***
Лэйн старается не дышать, плечо пастора — все, что видно сквозь узкую щель неприкрытой двери. Она только наблюдатель. Незримый, потому что рисковать Оуэн не захотел. «Ты не должна быть в этом замешана», — сказал — как отрезал, возражать бессмысленно. — Ну-ну, пастор, ни к чему дергаться, — Оуэн спокойно усаживает церковника обратно в кресло. Бежать тому некуда, на помощь не придут, Лукас забрал «светозарных» на очередное дежурство по периметру города. Поддельный отчет лежит на столе поверх других, таких же подправленных, скорректированных «под нужды храма Света». Святоша, как и ожидалось, не такой и святой. — Чего ты хочешь? — сквозь зубы выдавливает. — Чтобы деньги вернул или в долю взял? — ну да, что еще может предположить расхититель пожертвований? Что человек, приперевший к стенке, такой же негодяй как и он сам. — Всего лишь честности, пастор. Пара вопросов в обмен на неразглашение «секретика» перед главным отделением «Светозарных». Лэйн не видит церковника, но готова поклясться, что его лицо в этот момент белеет. Своё имущество Храм Света ставит выше опасных реликвий; за использование меча Лэйн ждёт несколько лет тюрьмы, а пастора за расхищение — ссылка в Пределы: работа в рудниках, пока зубы не выпадут от отравленной воды, пока какая-нибудь летучая тварь не превратит в закуску, пока не сдохнешь от отсутствия солнца — небо в той области еще покрыто ядерными тучами. — Что случилось с отцом Логана? — Оуэн кладет поверх стола фотографию, золотые кольца сверкают на пальцах. — Я не видел Джоша с тех пор, как его сын взорвал стену церкви, — пастор пытается встать, но воет, когда рука Оуэна больно впивается в плечо. — Я спрашиваю, что случилось до этого. Почему он оказался в карантине на несколько месяцев? Документы о его состоянии ты тоже подделал? — Он был болен, — пастор с шумом сглатывает слюну. — Его притащил один из старателей, кожа вся в пятнах, не сходили, чем бы ни мазали, пунцовые поначалу, стали бледно розовыми. Что я должен был делать? А если бы это был вирус Старого Мира? — описание полностью соответствовало церковному отчету. — Лжешь, скотина, — Оуэн разворачивает пастора к себе, вцепляется в лацканы церковного одеяния. — Будь это зараза, кто-то бы еще заболел. За ним ведь ухаживали? Лечили? Или ты бросил того, кто спасал горожан, в одиночную камеру? — Я сам за ним смотрел. — Даже так? Значит, Джош был первым, кто узнал о твоих темных делишках? — Это здесь ни при чем! Он был невменяем после той вылазки… — Лэйн отходит на шаг — пастору все же удается вскочить с кресла — и холодеет еще больше, когда он продолжает: — Он хотел… нет, требовал, чтобы я дал разрешение на использование оружия. Каждому. На огнестрел. Что-то болтал, что мы в большой опасности. Думаешь, я бы позволил?.. Дверь на первом этаже гулко хлопает, и Лэйн скользит к цветному окну, подавая сигнал. Пора уходить. Оуэн всегда сумеет выпутаться, но её присутствие никто не должен заметить.***
Боль режет легкие, почти опустевший баллон спину оттягивает. Глянув сквозь плотное облако, Лэйн пытается уйти вправо, к пустыне, за что тут же получает тычок в спину. — Умереть хочешь? — Логан тянет на себя, грубо, резко. — Но… — Молчи, — не попытка заткнуть: когда время измеряется вдохами, на лишние слова права нет. В секунды оценил степень опасности, едва поднялись, заметил песчаную бурю, при таком раскладе не убежишь далеко. Придется использовать короткий путь. Лэйн поспешно скользит по закрепленному к вышке тросу, первые двести ярдов без препятствий, ныряет глубже в зеленоватый туман. Ядовитая плесень липнет к костюму, ноги разъезжаются по мерзкой жиже, осматриваться некогда, но и бездумно дрифтовать опасно — даже под водорослями могут скрываться смертоносные обломки. Повезло, что убежище подготовить успели, занесенная песком небольшая подлодка лежит на дне. А может, это упавшая капсула, главное, герметичная, там есть кислородные фильтры, все остальное они принесли — даже если буря продлится несколько дней, выживут. Сто ярдов… семьдесят… Приземление выходит жестким, Лэйн едва не наступает ногой в один из коконов — похожих на инопланетные яйца полусфер, застилающих небольшой промежуток от вязкой тины до ила. Логану везет меньше. Он чертыхается, когда нога пробивает плотную скорлупу, разбрызгивает вокруг ярко-желтую слизь. Наивно было считать, что в этой выгребной яме жизни нет, — десятки мелких, не больше пальца, созданий облепляют со всех сторон: шустрые, многоногие, ползут вверх по костюму. Схватить за руку, помочь выбраться, оттащить подальше. Изворотливые личинки издают неприятное чавканье, сворачиваются кольцами, среда вне кокона явно не по вкусу. Сбрасывая последних, Логан шипит от боли: нет возможности спросить, что с ним, каждый глоток воздуха на счету, еще надо добраться. Внутрь подлодки они почти вваливаются, и Логан из последних сил закрывает шлюз, но сорвать с себя костюм не позволяет, сначала обработка — для такого здесь целая камера, воды, разумеется, нет, вместо нее струйный спиртовой разбрызгиватель — и только когда зеленая дрянь окончательно утекает в сливное отверстие, сдирает маску. — Тварь меня укусила, — стискивает он зубы, помогает избавиться от резиновой чешуи: не бесформенный скафандр современности, а прилегающее к телу модернизированное волокно, откуда чертеж такого чуда, Лэйн не спрашивала. На шее ожог от химикатов — ему пришлось расстегнуть молнию, грязными перчатками многоножку вытаскивать: каким бы герметичным ни был костюм, пролезла, гадина. Пятно расползается волдырями, пульсирует. Лэйн хватает пузырек со спиртом, выливает на рану; прижечь заразу — единственное сейчас решение, главное, чтобы в кровь не пошло. Руки дрожат, вкалывая антидот и антибиотики, нет уверенности, что поможет, как и абсорбирующая повязка. Он мог умереть. Вот так просто, за одну минуту. Задохнуться, как задыхается сейчас она, пытаясь унять бешеный пульс. Быть сожранным какими-то мутировавшими насекомыми. Отравиться. Воображение щедро подбрасывает красочные подробности каждого исхода. Все из-за спешки. Из-за невнимательности. Из-за… Лэйн отходит, раздевается, стараясь не смотреть на него, проворачивает вентиль входа в основной корпус. «А если лекарства не подействуют?», — стучит в висках, пока она сгребает первую попавшуюся одежду из убежища, судя по ткани, рубашку Логана. Пытается отвлечься от навязчивых мыслей, застегивая непослушные пуговицы. Без толку, скользкие пластиковые твари подчиняться отказываются. — Мы могли спуститься безопасно, — бросает через плечо — будто виноват он в чем-то — и знает ведь, что не могли, воздуха оставалось на тридцать минут. — И какой черт дернул приземлиться в один из коконов? — обвинения нелепее придумать сложно. — Черт под названием «оступился», — в противовес Логан едва не размазывает хладнокровием, улыбается этой своей улыбочкой бессмертного. — По-твоему, стал бы я рисковать намеренно? — Мне припомнить, как ты с судьбой наперегонки играл? — почти кричит она, льет бессильную ярость. — Как дразнил зверьё, возвращался в город, где всюду облава? Кто знает, может, и в этот раз адреналиновая моча в голову ударила? — Будто тебе никогда не ударяла? — Логан подходит ближе, мягким охотничьим шагом — какого хрена такой спокойный? — заставляет пятиться, загоняет в угол. — Чьей идеей было залезть в церковь? — каждым словом отрезает пути отступления. — Сама во вкус вошла: холодный пот по спине, нарастающее напряжение, — почти прижимает к металлическим панелям. — Но это ведь совсем другое… верно? Верно. То был азарт. Заразительный, разгоняющий кровь — одна из немногих возможностей по-настоящему чувствовать. Они оба так развлекаются, целуют смерть, балансируя на грани. А сейчас всего лишь паника: липкая, по рукам сковывающая, ядом проникающая. — Отойди! — Лэйн упирается в белую грудь — в застарелые шрамы, в гулко стучащее под ладонями сердце, и тут же руку отдергивает — размеренные удары пронизывают насквозь. Не дотрагиваться больше, не позволять ощущения спутать. Не нужно им этого. Пусть останутся стены, пусть она никогда не признается, как боится потерять его. Однажды не услышать это дыхание рядом. — Не отталкивай, — шепчет Логан прямо на кожу, прижимает в одной рубашке к себе такому же обнаженному. — Не сейчас, когда страшно. Не сейчас, когда я понял, что настолько кому-то нужен… Ведь нужен? Умеет стрелять точно в голову. Не вопрос. Не мольба. Потребность острая. За полгода одиночества Лэйн была первой, кого он коснулся. Первой, кто жался к нему, как к единственному спасению. Да, нужен… тогда был, а сейчас еще больше. Не оступиться, не упасть, не умереть. Дышать вместе с ним. Она зажмуривается, захлебывается, бьется, как птица в силках охотника, пока Логан обнимает всем телом — поглощающий зыбучий песок — подбородком плечо царапает, дрожь со своей перемешивает. Тоже нужна. Так сильно, что губы ловушкой смыкаются — все еще хищник: изголодавшийся, отчаявшийся, добычу почуявший. — Хватит бегать, — последний капкан захлопывает. Некуда. Незачем. Стены не пошатнулись — разрушились. Исчезли под белыми пальцами, медленно текущими поверх холодной, почти черной ткани — хрусталем по антрациту, солью по лаве застывшей. Лэйн не слышит — телом чувствует участившийся стук под ребрами. Ритмичные удары чужого сердца, бьющие в её собственное. Он тянет к брошенным наспех одеялам — единственному не-металлическому, не-холодному, рубашку не стаскивает, только белье, аккуратности не учили, да какой в ней сейчас смысл? Нежность через силу дается, для койота укусы естественней. Но голодный зверь требовательно скребется не только в нем. Легко найти губы, труднее не прокусить; провести языком по шрамам, не разодрав. Лэйн сглатывает слюну, прежде чем в шею впиться, — там где ожоги от солнца, где кровь в венах клокочет яростно. — Не дразни, плохо кончится, — предупреждает или приказывает, не разобрать, так сильно сбилось дыхание. Лэйн оскаливается в улыбке — может, всегда мечтала прыгнуть в пасть хищнику? — нежно зажимает зубами кожу. Пусть будет собой, оставляет отметины, вдоль плеча, по животу к ребрам — алые отпечатки его желаний. Ему Лэйн позволит, добровольно под зубы подставится, отдастся на растерзание. Но вместо этого он сам перед ней ложится: рассыпает серебро, обнаженный, настежь распахнутый. — Не нравится — останови, — она укрывает собой, перекидывает ноги, оставляя влажные следы поверх живота. — Заставь. Резкий, горячий, выбивающий воздух. Садится, зажимая в ладонях бедра, сдавленно стонет, прикусывая шею, — в этот раз больно, хоть и сдержаться пытался. Издевательски замирает в ней, вжимаясь в кожу, как в собственную, втирает полынную горечь. — Зачем заставлять? — в ухо рычит, до хруста костей напряженный, тетивой натянутый. — Сама разреши. Все еще не хочет чудовищем быть, почти ласково ведет по спине, ладонью касается шрамов, надавливает, чтобы достать до того, что пулей под грудью застыл. Горячие губы дотрагиваются до круглой отметины, впитывают старую боль, глубоко засевшую, корни пустившую. Будто выгрызть пытаются. — Забирай, — выдыхает Лэйн. Не подчиниться. Довериться. Мягко ведет бедрами, возбуждением заливает унявшуюся тревогу. Логан осторожно перекладывает на лопатки, сдвигает ноги вместе, подтягивая себе на плечо. Выпрямляется, стоя на коленях — безумно красивый в своем удовольствии — белые кристаллы соли в подрагивающем неровном свете, истории-шрамы, растекшиеся по молочной коже. Изрезанный, когтями вспоротый, нарочито медленный, и Лэйн не удерживается — двигает телом навстречу, о большем просит. Много не нужно — смотреть, как он запрокидывает голову, глотает жадные выдохи. Каждый такой миг в шкатулку воспоминаний прятать. Логан перехватывает её взгляд — голубым лазуритом сквозь дымку — снисходительно, но с легкой досадой, будто Лэйн подглядывает. Так и есть. Почти нечестно. Она откидывается назад, позволяя себе наконец расслабиться, обнажить перед ним нутро. Пусть слышит, пусть рассматривает в той же уязвимости. Хотел её всю? Она отдаст. Бешеный пульс на миг заглушает все звуки и запахи, бьется внутри, расплескивается. Логан выпускает из рук, сам рычит, уже не сдерживаясь, горячими следами попадает на кожу. Обманчиво сытый, вытягивается рядом. Таким его хочется запомнить еще больше: хрипло дышащим, с приоткрытыми губами — ласковым чудищем, замершим у ног. Лэйн утыкается в солоноватую шею, где под губами сбившийся ритм сердца. И тут же вспоминает о важном, упираясь взглядом в абсорбирующую повязку на шее. — Нужно сменить, — приподнимается на локте. — Потом, — едва слышный голос скользит по уху, обволакивает изнутри. — Побудь еще немного послушной. Лэйн улыбается и, несмотря на протесты, встает. Приносит аптечку. И тут же стискивает зубы, открывая растекшийся ожог. — Логан… — под ним на белой коже хорошо видны три ранки — содранная крошечными зубами кожа и впрямь похожа на сыпь, только это укусы, багровые, с алой полоской зубов по краям. — А что если пастор не врал? Она смотрела каждый из его отчетов, в кабинете их никто особо не прятал — там были даты, симптомы, лечение. Оно не помогало, потому что это был не вирус, и даже не раны. Шрамы. Десятки, сотни, быть может. Попал ли отец Логана нечаянно в гнездо многоножек, или кто-то нарочно его туда столкнул? Теперь об этом не узнать. — Твой отец был покусан теми же тварями, — выдыхает Лэйн — теперь хотя бы можно не переживать — и после десятков укусов можно выжить. — Думаешь, он был здесь, на дне? — в полушепоте заметное волнение. — Почти в то же время, когда отсюда ушли последние жители. Так в бумагах сказано. Нашел такое, против чего хотел вооружить весь город. Разве это не значит, что мы на правильном пути?