9-й Тигровый: династия Тигров

      Этот день принёс Симону неожиданную встречу. Возвращаясь с утренних тренировок и предвкушая чтение кучи глупых жалоб от горожан, которые папа спихнул на него, он заметил выходящего из бокового коридора парня в кольчуге и плаще без опознавательных знаков, его сопровождала охрана, но не похоже, чтоб это был конвой, скорее, почётный караул. Главное, что привлекало в нём внимание, — ярко-рыжая лохматая грива и проступившие веснушки на довольно ухмыляющейся физиономии. Симон пригляделся к нему недоверчиво, потом всё же рискнул подойти.       — Эггил?.. — рыжий обернулся и разулыбался шире, внезапно подошёл и радостно хлопнул Симона по плечу. В его глазах было узнавание и ни капли удивления.       — Здравствуй, принц! Наконец нам удалось встретиться!.. Спокойно, ребята, мы друг друга с детства знаем! — шокированная стража отмёрзла и бросилась оттаскивать Эггила, но Симон замахал на них руками, мол, отпустите.       — Что ты тут делаешь? Где был всё это время?..       — Да очень близко, только тебе было недосуг меня замечать! Я в последнее время нередко посещаю замок по долгу службы, видел тебя издалека на плацу. Уже очень ловко железками орудуешь, теперь я бы тебя не свалил с такой лёгкостью в лопухи, как в детстве… а, может, и свалил бы, надо будет как-нибудь попробовать, что скажешь? Лезть к тебе первым я не стал бы, но, раз ты меня помнишь, продолжили бы общение, как в старые добрые…       — Подожди, ты сказал «по долгу службы?» А где и кем ты служишь?       — В городской страже, дознавателем. Это я набиваю ваши темницы отборными мерзавцами и держу отчёт лично перед королём за каждую грешную голову, ручаюсь своей головой, что невиновных в ваших застенках нет.       Симон стоял оглушённый, мялся с ноги на ногу и полностью забыл человеческую речь на несколько мгновений. Эггил громко расхохотался, фамильярно обнял принца и встряхнул за плечи. Стражники снова совершили движения, словно хотели броситься на рыжего с кулаками, им было дико, что к принцу проявляют такое неуважение, даже Ортем, его друг, не позволяет себе такого. Давно были подозрения, что дознаватель с головой не дружит.       — Не робей, дружок, пошли, поговорим без посторонних ушей. Я не упущу такой шанс, может, он последний, не сегодня-завтра меня прирежут мои любимые преступнички.       Они поднялись на стену повыше, здесь Эггил достал из-за пазухи трубку, табак, лучинки для розжига, закурил у ближайшего факела, и по коридору поплыл терпкий дым.       — Не высший сорт, конечно, но что удаётся достать, — фыркнул он. — Мне в казармах говорили, что хороший дознаватель должен ходить с трубкой, для солидности и загадочности, но потом я просто так к куреву пристрастился… Меня именно твои родители из Зербеха спасли, сами потом сказали, я бы всё равно докопался. И в тот приют, где мы тогда жили, я угодил по их подсказке. А потом папа меня действительно не забрал… он умер, отравившись ягодами. Есть было абсолютно нечего, он пошёл в лес поискать что-нибудь, так его и нашли с этими ягодами во рту… обглоданного волками, потому что через дней пять… Видимо, короли следили за моей судьбой, а то я уже приготовился остаться в приюте навсегда, когда за мной ещё одна карета приехала, уже не такая заметная. Привезли в столицу, посмотрели, что руками хорошо работаю, и отдали к башмачнику учиться. Красивую обувку для знати делать. Я потом пару жуликов разоблачил, включая своего башмачника, и попал в стражу. Сам знаешь, что за работа: ловить ворьё, жульё, усмирять пьяных дебоширов, если совсем скучно — гонять бродяг из районов побогаче в районы победнее. Дослужиться до дознавателя без связей невозможно. Надо мной ржали, когда я говорил, мол, этого беднягу не муж с перепою убил, смотрите, какое у него кольцо, явно фамильное, надо посмотреть, к какому роду принадлежит… а потом король отпускал мужа убиенного из темницы, грозил снять головы, если не найдут настоящего убийцу, и они ко мне с поджатыми хвостами: «Что ты про кольцо говорил?..»       — И нашёл?       — Нашёл. Убиенный был любовником главаря разбойничьей банды, однажды банда обнесла богатый дворец, этот любовничек прирезал главаря ночью и удрал со всеми ценностями, какие смог унести, а ему явились мстить, когда выследили «крысу».       — Ого… Значит, тебя при дворе уважают?       — Нет, что ты! Ненавидят! — Эггил довольно рассмеялся, пыхнув дымом Симону в лицо. — Придворным кажется, что я, хитрый лис, уболтал королей и настраиваю их против людей. Неизвестно, откуда вылез, нищеброд, зато умный, и так резко прорвался из полной задницы в первые ряды. Никто не любит умных. А твои родители знали, как мастерски я выуживаю информацию, несколько раз доказал это делом, не испугавшись пойти против высоких чинов, — и вот, прежний дознаватель ушёл на покой без разговоров… потому что либо на покой, либо в темницу, столько лет покрывать некоторых знатных жуликов и самодуров за хорошее вознаграждение…       — О чём ты и нашептал королю? — Симон не сдержал улыбку.       — Точно! Теперь вся знать дрожит, как бы «Зербехский Лис» и о них ничего не нашептал. Уж больно жуткие легенды о королевском палаче ходят, никому не охота попасть в его лапы. Но ты не думай… — Эггил коварно сузил глаза, действительно напомнив лиса в человеческом облике. — Я и башмачником был хорошим! Талантливый человек талантлив во всём. Хочешь, тебе хорошую обувку справлю?       — Не надо, в обувке недостатка нет… — у Симона вдруг отчаянно зачесался язык, и он не смог удержаться: — Моему брату можешь справить. Помнишь Ирания, в куклы с тобой играл?       Лицо рыжего заметно помрачнело, улыбка стала напряжённой.       — Конечно, помню, эту забавную мелочь невозможно забыть… кажется, у него куча поклонников, даже из стражи, не говоря уж о легионерах и прочих знатных подданных. Не удивительно, красавцем вырос, чего и следовало ожидать, а по характеру остался такой же заводной белкой…       — Ты сделал ему куклу, похожую на него самого, в голубом платье такую?       — Почему спрашиваешь? — сразу пристальный взгляд, будто у лиса, почуявшего мышь, изучающе-цепкий.       — Она у него до сих пор есть, эта кукла. Ираний утверждает, что сам её сделал.       — Ааа… нет, это правда я… Он тогда ещё так хорошо делать не умел, может, к этому времени научился… Слушай, а пошли сходим в трактир, посидим, как старые друзья, расскажем, чем жили эти годы, ну, хотя бы то, что можно рассказывать ясновельможным принцам! — кажется, Эггилу был неприятен разговор про Ирания, он быстро свернул тему, вытряхнул трубку прямо со стены и ухватил Симона под локоть. Тот от неожиданности оробел.       — Я не хожу по трактирам…       — Мне ли не знать, я из трактиров порой не вылезаю, лучшее место для выуживания информации. Слыхал, как говорят: «Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке?» Железно работает! А ведь там ещё и весело! Никто не заставляет тебя нажираться до поросячьего визга, пропустим по кружечке пива, закусим едой простых смертных, надоели, небось, придворные деликатесы.       — Мы питаемся гораздо скромнее, чем предыдущие короли, ежедневная пища ничем не отличается от пищи более-менее зажиточных горожан…       — Я в курсе, в курсе, боги, ну не ломайся ты, как пятидесятилетний девственник! Ничего страшного с тобой не случится, я и не за такое головой отвечал, уж за тебя точно не боюсь отвечать. Если в тебя полетит ножик исподтишка, замечу и отобью, а потом ты прекрасно и сам вломишь агрессору так, что он стенку собой прошибёт! Пошли, будет весело! Только лицо чем-нибудь замотай на всякий случай, — Эггил извлёк из-за пазухи тёмную тряпку, вроде платка, и повязал себе на голову. — Рыжие патлы в здешних местах редкая и приметная штука, а чернявых тут хватает, с тебя и лица хватит. Конечно, в городе немногие знают тебя в лицо, но мало ли, на кого можно нарваться.       Родительское воспитание твердило, что по трактирам гуляют только распутные люди, пьянчуги, жулики, охотники до «грязной любви», но сейчас к этому не хотелось прислушиваться. Уже давно никто не вёл себя с Симоном так запросто, открыто, как с равным, даже не попытался выстраивать между ними дистанцию, остановившись на том расстоянии, на котором был к нему до того, как Симон стал наследным принцем. Оказалось, это очень приятно, такого обращения Симону-то и не хватало, поэтому он недолго ломался, завязал лицо, накинул плащ с капюшоном и, воровато оглядываясь, под удивлёнными взглядами всё равно узнавшей его стражи, удрал из замка.       Трактир Эггил выбрал не самый богатый, небольшой и уютный, зато с высокими ценами. Хозяин тут был строгий и мощный, под два метра что в высь, что в ширину, говорили, он двоих стражников в доспехах может одним ударом свалить, так что у него обычно не баловали, да и не заходили сюда любители напиться и подебоширить, у таких, как правило, не было денег на местные яства. А готовили здесь действительно отменное мясо, только свежепойманную рыбу и качественные пиво, эль и мёд, для гурманов с тугими кошельками — настоящее вино, а не ту брагу, которую выдавали за вино в трактирах подешевле. Трактирщик хмуро уставился на двоих ребят, скрывающих рожи, сомневаясь, стоит ли их тут прикармливать, но Эггил заговорщицки нашептал ему, мол, они — охотники за головами, ищут объявленных в розыск бандитов и поставляют капитану стражи за хорошее вознаграждение, поэтому им нельзя светить рожами, а деньжата у них всегда водятся, в доказательство чего вывалил трактирщику мешочек золота. Тот пожал плечами, видимо, решив, что раз клиенты способны платить, их род деятельности не должен его волновать, а будут буянить — своих голов не сносят. Симон всё это время усиленно пытался не заржать, делая вид, будто поправляет съезжающую тряпку на лице. Как здорово оказалось почувствовать себя таинственным опасным инкогнито! И местная еда, вроде, не была чем-то особенным, но почему-то показалась куда вкуснее, чем с королевской кухни, может, благодаря необычной атмосфере. Они с Эггилом затесались в самый дальний угол, отвернувшись от зала, чисто шпионы на деле, и постоянно оглядывались, не пройдёт ли кто мимо, чтоб быстренько вернуть повязки на свои уже испачканные жиром физиономии.       К тому же, Эггил за столом не умолкал, рассказывая всякие курьёзы из своей работы. Например, как старик инсценировал свою смерть, чтоб сбежать с молодым любовником, а потом этот любовник оказался его много лет назад брошенным сыном, и таких сыновей у старика нашлось на пол-легиона. Возник вопрос, откуда у этого быка-производителя столько денег, чтоб запросто расшвыриваться Золотым Зельем и бросать драгоценное чадо, не желая обременять себя браком, вскрылись его многочисленные финансовые жульничества, и в результате старик получил тюремный срок, а нашедшиеся потомки до сих пор грызутся за наследство, поскольку официально старик-то помер. Эггилу до сих пор в шутку припоминают, мол, ты посадишь даже покойника. Или был случай, когда богатый фермер из посёлка возле столицы завещал всё состояние своему телёнку, потому что родственников ненавидел, и те действительно пытались его убить. Страже пришлось защищать нового владельца усадьбы от посягательств многочисленной родни усопшего, правда, в итоге телёнок всё равно пошёл на мясо, а усадьба досталась пастуху фермера, ибо было доказано, что он единственный ухаживал за невинно убиенным, любил его, да и сам усопший был больше всех к нему привязан (что не помешало пастуху, роняя слёзы, отведать мощей новопреставленного). Симон смеялся чуть ли не в голос, зажимая рот руками и почти давясь едой, на них удивлённо оборачивались посетители, в основном солидного возраста и с большими пузами, но принца это быстро перестало волновать.       Пиво в трактире оказалось действительно отменным и за разговорами уходило незаметно. Принц понял, что изрядно пьян, только когда встал выйти во двор, в уборную, но его зашатало, пол ехидно ушёл из-под ног, стены покачнулись. Эггилу пришлось, хихикая, вести его за руку, и такое состояние Симону даже нравилось, он чувствовал себя в полной безопасности с этим рыжим плутом, прямо и не против был бы с кем-нибудь подраться. Конечно, он не заметил, как проходящий мимо них молодой щеголеватый парень слабого пола попытался незаметно сунуть руку Эггилу в карман и был тут же за эту руку схвачен, очнулся от пьяных грёз, только когда парень заверещал, что до него домогаются, безуспешно силясь вырваться из загребущих лисьих лап. Он тряс Эггила за грудки, бил кулаками, и Симон заторможено заметил, как из-под рубахи дознавателя что-то вылетело. Пока поднял, ко всем троим подскочил трактирщик, рыкнул мощным басом и потребовал убираться вон. Так они кубарем и вылетели в дверь. Никогда ещё Симону не доводилось улепётывать по тёмной улице заплетающимися ногами, вцепившись в малознакомого парня и хохоча во всё горло непонятно, над чем.       — Я же говорил, будет весело! — Эггил где-то потерял свою повязку с лица и весь светился, казалось, от него прямо искры отскакивают. — И поели, и выпили, и чуть не подрались, и пробежались!       — Ты ещё потерял что-то, — Симон вспомнил, как поднял с пола таинственную вещь из-под чужой рубахи. Это оказалась маленькая полусоломенная-полутряпичная кукла, довольно кривая и страшненькая, подшитая и подвязанная несколько раз уже явно после своего появления на свет. Эггил вытаращился на неё, потом сердито выхватил из рук и спрятал под рубаху. В пьяной головушке Симона начало что-то проясняться.       — Эту куклу сделал Ираний?       — Да… Самая первая его кукла…       — Он тебе подарил?       — Что ты докопался? Кто из нас дознаватель? Всё, забыли, пошли, отведу тебя в замок, а то споткнёшься на ступеньках, улетишь с лестницы и переломаешь все кости!       — Ты носишь её с собой на память? Как талисман?       — Эй, вопросы здесь задаю я! Издержки профессии, и мне наплевать на твой титул, как ты уже понял! Хотя ты дотошная зараза, тебе бы не на троне задницу разваливать, а со мной жульё по городу гонять! Тащи свои мощи ровнее, не наваливайся так, а то на закорках понесу!       Симон понял, что спорить бесполезно, рыжий сам умел вести допросы, его так запросто не уболтать, к тому же, опьянел он заметно меньше принца, опыт налицо. Они расстались у самой двери замка, и стража ужасно удивлённо смотрела вслед нетвёрдо идущему принцу, от которого остро разило пивом.       — Только не ругайся, — хихикал Симон, когда Фил его раздевал. — Я немного перебрал с непривычки… у тебя же найдётся какое-нибудь зелье от похмелья?       — Найдётся. И не на что тут ругаться. Вы впервые за долгое время выглядите таким счастливым. Похоже, встретили настоящего друга.       — Ммм… у меня только один нормальный друг…       — Время покажет. Ложитесь, я приготовлю вам зелье. Утром перед королями нужно будет предстать в лучшем виде.       Действительно, как только у принца перестала болеть голова от какого-то тёплого, но холодно пахнущего варева, его пригласили в кабинет отца. Близнецы уже были там, Ираний — встрёпанный, заспанный и недовольный, Терас — похоже, ещё не ложившийся, с синими кругами под глазами и смущённо прячущий в одежде какие-то металлические палочки. Родители оба были одеты по-дорожному, с оружием под плащами. Оказалось, Зербеху грозит война с соседями, и, поскольку у них заключен союз с Сандарном, правители запросили помощи. Короли Сандарна обещали содействие в переговорах и выдвигаются в Зербех со старым боевым составом 9-го Тигрового в качестве охраны. Вдруг переговоры не сработают, и придётся с боем прорываться домой. Симон весь похолодел, когда понял, что это значит: теперь всё управление страной ложится на его плечи.       — Не переживай, ты справишься, — отец ободряюще стиснул его плечо. — Практически всё умеешь по бумажной части, если придётся кого-то судить — есть опытные советники, которые тебе помогут. Никаких внезапных необычных решений принимать не придётся, нам никто не угрожает, да и не решится никто нападать на Сандарн даже в наше отсутствие.       — Попробуй, каково быть главным в стране, однажды придётся делать это всё постоянно, — папа весело взлохматил его волосы и чмокнул в щёку. — Нам тоже было страшно, но мы привыкли.       — Понятно, почему он здесь, но нас-то зачем в такую рань подняли?! — заныл Ираний.       — А обняться с нами на прощание не хочешь? Вдруг случиться нечто страшное, и ты нас больше не увидишь?       Близнецы покраснели и послушно обняли родителей, у Тераса аж железки из-под накидки посыпались. Симон стоял, как в тумане, смотрел на исчезающие в утреннем мареве полосатые знамёна, и сердце сжималось от плохого предчувствия. Вчера слишком хорошо повеселился, будто накликал беду. Кстати… А ведь Фил намекал, что утром его вызовут к родителям. И накануне говорил, что принца ждёт день, полный новых открытий… и принц встретился с Эггилом… У Фила есть пророческий дар?..       Терас сразу убежал к себе со своими железками, а Ирания Симон придержал за руку.       — Ты знаешь, что Эггил служит дознавателем в городе?       — Что?.. — Ираний едва не врезался лбом в дверь и воззрился на брата в искреннем изумлении. Он правда ничего не знал, а рыжий ведь видел его и не раз. Нарочно прятался, что ли?       — Уже несколько лет. Судя по его довольно забавным рассказам, он приобрёл славу отличной ищейки, ненависть со стороны всех, у кого рыльце в пушку, включая наших придворных, и даже предыдущего дознавателя сместил с поста, раскопав о нём грешки взяточничества и покрывательства. «Зебрехский Лис», не слышал?       Ираний попытался что-то сказать, но только судорожно вздохнул и убежал, спотыкаясь на лестнице.       — Может, я ошибся, — бубнил Симон, пока Фил помогал ему влезть в доспехи для первого самостоятельного смотра войск. — Мне показалось, что брат тоже не безразличен этому рыжему, хотя, звучит почти сказочно, чтоб чувство, вспыхнувшее в очень раннем возрасте, продержалось так много лет и вообще оказалось серьёзным…       — Главное, чтоб ваш брат в итоге был счастлив, правда? — Фил затягивал ему ремни, и тепло его рук ощущалось даже через кольчугу и плотную поддёвку. Или это лишь казалось? — С ним всё будет хорошо, он только кажется шебутным, но в голове у него много отлично работающего ума, просто, пока он юн, плохо контролирует чувства, со временем это пройдёт.       — Откуда ты знаешь? Ты предвидишь будущее?       — Я неплохо знаю людей. Не забивайте себе голову, вам теперь следует много о чём подумать.       Однако Симон всё же поспрашивал придворных колдунов о том, что они обсуждали с Филом. Те возмутились и испугались даже говорить о приворотах, это недопустимо, преступно и всё такое, зато рассказали о признаках «магического отравления», которые очень походили на признаки пьяного или накуренного человека. Симон видел таких людей в конюшнях, но точно знал, что приворотом тут не пахнет, конюхи просто пожевали каких-то грибов. Вопрос о смертельном проклятии поставил колдунов в тупик. Они знали, что магией можно насылать болезни, которые убьют проклятого, если вовремя не вылечить; знали о стихийной магии, когда достаточно сильные колдуны насылают пожары, наводнения, ураганы и обрушивают землю под ногами — разумеется, в результате погибают люди; знали о смертельных ядах, самом популярном способе магического убийства. Но проклятие, которое просто само по себе забирает жизнь человека, без посредства чего-то иного… Его не существует. Да и какой в нём смысл? Болезни, конечно, могут быть неэффективны, колдуны умеют их и насылать, и лечить, стихийные бедствия приносят много лишних разрушений, яд — только если однозначно уверен, что он настигнет именно жертву и подействует достаточно быстро, но других способов убить человека магией нет. «То ли они лукавят, то ли Фил знает больше придворных колдунов? Очень сомнительно, наверно, тоже романов начитался». А относительно пророческого дара колдуны завистливо вздохнули: да, есть такой дар, он даётся не избирательно, не зависит от прочих сил, бывает, что могущественные колдуны им совершенно не владеют, зато бывают те, у которых нет никаких магических способностей, кроме этой. Предсказывать будущее, конечно, все мечтают, только, если не дано природой, ничего не поделаешь, научиться этому невозможно. Есть даже негласное мнение, мол, предвидение снисходит лишь на тех, кто способен разумно им распорядиться, не злоупотреблять им, не раскрывать будущее кому попало, не пытаться его изменить. Из придворных колдунов пророческого дара не было ни у кого. «Значит, на Фила точно «снизошло». Пока лучше держать это в тайне, пусть так и остаётся просто травником».       Справляться с обязанностями сразу двух королей оказалось не так уж сложно, родители хорошо подготовили сына для будущего правления. Несколько раз он видел в заме Эггила, но был слишком занят и едва успевал обменяться с ним парой фраз. Выяснилось, что преступников на суд короля преимущественно доставляет капитан стражи, уже со всеми подробными сведениями о преступлении, собранными со всей скрупулёзностью, не подкопаешься. Симон в полной мере оценил работу Эггила: если бы и хотел кого-то оправдать, не вышло бы, но капитан приводил таких отморозков, что никому не хотелось их оправдывать. Мелких воришек, драчунов, шулеров и прочую шушеру в замок, конечно, не водили, разбирались прямо у капитана, виновные получали свои штрафы, палки, принудительные работы по очистке улиц и сточных каналов и «перевоспитывались» до очередного попадания на горячем. В замковых темницах содержались крупные мошенники, разбойники, насильники, убийцы и государственные изменники, на каждого имелись длинные доклады, написанные мелким убористым почерком с коварной витиеватой подписью «Лис». Уже от одного такого доклада у Симона вскипели мозги, он не успевал за чужой мыслью, но, вникнув, понимал, что у него не возникает ни одного вопроса по делу. На самих преступников было больно смотреть, они стояли бледные, как смерть, дрожали, некоторые плакали и умоляли сразу их казнить, только чтоб не попасть в лапы палача. При прошлых порядках люди могли отсидеть в темницах долгие годы, выйти на свободу, вернуться к жизни и совершить ещё немало преступлений, теперь же ни у кого, попавшего в темницу, практически не было шансов дожить до конца своего срока. Симон взял за правило не выходить к ним до прочтения доклада и всё время держать в голове то, что они совершили, дабы не дать слабину, и морально это была самая сложная работа. Оставался только один вопрос: если преступников в замок приводит капитан стражи, почему Эггил периодически здесь мелькает?..       Ираний весь светился, вдруг став рассеянным, как его близнец, путал даты, не замечал старшего брата и вообще людей перед собой, когда нёсся по замку весь в своих мыслях, с мечтательной улыбкой на лице, начал одеваться сплошь в яркое и нарядное, и Симон заметил у него новые туфли, голубые, расшитые серебряными нитками, очень подходящие под новое голубое платье наподобие того, которое он носил в детстве в приюте. Тут не нужно было быть дознавателем, чтоб сопоставить эти факты с периодическими неоправданными визитами Эггила. Рискнув как-то вечером проследить за «заводной белкой», Симон застал их с Эггилом в укромной нише в одном из нижних коридоров, они стояли, мило соприкоснувшись лбами и, возможно, носами и тихо разговаривали о чём-то. Симона это неприятно укололо: ишь, на Ортема братец набросился с кулаками, хотя все «домогательства» стражника сводились к цветам и разговорам, а этот рыжий его лапает — и всё нормально, поплыл братец! Принц не стал бросаться к ним и мешать, вряд ли такое поведение назвали бы достойным, зато решил последовать за Эггилом и вызвать его на серьёзный разговор. Впрочем, голубки недолго ворковали, через пару минут Ираний, весело хихикая, убежал наверх, а Эггил… пошёл прямиком к тому месту, где прятался Симон. Убегать было тоже недостойно титулованной особы, Симон тяжело вздохнул и сам к нему вышел.       — Думал, я не учую тебя своим лисьим нюхом? — рыжий снова сиял начищенным медяком, показывая все веснушки. — Только не надо на меня кричать, обвинять в растлении глупеньких принцев или вызывать на поединок за честь Ирания. У нас всё взаимно и добровольно, Ираний далеко не глуп, что бы ты там ни считал как старший и умный. Он дал мне шанс доказать, что сделанный им выбор в мою пользу — правильный, не разочарует его, и я не заинтересован его разочаровывать, поэтому никогда не позволю себе ничего лишнего с ним. Помнишь, я говорил, что привык отвечать головой за свои слова, поступки, обвинения? А голова, как видишь, всё ещё на плечах.       — Значит, вы теперь… пара?.. — Симон был в смятении чувств и казался себе неловким хряком, залезшим в столовую с дорогой хрупкой посудой.       — Пара. Да, это подходящее слово, я бы тебя стукнул, скажи ты «любовники». Питаю к этому слову искренне отвращение, тем более, что ничего, серьёзней поцелуев, не было. И, если мы не рассоримся до возвращения ваших родителей, я намерен просить у них руки Ирания. Ираний уже согласился. Подожди, молчи, я знаю, что рано! Я сам буду просить, если его величество Матиас не догадается… хотя он, скорее всего, догадается — предоставить нам что-то вроде испытательного срока. Пожить вместе как женихи, испробовать, каково это, и потом, если всё пойдёт гладко, жениться. Только не говори брату, он слишком быстрый и хоть сейчас побежит в храм, но это всё равно, что просто брать и тащить человека в темницу. Мне во всех случаях нужны доказательства, хе-хе.       — Ты сейчас пытаешься меня убедить, что Ираний в надёжных руках, и мне не нужно за ним присматривать?       — Я сейчас тебя ужасно удивлю, — Эггил вдруг толкнул Симона в его укрытие и приблизился к нему, почти как к Иранию накануне, снизив голос: — Вообще-то, я за вами троими присматриваю. Думаешь, только ради Ирания регулярно свечу своей пятнистой мордой в замке? Тебя, наверно, беспокоил вопрос: что я тут делаю, если преступников приводит капитан стражи, правда? Представь себе — раскрываю дело о заговоре против королевской семьи! Не подумай, будто твои родители боятся, что их скинут, как предыдущего короля, прирежут в своих постелях или вообще публично казнят. В большинстве своём народ их любит, я куда чаще тебя бываю в народе, знаю царящие там настроения — люди считают, что при Демиде жить стало легче, для тех, кто готов работать, применять свои таланты, чтоб заработать состояние, открылись широкие возможности, и для слабого пола в том числе. Теперь слабому полу не обязательно искать выгодную партию, чтоб не жить в бедности, они сами могут о себе позаботиться, резко снизился уровень взяточничества и кумовства, существенно поднялось общее благосостояние людей во всех регионах Сандарна, не только в столице. Демид оказался не «военным диктатором», а вполне даже разумным хозяином своего огромного хозяйства. Только вот существует кучка недовольных, при любых режимах такие есть, и эти недовольные всё ещё имеют власть, скучают по старым порядкам, когда власти было намного больше, и денежки, которые прежде потекли бы им в карманы, растекаются по «простолюдному быдлу». Вот от них и исходит угроза, уже не первый год. И я наконец заработал себе достаточно хорошую репутацию на службе дознавателя, чтоб короли поручили мне столь серьёзное дело!       — И кого ты подозреваешь? — Симон сделал усилие, чтоб не выглядеть испуганным и шокированным, но лицо, наверно, неестественно дёрнулось, выдавая испуг.       — Я не могу сказать, пока не насобирал доказательств. Ты начнёшь нервничать и своими эмоциями испортишь мне всё расследование.       — А если я тебе прикажу?       — Ради богов, — наглая ухмылка. — Я подчиняюсь непосредственно королям, они не умерли, а лишь в отъезде, вот помрут — тогда и будешь мне приказывать. Конечно, можешь меня арестовать, бросить этому вашему извергу, потом пеняй на себя. Пока же иди работай и ни о чём не волнуйся: если будет опасность, я предупрежу.       — Подожди… Ты сам-то Ирания любишь?       — Дурацкий вопрос. Конечно, люблю, и желаю тебе испытать то же самое. Это действительно потрясающе, любить и быть любимым.       Подмигнув, Эггил ушёл из замка, оставив Симона с ворохом тревожных мыслей. Родители нарочно уехали, чтоб спровоцировать заговорщиков напасть? Но не стали бы они ловить преступников на живца, используя родных детей, к тому же, в Зербехе действительно угроза войны, это не отговорки. Масла в огонь подлил и Ортем, в очередной раз выбравшись с принцем прогуляться и поесть на свежем воздухе, на вершине укреплённой стены. Он был мрачен, долго молчал, рассеянно жевал салат и наконец выпалил:       — Ты напрасно доверяешь тому рыжему. Подозрительный и опасный парень. Знаю, ты сейчас подумал: я на него наговариваю как на оппонента в делах сердечных…       — Уже нет смысла, прости, друг, но ты проиграл. Ираний хочет за рыжего замуж, тут ничего не поделаешь, ему нельзя приказать разлюбить одного и полюбить другого.       — А ты не подумал, что этот тип слишком быстро втёрся в доверие к королевской семье? Короли ему доверяют, Ираний в него влюблён, ты ему благоволишь, при этом все вы забываете, что он зербехец, его родители воевали против твоих, возможно, пали от руки кого-то из них лично. Эггил человек острого ума и обаятельного характера, это невозможно отрицать. Если он захочет отомстить за свою семью, за свою страну, ему не составит труда это сделать. Не один я так думаю, оторвись немного от дел, поговори с обитателями замка — многие скажут тебе о нём примерно то же, что и я. Вдобавок… ты видел, кем он набивает наши темницы? Некоторые люди не совершали и половины того, что им приписывают, даже под страшными пытками орут об этом, не желая сознаваться в не своих преступлениях. Так построен ошеломляющий успех Эггила: он не раскрывает сложные преступления — он ловит мелкую шушеру, которая, возможно, только кошельки на рынке таскала, и приписывает им нераскрытые серийные убийства, даже измену родине. Читал его доклады? Не возникает сомнений в виновности, правда? Вот и у королей не возникает, они после этих докладов смотрят на обвиняемых, как на кусок грязи, никто не хочет их слушать, разбираться. У Эггила богатая фантазия, и свой ум он использует на всю катушку, чтоб взобраться как можно выше, не прилагая усилий, — Ортем приложился к кружке пива и тяжело вздохнул. — Ещё всё же скажу про Ирания, думай обо мне, что хочешь. У него есть кукла, сделанная Эггилом, и у Эггила есть кукла, сделанная Иранием, я сам видел, как они показывали их друг другу и мило ворковали. Можешь осуждать, мол, шпионю за твоим братом, но, если бы ты был несчастно влюблён, ты бы тоже не удержался, особенно подозревая, что твой возлюбленный может оказаться в лапах монстра. Так вот… не кажется ли тебе, что влюбиться в кого-то пять лет и на долгие годы невозможно? Детские чувства очень переменчивы, Ираний должен был забыть его максимум через год, но у него всё время была эта кукла, он с ней не расставался…       — Ты намекаешь, что Эггил его приворожил? — Симону уже кусок в горло не лез, руки холодели и подрагивали. Ведь Ортем кругом прав, рыжий влетел в их жизнь мгновенно, как хорёк в курятник, и сразу все, включая его, Симона, восприняли это, как само собой разумеющееся… разве Симон раньше не сомневался в правдоподобности чувств брата?..       — Почему бы и нет. Я, конечно, не разбираюсь, но спроси у колдунов, существует ли приворот такого рода. И в темницы для разнообразия загляни, послушай, что тебе скажут заключённые. Если ещё могут говорить.       — Тут я ничего не сделаю, Рес злой, как демон, на него никакие уговоры не действуют.       — Парень повредился в уме после того, как его отца убили во время переворота, поместье разрушили, потом разграбили мародёры, и он в юном возрасте оказался на попечении чужих людей. Ему пришлось после роскошного беззаботного детства всеми правдами и неправдами выгрызать себе средства к существованию и хоть какое-то положение в обществе. У меня была похожая ситуация, но я не озлобился, а он возненавидел людей. Мы разные…       С очень тяжёлой головой и выпрыгивающим сердцем Симон спустился в темницы. Там стояла сногсшибательная вонь, смесь пота, крови, испражнений, гниющего мяса, всё это пытались перебить пахучими травами, чадящими на стенах в держателях для факелов, но, на взгляд Симона, становилось только хуже. Под ногами шуршали крысы, расползались от света во все стороны какие-то насекомые. В длинных полутёмных коридорах не было числа узким камерам за толстыми сырыми решётками. Маленькие окна под самым потолком были не в каждой темнице, но всюду гуляли сквозняки, которые всё равно не выветривали веками въевшийся смрад. Симон боялся заглядывать за решётки, но голова сама поворачивалась. Заключённые выглядели ужасно: грязные, в каких-то ошмётках одежды, часто окровавленные, у кого-то не хватало глаза, уха, какой-нибудь конечности, всех зубов, кто-то сидел в углу и бормотал под нос нечто невразумительное, раскачиваясь в стороны, кто-то выл жуткими голосами, отскакивая от факела в руках принца (наверно, свет уже причинял им мучительную боль), кто-то, напротив, кидался на решётки, распространяя адское зловоние гнойных ран, и орал: «Это не я! Изверги, убийцы, демоны! Боги вас накажут!» и прочее в таком же духе. Некоторые узники валялись на прелой соломе и не подавали признаков жизни, один жутко заросший волосами узник жадно ел сырую крысу. Симон попытался заговорить с молодым сильнопольным, который выглядел адекватным, но тот жутко оскалился, захохотал и покрыл его отборной бранью, пообещав отрезать ему гениталии и затолкать в рот. «Они все здесь потеряли человеческий облик, сошли с ума от пыток… если среди них есть невиновные, это настоящий кошмар…»       Спальня Реса находилась повыше темниц, и прямо у двери Симон столкнулся с выбегающим из неё Мираем, растрёпанным, раскрасневшимся, в помятом плаще. Кажется, он улыбался, но при виде Симона охнул и замер, как кролик перед удавом.       — Д-добрый вечер, ваше высочество… — проблеял он дрожащим голосом.       — Смотря для кого, — Симон вдруг вспомнил, что давно не видел Мирая, несколько недель точно. Тот уже давно перестал казаться тенью самого себя, расцвёл, белокурые волосы вернули былую густоту и яркость. Мирай был изумительно красив, словно звезда в человеческом обличье, но сейчас сердце Симона трепыхалось вовсе не из-за него, никак не могло отойти от увиденного внизу.       — Кто там? — донеслось из-за двери, и на пороге показался сам Рес. Рубаха расстёгнута на груди, рожа красная, глаза блестят, движения неуверенные. Из спальни тянуло едой, палач, похоже, вкусно ужинал и неплохо так выпил, наплевав на тянущиеся даже сюда запахи из темниц. Увидев принца, он как-то нехорошо разулыбался: — О, ваше высочество! Внезапно вспомнили о моём существовании и снизошли со своих высот до меня, жалкого подземного червя? Что случилось, нужно выбить из кого-то признание?       — Нет, я пришёл поговорить по поводу заключённых, — Симон скосился на Мирая, растерянно топчущегося между ними, и тот резко убежал, будто за ними волки гнались. Рес расхохотался, от него завоняло спиртными парами.       — Бесполезно со мной разговаривать! Молодой ещё, «зелёный», не понимаешь, да? Эта погань внизу всё равно не заслуживает жизни на земле, и, что бы сердобольные короли ни говорили, я уверен, что выполняю великую миссию ради блага моих «подопечных!» Слыхал — боги воздают страдающим? В загробном мире за их деяния их ждали бы муки гораздо страшнее тех, которые они могут вынести в мире живых, и не ограниченные сроком жизни, а вечные! Зато, терпя пытки, они искупают свою вину и попадают в загробный мир мучениками, на пиршества богов и вечное благоденствие! Теперь понимаешь смысл? Страдания — путь очищения, святой путь, и меня должны наградить за то, что я веду по нему заблудшие души!       — Ты сумасшедший… — Симон в полной мере понял, что имел в виду Ортем. Тут не просто повредился в уме, а конкретно с него сошёл.       — Твои родители тоже так считали, но даже до их скорбных мозгов, растерявшихся на войне, дошло…       Симон резко схватил его за горло и с такой силой впечатал в дверной косяк, что в спине палача раздался хруст. Изнутри мгновенно поднялась ярость, тело налилось мощью. Так иногда бывало и раньше, когда его задевали, отец смеялся и говорил, мол, от меня подарочек в наследство.       — Захлопни смердящую пасть и больше никогда не смей упоминать моих родителей, бешеная псина! Ты недостоин целовать грязь под их ногами! Ещё раз услышу — ты не доживёшь до их возвращения, чтоб проскулить на меня жалобу, просто сверну тебе шею и утоплю в дерьме сточных каналов, а твоё место займёт, может, не «святой проводник», но человек, а не раненый зверь, вроде тебя! Ты был моим другом в детстве, но вырос такой мерзостью, что, разрывай тебя на куски у меня на глазах, я бы и не плюнул в твою сторону!       Рес силился хватануть воздуха, вытаращил дикие глаза, но мог только беспомощно хрипеть и цепляться за руки Симона, ставшие словно каменными. Сейчас их бы, наверно, и трое не разжали, только если отрубить. Но Симон и сам отпустил Реса, когда понял, что для острастки достаточно. Тот закашлялся, согнувшись, потом харкнул Симону на сапоги и хрипло засмеялся.       — Сильный, да… Можешь свернуть мне шею, верю… Только в одном я точно тебя одолел, уже давно… Видел Мирая? С детства пускаешь на него слюни? А он мой! Он спит со мной, бешеной псиной, а не с тобой, праведником, ты мечтал о его глазах, волосах и прочей романтике, а я засаживаю ему чуть ли не каждую ночь по самые потроха! И ему это нравится, видел, каким счастливым он выбегал, пока не увидел твою носатую рожу?! Что молчишь, нечем крыть? Давай, схвати меня ещё раз, бей, души, топи в дерьме — признай своё поражение! Признай, что я добился того, кого хотел, я душегуб, но счастливый, а ты — несчастный моралист и будешь вынужден делить постель с любым, кого заставят, когда династия потребует продолжения рода! Хотя, не завидую этому бедняге, терпеть такую рожу… может, сжалишься и платком её завяжешь?!       Симон действительно ничего не мог сказать, его ударили в самое неожиданное и, как оказалось, незащищённое место. Судя по пьяной презрительной ухмылке Реса, на лице принца отразилась вся эта внезапная боль, теперь он выглядел раненым зверем, и единственным разумным вариантом было уйти. Ноги едва несли его, в ушах раздавался издевательский смех палача, и в груди невыносимо жгло мерзкое ощущение, будто ему в рот налили помоев, и теперь отчаянно хотелось вскрыть себе грудь и вылить оттуда эту мерзость, пока она не отравила всё. Почему Ортем не сказал об этом? Он не знает, что его брат в отношениях с Ресом, и запросто называет палача психом? Или знает, но не возражает? Может, потому Ортем и грустный в последнее время, что не согласен с таким раскладом, а ничего сделать не может? Брат уже вырос, им не покомандуешь, не скажешь, мол, слишком мал для любви. И стоило с детства любить всех одинаково, никого не выделяя, чтоб в итоге выбрать худший вариант?..       — Что с вами? — Фил испугано тронул его за плечо, и Симон понял, что неизвестно сколько торчит в своих покоях, опираясь о входную дверь и пустым взглядом таращится перед собой.       — Побывал в темницах… Как будто вернулся из ада, — нервный фырк. — Всё хорошо, пройдёт. Налей мне чего-нибудь выпить покрепче…       — Не думаю, что вам нужен хмель, но знаю, что вам нужно выпить. Это не затуманивает, а наоборот, проясняет мозги и успокаивает нервы, — Фил уже ловко избавлял принца от доспехов, нечаянно или нарочно касаясь и поглаживая тёплыми руками.       Ужин верный слуга даже не предлагал, чувствуя, что принца может вырвать после темниц, зато налил большую кружку чего-то тёплого, травяного, от чего в теле возникла приятная лёгкость, голова слегка закружилась, но соображала и правда лучше. В самом деле, на что он с Мираем рассчитывал? Они виделись в лучшем случае раз в месяц, собирались за общим столом на праздниках и торжественных приёмах, общались на общие темы, которые принято было обсуждать в приличном обществе, Симон любовался блондином, постоянно нарядным и собирающим на себе всеобщие взгляды, пару раз даже умудрился с ним потанцевать, но делать это умел плохо, чувствовал себя неуклюжим боровом, понимал, что стесняет лёгкого воздушного партнёра, а тот его из вежливости терпит, и потом всю ночь предавался романтическим грёзам. Но после его захватывали другие проблемы, другие занятия, принц старался не проводить время в праздности и забывал о Мирае до следующей встречи. Никакого «момента истины», о котором говорил отец, не наступало. Похоже, детская привязанность переросла у Симона в привычку за неимением другого. Мирай, безусловно, красив, только со времён переворота многое изменилось, и теперь они с Мираем совсем друг друга не знают. А с Ресом блондин наверняка общался часто, проникся его судьбой, полюбил, что же тут поделаешь. Снова вспомнились слова отца: человек может для кого-то быть уродом, для кого-то — мечтой всей жизни, и Мирай добровольно выбрал такую мечту. Нужно выбросить это из головы, в замке готовится заговор, и думать следует об этом, разобраться, правду ли говорит Эггил, и не затевает ли заговор он сам.       Внезапно принц понял, что лежит на подушках, слуга сидит у изголовья и успокаивающе поглаживает его по голове.       — Фил, скажи… можно ли сделать приворот на куклу?       — Можно. Есть много способов, далеко не только через зелье… Вы думаете, вашего брата приворожили?       — С чего ты взял?       — Он с детства спит с куклой, я убирал его покои и видел. Не волнуйтесь, никакого приворота на ней нет. Я проверял.       — Зачем проверял? Были подозрения?       — Когда вы заговорили о возможности приворота, возникли.       — Хм… почему ты вообще убираешься у Ирания? — Симон невольно прозвучал ревниво. — У него есть свой слуга.       — Его слуга немножко разленился с тех пор, как начал крутить роман с кем-то из стражи, а ваш брат добрый и отпускает его по первой просьбе. Но негоже ведь принцу жить в хламушнике, даже если он не против.       Лицо Фила начало немного расплываться и почему-то показалось заметно моложе, чем обычно. От него вкусно пахло, у него были нежные руки, поглаживающие совсем так же, как папа в детстве, со знанием дела, чтоб успокоить и убаюкать.       — Странно… Мне кажется, твои волосы должны быть намного гуще… и такие… волнами… — сонно забормотал принц.       — Это только кажется. Спите, ваше высочество. Впереди много хлопот, а на сегодня с вас хватит.       Уже засыпая, Симон подумал: ему определённо не показалось то, что глаза у Фила блестели от слёз.