предпочел не спорить. Если эльфы-лекари были хоть немного похожи на орденских, вечно шипящих на слишком торопливо убегающих от них больных, опрометчиво считающих себя здоровыми после пары глотков крови, то отвертеться не получится. Поймают, скрутят и силой вольют эти самые лекарства. Проще смириться сразу.       Но раз Энарин не сказал, что ему положено лежать — значит, пора вставать. Саман заозирался в поисках одежды, нахмурился, не найдя ее. Эльф со странно виноватым лицом следил за метаниями, в конце концов подав стопку черной в прозелень ткани, на которой лежал защитный амулет, тоже отмытый и блестящий, будто только из рук Сигура полученный.       — Прости, твой наряд спасти не удалось. Слишком подрали, и кровь эта...       Горевать из-за тряпок Саман не собирался, о чем сразу и сказал. Эльфийские ткани прохладной волной легли на тело, оказавшись точно по размеру. Впрочем, кто бы сомневался.       Энарин со странным выражением лица смотрел, как Саман подпоясывается.       — Знаешь, если бы не цвет кожи с волосами и уши...       — А?       — Нет, ничего, это я о своем. Тебя к остальным проводить?       — Да! — выпалил Саман и запоздало удивился: — А почему ты тут?..       — А ты один спать отказывался, — звонко рассмеялся Энарин. — Все ворочался и «Эни, Эни». Меня матушки чуть ли не пинками подняли — и к тебе! Ты сам видел, как они со мной обращаются — я у них вечно виноватый. Кто не уследил — Энарин; кто «ребёнка» чуть не загубил — Энарин; кто всё исправлять будет...       Щеки запылали. Саман ошеломленно вскинул ладони к лицу, не понимая, что с ним. Взглянул на собственные руки — и обомлел. Всегда бледная, в белесую серость кожа слабо, но явственно розовела в скудном свете, пробивавшемся под плотный еловый шатер.       Зажмурившись, Саман помотал головой. Слишком много всего. Слишком! Привычно перетряхнул мысли, выстраивая в порядке очередности. Так! Сначала — братья. Потом насесть на Энарина, вытрясти из него все... Потом — письмо в орден. Тянуть уже нельзя, но чтобы понять, о чем писать, нужны ответы!       — Где братья? — спросил он чуть резче, чем собирался.       Энарин тут же вскочил, коснулся ветвей — те легко разошлись в стороны, открывая солнечное утро. Саман рефлекторно потянулся к груди, испугавшись, что амулет мог повредиться от удара. Но нет, защита ощущалась всем естеством, по-прежнему прочная и нерушимая. Для проверки выставив в пятно света руку и ничего не ощутив, Саман осторожно выбрался наружу.       Шатер — просто подвернувшаяся эльфам елка — стоял на краю поляны, большую часть которой занимал буйно разросшийся кустарник вперемешку с молоденькими деревцами. Саман сначала не понял, что это, потом пригляделся и осознал: да такой же шатер, укрывающий от солнца, только размером побольше.       — Тебя отдельно положили, чтобы лекарям не мешать, — пояснил Энарин из-за спины. — Спишь себе и спишь, суслик.       — Как... Как они? — оглядевшийся Саман уже приметил на не заросшей части поляны с пяток эльфов, лениво нежащихся на солнце. Но опыта теперь хватало понять: вот, вот кто пожертвовал свою кровь, чтобы отпоить раненых, а теперь восстанавливает силы.       За спиной молчали. И Саман неожиданно понял, что ему страшно оборачиваться. Все-таки сумев пересилить себя, он взглянул на эльфа. Тот отвел взгляд.       — Сколько? — едва шевельнув заледеневшими губами, выдавил он.       — Один.       В глазах потемнело, мир ощутимо дрогнул.       — Саман?! Саман, ты что подумал?! — заполошно замахал руками Энарин, подскакивая ближе и хватая пошатнувшегося вампира. — Один из твоих братьев умер, не наоборот!       Длинный выдох сказал все лучше, чем множество слов, просившихся на язык. Саман замер, уткнувшись в плечо Энарину, тот виновато сопел, обнимая и гладя по спине.       — Прости. Лекари пытались, почти смогли, но тело не выдержало. Младшие потом рыдали полночи, не верили, что так может быть.       — Пустое, — откликнулся Саман.       Действительно, пустое. Что выжили все, а не один лишь Вейхо, было чудом! Чудом Древних с их невообразимым лекарским искусством. А он, страшно сказать, почти готов был сразу смириться, что гуры все-таки добились своего. Не хотел верить, но почти поверил же.       В большой шатер он в итоге входил с крайне решительным видом, и тут же чуть не оглох от восторженного рева:       — Эй, малыш, так мне не приснилось?! Ты действительно привёл нам на выручку эльфов!       — Это... это не совсем так, Вил.       Так знакомо. Так родно, будто снова в замке.       Здоровяк Вильгельм хохочет, а вокруг его ярко-голубых, почти белых глаз глубокие лучистые морщинки. Вил, в отличие от того же Вэйхо, всегда знал, что Саману не место среди бойцов. Ну какой из него воин? Тонкокостный, невысокий. Нет, биться должны парни типа самого Вильгельма — высокие, широкоплечие, помешанные на оружии разного толка. И Вильгельм всегда знал, что он защитник. Что его судьба — оберегать таких, как Саман, которому не место в схватке с гурами. А вышло, что малыш-Саами их всех спас.       — Брось, малыш, я был в сознании, когда ты всадил дагу Пьюберта под рёбра крысы-переростка, собиравшейся закусить мною. И как меня выкинул подальше от полянки с гуровым обедом — тоже отлично помню.       Саману показалось, что он залился румянцем аж до самого затылка, особенно, когда Вил добродушно потрепал его по волосам, подходя совсем близко.       — Чего застеснялся? Мы — все, кто выжил — тебе благодарны. И кое-кто, кстати, хочет с тобой поговорить, — Вил кивнул в сторону одной из ниш, разделенных легкими плетеными перегородками.       Эдакие комнатки были сделаны скорее для удобства, чтобы лекари не толкались, а раненые не мешали друг другу. В некоторых спали, свернувшись клубками под знакомыми белесо-зеленоватыми одеялами, в паре сидели, смотрели, одобрительно улыбаясь, но не влезая в разговор. В одной, у самого входа, неподвижно вытянулось укрытое с головой тело. Саман сглотнул, переведя взгляд туда, куда указывал Вил, на нишу, где лежал, судя по тому, как одеяло очерчивало ноги, Вэйхо.       — Иди, не трусь, — Вильгельм зашёл ему за спину, придержал за плечи, будто опасаясь, что впечатлительный вампирёныш сбежит. — Он тебя не тронет, теперь-то точно. Тем более, я на ногах! — хохотнул он и склонился поближе, поинтересовавшись уже не столь громогласно: — Ты, кстати, не знаешь, что за штуку такую нам эльфы давали? Похожа на кровь, но не кровь, травами пахнет. В ней запас силы — на роту бойцов!       — Я... я тебе потом расскажу, что это, — еле слышно выдохнул Саман, всё ещё ощущая у себя на плечах тяжёлые ручищи Вильгельма.       — Ладно! Слушай, — тот склонился к самому уху Самана. — Во-о-он тот парень меня сейчас взглядом испепелит. Серьёзно. Так смотрит. Я видел, как эльфы применяют магию солнца — не хотелось бы сдохнуть, после того как нас всех вытащили. Глупо, не находишь?       И снова захохотал.       — Не... не волнуйся, — промямлил в конец пришибленный и оглушенный Саман, зная, что Вильгельм имел в виду Энарина, стоявшего поодаль, но прекрасно видного через проем входа — и видящего, что происходит внутри. — Я... пойду, поговорю с Вэйхо.       — Давай-давай! Если что — зови, я ему приведу пару «сильных» аргументов!       — Пожалуй, не стоит — матушки расстроятся, — пробормотал Саман и все-таки сделал первый шаг. Второй дался проще, третий так и вовсе не заметил, во все глаза рассматривая Вэйхо.       Тот не спал, лежал на спине, разметавшись и бездумно пялясь в потолок, изучая хитросплетение тонких ветвей, будто его не интересовал разговор. Но когда Саман подошел и сел рядом, Вэйхо пришлось повернуть к нему голову.       — Привет, — неловко сказал Саман.       — Угу.       На вежливое приветствие это походило мало, даже на невежливое — не слишком. И взгляд, долгий испытующий взгляд, скользнувший с лица на одежду, Саману совершенно не понравился. Он уже открыл рот, чтобы сказать какую-нибудь гадость в духе «ну и зачем позвал — попялиться?», когда Вэйхо неожиданно заговорил:       — Я знаю, что ты отсылаешь отчёты о посольстве лично магистру Новаку.       Саман не успел возразить, что ни строчки еще не черкнул, кроме как по прибытии, мол, добрался-приняли-все хорошо. Вэйхо продолжил:       — Я хочу, чтобы с ближайшим отчетом ты отправил и рапорт о том, что произошло. И, если ты ещё не понял: там должно быть ясно указано, что всё произошедшее — целиком и полностью моя вина.       Саман открыл рот, закрыл, снова открыл. Взял паузу отдышаться, всё яснее понимая, чего это Вильгельм так настойчиво подталкивал его к их «радостному» общению с Вэйхо. Сам Вил не справился бы, не нашёл бы нужных слов. Да и никто бы из присутствующих не справился, они мечами дерутся, не словами.       Для всего отряда, и для Вэйхо особенно они погибли. Все до единого полегли на проклятой поляне. Саман, эльфы — спасения могло не случиться, никто не мог предугадать, что они окажутся рядом. Но только Вэйхо, ведший их в бой, был уверен: вина лежит лишь на нём одном. Это он не отступил, не попросил подкрепления, не выслал разведку. Это он поймал азарт накрыть «исчезающую» стаю, за которой охотились уже два года, а она то появлялась, то растворялась, вырезая поселения и портя репутацию орденских, которые не могли с нею ничего поделать. Саман уже успел понять, в чем дело, припомнив здоровущего гура-вожака с характерными отметинами ожогов на боках. Ушел когда-то сразу от троих магов, тварь.       Что ж. Саман покривил губы, будто собираясь отыграться за всю ту кровь, которую заносчивый поганец ему попортил, но как ни странно...       — О чём донести магистру — моё личное дело. А свой рапорт ты передашь сам. У тебя там отдельное начальство, и я тебе не мальчик на побегушках. Но, прежде чем ты наделаешь очередных глупостей, давай я тебе кое-что поясню: история не терпит сослагательного наклонения. Это понимание быстро приходит тому, кто много читает, как это делаю я, — он фыркнул, мол, вот, не то что ты, неуч. — Мне часто хотелось пофантазировать о событиях, которые повернулись бы вспять, узнай тот или иной герой факты, ставшие для него фатальными. Но так уж устроена жизнь, что мы имеем то, что имеем. Ты выжил, и твой отряд тоже. Да, мы потеряли нескольких сильных воинов, но ведь каждый из них знал, что делал? Любой из них мог остановить тебя, оспорить твоё решение. Почему не открыли рты Вильгельм, Корвин, Эрик, Юран, почему смолчали маги? Для меня существует только один логичный ответ: у вас не было иного выбора. И вот об этом я, пожалуй, напишу магистру. Что будешь делать ты — дело твоё. Хочешь, возвращайся к ратному делу, хочешь, становись одиночкой, как разведчики. Меня ваши казарменные перестановки не заботят.       Вэйхо поджал губы и отвернулся, старясь не показать чувств.       — Я не понимаю... Как... как с этим жить?!       — Знаешь... Никак, наверное, — Саман беспомощно пожал плечами и пояснил: — Я сам просто привык продолжать жить. И радуюсь, когда орден моими усилиями становится крепче. Я верю, Вэйхо: там, где ты оказался, не было выбора лучше того, который ты сделал. И я рад тому, что мне не пришлось принимать подобного решения. Каждому должна достаться своя ноша. А умереть, если оно ради чего-то — не страшно.       Долгий внимательный взгляд Саман вынес спокойно — не отвел глаза, не отвернулся, зная, что ищет Вэйхо в его лице. О том, как шел на смерть из-за тайны эльфийской крови, не надеясь встретить еще один вечер, Саман, скорее всего, расскажет только магистру. Или не расскажет вовсе никому. Но отзвуки этой решимости остались в нем. Вэйхо сумел рассмотреть. Выдохнул облегченно, заерзал, зримо обмякая, переводя взгляд на ветки.       — Что это за место? — невпопад спросил он.       — Эльфийская лекарня.       — Я идиот.       — Прости? — удивился Саман.       — Что хотел сюда вместо тебя. Древние... Это что-то за гранью. Я когда глаза открыл, думал, у меня галлюцинации начались, уже бывало от боли и кровопотери. А потом увидел вот это, — завозившись, Вэйхо сел, откидывая одеяло.       Он был наг, и его бледная кожа выглядела как новенькое шёлковое полотно. Даже шрам на плече, оставшийся еще с бытности человеком, который Саман как-то раз приметил на тренировке — и того не было. Ровная, гладкая кожа, а ведь даже миска крови не помогла бы залечить все бесследно! Все те отметины от крючковатых когтей гуров, которые порой вырывали целые клоки мяса. Шрамы, вмятины на живой плоти даже у вампиров исчезали через месяц-другой, при обилии еды — через несколько недель. Но не за один же день!       И нога. Аккуратно, не слишком туго обернутая остро пахнущей травами тканью, даже на вид мягкой-мягкой. Будто эльфам уже доводилось иметь дело с такими ранениями, с тем, сколько мучений приносит отрастающая конечность, как чешется, зудит, что хоть вой и на потолок лезь, когтями за стены цепляясь. Милосердные орденские лекари опаивали таких несчастных сонными зельями, будя лишь, чтобы дать еще крови. Вэйхо же сидел спокойно, только разглядывал ногу как чужую.       Саман тоже смотрел на нее с немым изумлением. Помнил: еще вчера оставался жалкий огрызок, гуры содрали набедренный щиток, отхватили чуть ли не по пояс, измусолили, перегрызя толстенную кость. Скорее всего, хотели причинить как можно больше боли. Иногда казалось, они питаются не только кровью, но и чужими страданиями, заставляя жертв мучиться как можно дольше. Вампиров и вовсе трепали до состояния изодранного куска мяса, пользуясь их живучестью. Конечности отрывать любили больше всего, поэтому о том, как их отращивать, знал весь орден, Саман в том числе, и не изумиться — не мог.       На ноге уже намечалось колено.       — Как?..       — Это ты у меня спрашиваешь? Кто у эльфов почти месяц торчит?!       — А вам знать и не положено, — тепло усмехнулись знакомым Саману голосом.       Он обернулся — рядом стояла старшая матушка, смотрела на них ласково, держа полные миски. За ее спиной эльфийки разносили питье другим вампирам, опять пахло травами и кровью.       — Время трапезы. Вот будете хорошо кушать, выздоровеете — может, кого из вас и подумаем в ученики взять.       — Но я вчера... — заикнулся, было, Саман, в ужасе от того, что на него снова тратят кровь.       Под суровым взглядом все возражения испарились. Как там, скрутят и вольют? Почему-то виделась, как вот эта же эльфийка заворачивает его в одеяло и спаивает положенное, словно младенцу. Вздохнув, Саман осторожно принял протянутое.       Странно: кровь эльфийская, но такого потрясающего вкуса, как у сладкой крови Эни, нет. Хотя даже золотится что-то, идет разводами по красному, едва заметной россыпью солнечной пыли. И спать не тянет. С удивлением прислушавшись к себе, Саман понял, что в животе как будто клубочек тепла свернулся, даря бодрость и желание что-то делать и куда-то бежать.       — Они всех вылечили, понимаешь? Всех, — тихо сказал Вэйхо, перекатывающий по дну миски последний глоток. — Наши лекари не справились бы.       — А... он? — Саман кивнул в сторону укрытого тела.       — У Бренна позвоночник из живота торчал. Я быстро в себя пришел, видел. Когда та эльфийка разревелась — он выглядел абсолютно целым.       С суховато произнесенных слов у Самана мурашки по спине побежали. Если эльфы могут подобное — он должен, обязан понять, что же от него хотят старейшие!       Допивший Вейхо зевнул, Саман поглядел на него с неожиданной теплотой.       — Ложись. И миску давай — отнесу.       Он собрал всю посуду у братьев, лишний раз убеждаясь, что они целёхоньки, даже неугомонная сестра Райни, вечно кочевавшая из отряда в отряд. Занесло же, на ее голову... И только теперь начало слабнуть и отпускать напряжение. Хотелось разрыдаться, глядя, как потихоньку отходят ко сну, даже здоровяк Вил уже устроился в своей нише, неразборчиво буркнув что-то ободряющее. Эльфийки ушли, только одна задержалась возле беспробудно дрыхнущего вампира, выпаивала ему кровь по глоточку, осторожно массируя горло. Саману она улыбнулась, кивнув — мол, сама уберу потом, иди. Тот кивнул в ответ, поудобней перехватил шаткую стопку и вышел.       Энарин, мявшийся снаружи, тут же подскочил, забрал половину, указал:       — Нам туда.       «Туда» оказалось ручейком в перелеске неподалеку, бодро журчавшим через выложенную камнями чашу. Наверное, здесь набирали воду для лекарских нужд или мыли раненых, в других местах Саман таких чаш не видел — больших, приподнимавшихся над землей, с удобными широкими бортиками. Опершись на бортик, стояла и умывалась старшая матушка, забавными, почти кошачьими движениями набирая в ладонь воду и растирая ее по лицу.       Энарин плюхнул миски на гладкий камень, заставив эльфийку обернуться и строго взглянуть на него.       — Ты свое лекарство выпил?       Кончики ушей эльфа порозовели, молчание получилось весьма красноречивым.       — Да сколько можно?! — взорвалась та. — Энарин! Тебе третья сотня лет пошла, а ума — меньше чем в бестолковой стрекозке! Сначала сидел в ледяной воде, теперь даже за собой уследить не можешь! Что смотришь? Ты меня — меня! — довел до того, что отпаивали, как ребенка, после вашего лечения! Будто мне остальных раненых мало! Так теперь еще и хочешь, чтобы все зря?!       — Я просто...       — Это я с водой придумал, — покаялся Саман. — Матушка, не сердитесь на Эни — он за меня переживал.       — Переживал он, — фыркнула эльфийка, но все-таки смягчилась. — Неразумное дитя.       Саман не знал, почему на него так реагируют, устал от бесконечного «дитя», но раз так — то почему не воспользоваться? Помогло же, их с Энарином наградили бережными подзатыльниками и велели перемыть миски, раз оба провинились.       — Спасибо, — прыснул Энарин, пихнув Самана в бок, когда эльфийка ушла, ворча о не взрослеющих оболтусах.       — Не за что, — в тон отозвался Саман, закатывая рукава. — А тебе правда больше двух сотен лет?       — Двести тридцать семь! — гордо отозвался Энарин. — А тебе?       — Помню — последние сорок, может быть чуть больше, — честно признался Саман, пытаясь представить, что его солнечному Эни не двадцать и не тридцать — а... столько.       — А до этого?       — Человеком? Только смутные отголоски, у всех братьев и сестер так.       — Прости.       — Да за что? — удивился Саман.       Ответа не дождался — старшая матушка вернулась, неся знакомую миску. Саман хотел было открыть рот: это уже ни в какие ворота не лезло, поить его кровью по два раза на дню! — но так и замер, с открытым ртом. Лекарство предназначалось не ему. Энарину. И тот спокойно выпил чью-то смешанную с травами кровь, будто так и надо было, утер губы, поблагодарил и отправил миску в стопку немытой посуды.       — А... А...       — Эй, ты чего? Что случилось?       — А!.. — бедный вампир мог только ткнуть пальцем — в миску, в Энарина, снова в миску.       — Ну да, меня тоже как малолетнего подкармливают, — состроил страдальческую рожицу тот, опять получив подзатыльник.       Закончив воспитательные работы, эльфийка перевела взгляд с него на все еще пребывающего в шоковом состоянии вампира.       — Чему ты так удивляешься, дитя?       — Вы... Вы пьете кровь?! — почему-то шепотом выдохнул Саман.       Сама идея... Сама мысль, что эти невозможно прекрасные создания, эти пронизанные солнечным светом, питающиеся им Древние могут быть сродни ему, проклятой темной твари, была невозможной. Но он своими глазами только что видел: Энарин даже не поморщился.       — Всех детей поят кровью, пока они не научатся кушать нормально, — эльфийка шагнула ближе, ласковым материнским жестом пригладила и заправила ему за уши растрепавшиеся волосы, пообещав: — Ты, маленькая любопытная мышка, обязательно всё поймёшь, вот увидишь.       На это Саман не нашелся, что сказать, замерев, ошалев окончательно от внезапной ласки.       Нет. Древние не сумасшедшие. Это он с ума сошел. Окончательно и бесповоротно.       

***

      Как давно он ушел отсюда? Неделю назад? Меньше? Саман невольно поежился: казалось, оставил уютную пещерку под корнями, ставшую ему домом, давным-давно, так много всего случилось. И случится еще, потому что он отсюда видел сидящего на камне старейшего, склонившегося над корзиной, пристроенной на коленях. Не узнать не получалось — больно шляпа приметная.       Расправив плечи и глубоко вздохнув, Саман решительно зашагал навстречу нелегкому разговору. В том, что этот эльф тут не случайно, усомнился бы только полный кретин.       Но чем ближе вампир подходил, тем большая сумятица царила в и без того с трудом прибранных мыслях. А когда разглядел — в голове осталась ровно одна.       «Да быть того не может, неужели...»       Неужели Древние настолько безумны? Потому что старейший — тот самый, с репейной лозой на шляпе, притащил грудного еще ребенка.       Эльфенок, крохотный и почти неотличимый от человеческого младенца — не то чтобы Саман часто видел человеческих младенцев, пару раз издалека, но представление имел — уютно примостился в мягком пуховом гнездышке и забавно дул щеки, пытаясь ухватить пушистый цветок, которым покачивал над ним старейший. Крохотные пальчики все никак не могли сжать сминающиеся и тут же расправляющиеся лепестки, но малыш отличался изрядным упрямством. Старейший же забавлялся, поводя цветком из стороны в сторону.       — Садись, дитя, — прошелестел он, не прекращая своего занятия. — Я счастлив видеть тебя вновь.       — Я тоже рад вас видеть, — почти не покривил душой Саман, осторожно устраиваясь у ног эльфа.       Больше сесть было некуда: корни слишком далеко, камень — занят. Пришлось вот так, подтянув колени к груди, будто ребенок подле взрослого. Хотя, может он им и был, ребенком? Если Энарину столько лет, то сколько этому выглядевшему древним даже среди сородичей эльфу?       — Вижу, твою голову терзают сложные думы.       — Так и есть. До сих пор не верится, что...       Старейший мягко, ободряюще молчал, позволяя подобрать слова.       — ...что мы настолько схожи, — неуклюже закончил Саман. — В смысле, я не хотел оскорбить ваш народ, просто с людьми у нас куда меньше сходства!       — На самом деле куда больше, чем ты думаешь, — негромко рассмеялся старейший. — Ты любишь сказки? Я тут вспомнил одну, думаю, вам обоим она придётся по вкусу, дитя.       Саман поудобней уперся плечом о камень, приготовившись слушать. Правильно, детям — сказки, а что ж еще. Осталось найти среди слов небылицы тот скрытый смысл, который в них, несомненно, вложат.       — Жили однажды на свете люди. И, как положено людям, были они жадны до нового: знаний ли, умений ли, возможностей. Пытливы были их умы, и единожды увидев что-то, пытались эти люди разгадать сокрытую от них истину, таящуюся в увиденном. Но люди быстро старились и умирали, а потому спешили, зная, что век их не долог. Всегда спешили... Им было так жаль упускать знания, так жаль покидать этот мир, не успев много, — старейший печально вздохнул. — Но однажды люди присмотрелись к эльфам. Те жили долго, размеренно, не цепляясь за каждый день, не желая вложить в каждое мгновение всё, что только получится. И тогда люди позавидовали эльфам. Ты понимаешь, почему, дитя?       — Зная людей, ничего хорошего не думаю, — кивнул Саман. Чего тут не понять, тут и дураку ясно. — Они захотели украсть секрет долгожительства эльфов?       — Не украсть, — строго возразил старейший, отложив цветок и принявшись тихонько покачивать корзину: утомившийся ребенок придремал под звук его голоса. — Ты забыл о людской пытливости. Смертные хотели изучить эльфов и понять, откуда берётся столь длинная нить жизни, на которую мы способны нанизывать многие знания. А от понимания и до постижения недалеко.       — Люди, — Саман сглотнул, — захотели сами стать, как эльфы?       — Правильно, — кивнул Старейший в такт с укачиванием люльки-корзинки. — Но нетерпеливость сыграла с людьми злую шутку. Они поторопились, пренебрегли осторожностью, как, впрочем, и всегда. Близкий успех ослепил их, они не подумали о последствиях и... так появились гуры.       — Милостивая тьма...       Было с чего схватиться за голову. Получается, люди сами, сами, своими руками навлекли на себя подобную напасть! Сами породили монстров, которые долгие столетия вырезали смертных, будто скот, пока с ними не научились бороться. Пока, милостью тьмы, не иначе, не появились сохранившие себя вампиры, те, кто смог обуздать голод. Пока результат чудовищного эксперимента не перебродил, не устаканился и не вывел к хоть сколько-то стабильному результату. Пока не случился он, Саман — и не вышли из затворничества эльфы.       — Вы все это время знали?       — Знали? — переспросил старейший. — О нет. Но догадывались, а когда прибыл ты, дитя, догадки начали обретать форму. Лекари лишь подтвердили их окончательно. Вы — дети. Кровь от крови. Вы не наши потомки, но появившиеся на свет по нашей вине. Осиротевшие задолго до своего рождения, как любые дети, оставленные без присмотра, вы наделали глупостей и напридумывали ерунды. И кому, как не нам, позаботиться о вас? И теперь я надеюсь лишь на одно.       — А?..       — Что вы сумеете простить нас, — серьезно произнес старейший. — Мы преступно долго пренебрегали своими обязанностями.       Тихо хихикнув, Саман схватился за голову уже не фигурально. Безумные Древние, мать-тьма, какие же они безумные! И он сам безумен, если верит всему этому бреду! Если всколыхнулась в груди надежда: а что, если правда, а что если найдутся ключи к древней крови, от которой они все пошли? Что если он когда-нибудь сможет выйти на солнце, и... как Энарин... без амулета. Без всего. Что если?!       В себя привело хныканье малыша. Наблюдавший за вампиром старейший встрепенулся, осторожно коснулся плечика ребенка, залившегося требовательным плачем, прислушался к чему-то и присобрал широкий рукав своего одеяния. Саман во все глаза смотрел, как сама собой медленно расходится кожа на тонком запястье, как набухает там капля пронизанной золотистыми искорками крови. Эльфенок, причмокнув, припал к предложенной руке, как к материнской груди, а Саман глубоко вдохнул сладкий запах — не такой, как у крови Энарина, но тоже приятный. И неожиданно вспомнил. Вспомнил эту сладость.       Не память, не образ — отзвук. Набор дрожащих картинок, смазанных шепотков, едва складывающихся в слова. Силуэт возле люльки — женский? Точно женский, мягкий, округлый, тёплый, будто светящийся изнутри. Такой же мягкий голос, обращенная к нему фраза, из которой разобрал только «сестренка» и «смотри». Тяжесть на руках — неожиданно ярко. И запах, сладкий запах молока, которым было пропитано все воспоминание.       — Это?.. — выхрипел Саман.       — Мой внук. Моя дочь — сеятель, ей доверили растить опушку аж до самой Быстрой реки, вот и убежала, едва прибыв, а сына на меня оставила. Родная кровь всегда лучше, не так ли? — старейший мягко улыбался, глядя, как малыш пьет.       Нетрудно было догадаться, что он вкладывал в эти слова, в свою кровь: чистую силу, пронизанную светом, защиту, заботу. Эльфенок сонно моргнул, совсем как Саман в первый раз, засопел, устраиваясь поудобнее. Ну точно! Один в один. Самана снова душил смех напополам с возмущением.       Эни его как... младенца, получается?! Усыновил, вроде как?       Ну-ну, он с ним об этом еще поговорит. Обязательно, как только обдумает все и напишет письмо магистру. А там — будь, что будет. Одно Саман понимал теперь точно: эльфы вампирский орден в покое не оставят. Быть им всем под присмотром старших. И одному мраку спасительному известно, как здоровяк Сигур отреагирует на обращение «дитя» в свой адрес. А уж магистр! Впрочем, у эльфов имелись личности, с которыми даже на эту тему не поспоришь. Ради того, чтобы глянуть как, например, старшая матушка-лекарь станет общаться с суровыми вояками, Саман бы не пожалел всех своих книг.       Интересно, ей хватит роста, чтобы отвесить подзатыльник Сигуру?..