ЛОЖИСЬ!!!
Удар сердца - что-то рывком дернуло ее за щиколотки и повалило на землю - скрестить руки перед лицом - вокруг нее тут же выросла гео-клетка - а мгновение спустя сквозь ее потолок с треском пробилось что-то и царапнуло бедро над левым коленом. Рана тут же принялась жечься. Люмин мельком засекла черноту по краям разорванной кожи. Девушка застыла, вжавшись в закруглявшуюся стенку конструкции и тяжело сипло дыша. Сердце колотилось об грудную клетку. Посередине гео-клетки, пробив потолок и расколов в элементальное крошево полупрозрачный кристалл в ее центре, полыхало раскаленное докрасна лезвие — точно от громадного двуручного меча, широкое, чем-то напоминавшее длинный наконечник пики; воздух вокруг светившейся солнечным золотом и плевавшейся то ли искрами, то ли лавовыми каплями кромки дрожал маревом, а по слепяще-алой сердцевине ползли, словно выжженные молнией, густо-черные провалы трещин. Жар от лезвия жег лицо и сушил глаза и носоглотку. Люмин посмотрела на оцарапанную им ногу. Чернота на злобно горевшей и чесавшейся ране пыталась расползтись по коже, но вместо этого искрилась золотом по краям, медленно, но верно исчезая. Меч с дребезжащим скрипом металла по камню выдрали из потолка клетки - и тут же вогнали перпендикулярно первому пробою. Люмин совершенно не по-храброму еще сильнее вжалась в стенку и сглотнула густую слюну. Воздух плавился и стекал по пересохшей глотке в легкие, и каждый вдох-выдох выходил сдавленным сипением, голову как сдавило обручем, а глаза нещадно жгло; Люмин не чувствовала стиснутую в правой ладони рукоятку небесного меча, не чувствовала перепуганно трепетавшее на пальцах другой руки анемо, едва разгонявшее напитанный пиро пепел – Люмин чувствовала лишь удушающий жар и то, как слезились от сухости и ослепляющего сияния лезвия глаза. Она не смела моргнуть. Если она закроет глаза, она умрет. Она тут же умрет. Она сгорит в пепел, задохнется, этот чудовищный меч разрубит ее на пополам, Семеро, она умрет, она умрет-дыши
мы с тобойона на крыше клетки, ты можешь сбить ее!
Она- Чужое анемо насильно залилось в глотку, обжигая пресным свежим холодом, и в голове как будто развеялся туман; вдох – и Люмин отняла ладонь от губ, сжала пальцы в кулак, призывая электро, и коротким рывком швырнула искрившиеся сиренью грозовые амулеты в меч. Пропитанное пиро лезвие загудело от перегрузки, и сквозь биение крови в ушах прорвался низкий разъяренный рык откуда-то сверху; меч вновь выдрали из каменной плиты, и Путешественница, не думая, со всей силы ударила кулаком по стенке клетки, выпуская всю энергию гео в землю и в шар. Конструкция от землетрясения задрожала, пошла крупными охровыми трещинами — и рассыпалась, а Люмин в тот же миг откатилась вбок и вскочила на ноги, загнанно дыша. Пепел лип к трещинкам на губах. Она, отброшенная землетрясением, стояла в каких-то жалких шагах пятнадцати от девушки, высокая — Люмин на секунду подумала, что, может быть, разве что гигант Итто поравнялся бы с ней, если бы вовсе не уступил сантиметр-полтора – и мощная, и в одной руке она сжимала гневно полыхавший меч, и растрепанные алые лохмы сами походили на языки темного пламени, обжигавшего испещренную черными трещинами Порчи смуглую кожу; ядовитая сила оплетала колючим плющом шею и щеки, ползла по левому глазу на лоб и в волосы, забиралась под расшитую потускневшими от пепла узорами тунику, а босые ноги кто-то словно вовсе окунул в смолу — чернота, изрезанная слабо светившимися синими прожилками, сплошным слоем покрывала все от ступней и до колен, уходя под штанины. Люмин не смела шелохнуться. У Мураты во взгляде горела такая ненависть, какой Путешественница не видела даже у Бешт, Райден Сегун, Осиала и Асмодей вместе взятых – ослепляющая, чудовищная ненависть без единого проблеска разума за ней. От Леди Огня осталась лишь оболочка, выеденная Порчей изнутри. (Мурата была жива в настоящем. Люмин могла ее спасти. Ее еще можно было спасти.) Воздух плыл от жара. ...все то же чужое анемо обвилось невесомым платком вокруг носа и рта, и дышать стало немного легче - и Мурата рванула вперед. Огненно-порченное лезвие налетело на выставленное в последний момент небесное, сыпля искрами и каплями расплава, и воздух ударил волной жара по лицу и груди — Люмин бы точно задохнулась, если бы не анемо-маска; руки, отчаянно сжимавшие рукоять, задрожали — Семеро, мелькнуло в голове, Мурата с такой силой могла бы просто разорвать ее напополам. Шаг, развернуться корпусом — Ан-Уту, искря, с лязгом съехал по плоскости голубого лезвия; шаг, выдох — бирюзово-золотой поток анемо влетел в богиню, заставив отскочить от противницы. На месте ее следов в пепле остались сияющие лавовые лужицы. Люмин тряхнула головой и жадно вдохнула ртом; духота давила на виски и лоб. Ее вдруг швырнуло в сторону с такой силой, что девушка едва удержала равновесие по приземлению — в тот же миг на том месте, где она стояла, из пепла с ревом вырвался столп лавы.БЕГИ!!!
Люмин послушалась, сорвалась с места и бросилась к Мурате. Шаг, шаг и отпрыгнуть вправо от гейзера под ногами, сразу же метнуться влево, отскочить назад от струи расплава перед лицом, развернуться и кинуться навстречу богине; Ан-Уту вновь влетел в лезвие Небесного меча – мелкая дрожь промчалась по плечам и вырвалась из кончиков пальцев электрическим разрядом, пурпурными молниями вспыхнула на объятом анемо лезвии и ударила по проклятому мечу, отбрасывая его вместе с хозяйкой. Вдох — еще один золотой ветряной поток влетел в женщину, заставив ее с гортанным рычащим вскриком отшатнуться. Выдох — броситься вправо и вперед, уходя от плавящейся и взрывающейся лавой под ногами земли, и тут же встать на месте и заблокировать Ан-Уту у самого уха. Сердце на долю мгновения остановилось. Развернуться лицом к Мурате, надавить что есть сил и отвести меч от себя поверху, тут же бросить три электро-амулета, отталкивая богиню от себя; шаг — ветряной поток влетел в лавовую стену, вырвавшуюся прямо из-под ног. Секунда - вдохнуть, собрать все анемо, гудящее, холодное и злое, в ладони - и с прыжка швырнуть искрящийся золотом и сиренью ураган прямо в вырвавшийся из лавового заслона силуэт. Смерч, не долетев до цели, оказался разрублен напополам и тут же рассеялся. Люмин чудом успела поднырнуть под понесшуюся на нее огненную волну; проклятый меч просвистел прямо над головой – но небесное лезвие в кровожадном ликовании вспыхнуло белесой бирюзой, распоров оставленный беззащитным бок. Радость от победы не продлилась и секунды — Мурата не остановилась, и круговая волна пиро вновь прибила Люмин к земле, едва не обжегши девушку; миг — поток анемо толкнул ее вбок, заставив откатиться влево, и туда, где она только что была, обрушился Ан-Уту. - СЕЛЕСТИНСКОЕ ОТРОДЬЕ! Что- Люмин едва успела приподняться на локтях и попытаться встать, как ветер вновь отшвырнул ее в сторону, прочь от вырвавшейся из пепла лавовой стене. Дайте ей встать, Бездна вас сожри! Взмах — гео-клетка выросла по левую руку от перевернувшейся на спину девушки, загораживая ее от разъяренной Леди Огня хотя бы на пару секунд, чтобы дать подняться на ноги - но на камень тут же вскочила, уже замахиваясь для удара, Мурата. Откатиться от вонзившегося в землю Ан-Уту, развернуться лицом к вновь замахивающейся богине и в кои-то веки подняться в сидячее положение, выставить меч - алое лезвие влетело в голубое. (...Люмин показалось, или… ...или она правда услышала треск?) - ЗА ЧТО ТЫ УБИЛА РУКХАДЕВАТУ?! - Я пыталась ее спасти! - резко усилившаяся жара сдавила голову, как будто вот-вот грозясь сломать черепные кости, а от такой знакомой жженой горечи Порчи разодранную глотку обожгла желчь, но Люмин заставила себя не отворачиваться от буквально прожигавшей ее взглядом Мураты — глаза у богини полыхали таким же гневным раскаленным золотом, как и кромка ее меча, на фоне покрывшейся черными пятнами заражения склеры, - я правда пыталась, но она уже была мертва в моем времени! Нельзя спасти в прошлом тех, кто мертв в настоящем! - НЕ ЗАГОВАРИВАЙ МНЕ ЗУБЫ, НЕБЕСНАЯ ТВАРЬ, - от этого низкого рокочущего рыка у девушки все внутри сжалось; не выпускай меч из рук, насильно напомнила она себе, дыши и не выпускай меч из рук, - ЧТО СЕЛЕСТИИ СДЕЛАЛА РУКХАДЕВАТА?! ВЫ ОТПРАВИЛИ НАС ШЕСТЕРЫХ В КАЭНРИ’Ю И КАЗНИЛИ ЕЕ, ПОКА МЕНЯ НЕ БЫЛО РЯДОМ! ЗА ЧТО?! ОТВЕЧАЙ!!! - Я! Пыталась! Ее! Спасти! - прохрипела Люмин — а по спине прошелся холодок, когда сквозь треск и плавящий разум жар окружившего их лавового заслона девушка услышала еще один треск, точно такой же, как когда Небесный меч остановил Ан-Уту; неужели… - ТОГДА ПОЧЕМУ ОНА МЕРТВА?! У ВСЕЙ СЕЛЕСТИИ НЕ ХВАТИЛО СИЛ ЗАЩИТИТЬ ОДНУ-ЕДИНСТВЕННУЮ БОГИНЮ?! Треск повторился. Голубое лезвие опасно задрожало. - Я не с Селестии! - нет, нет-нет-нет, пожалуйста, меч, выдержи, ты ее единственная надежда, только выдержи, только выдержи, ты же подарок Венти, ты буквально божественный клинок, ты не можешь просто взять и сломаться, ты не можешь! - я не из этого времени даже! («Удары порченного Ан-Уту могут оставить страшные шрамы даже мне или Фанету — это не то оружие, с которым стоит шутить». Пожалуйста, только выдержи, пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста...) - Н Е В Р И М Н Е! Хруст. Руки дрогнули. (Она ее сейчас убьет. Она ее сейчас убьет.) - НА ТЕБЕ СЕЛЕСТИНСКАЯ МАГИЯ. Я УЧУЮ ЭТУ ДРЯНЬ ГДЕ УГОДНО. ОТВЕЧАЙ, ЗА ЧТО ВЫ КАЗНИЛИ РУКХАДЕВАТУ! Она Люмин даже не слышала. (Она ее сейчас убьет. Ей конец.) - На- на мне магия Селестии, - дышать, приказала себе Люмин, дышать, дышать и держать меч; пусть перед глазами плыло от жара и мигрени, а сердце колотилось, как бешеное, где-то в ушах, нужно было держать меч, иначе Мурата разрубит ее напополам, - потому что она меня саму заперла здесь! То, что ты чувствуешь, это не моя собственная сила, это алые цепи, которые мою силу сковывают! Я не убивала Рукхадевату, я не заодно с Селестией, я даже не из этого времени, я хочу помочь тебе, услышь меня наконец! Мурата не ответила. Мурата только вдруг оскалилась, и в белых зрачках полыхнуло безумие. По голубому лезвию побежала черная трещина. (О, нет, нет-нет-нет, нет нет нетнетнет НЕТ-) Удар сердца - кусок лезвия вспыхнул бирюзой и погас - в груди тугой спиралью свернулась, обжигаясь и треща, энергия - и развернулась, вырвавшись слепящим пурпурно-золотым ураганом из рывком выпрямленных рук. Люмин вбило в землю. Дышать. Надо было вдохнуть. Вдохнуть, вдохнуть, давай, Люмин, не первый раз в жизни ты использовала сложное умение без должной подзарядки, давай, не важно, что грудную клетку как прижали бетонной плитой, надо было вдохнуть, нужно было вдохнуть, давай, Люмин… Девушка хрипло втянула ртом воздух — уже знакомое холодное анемо обволокло глотку, возвращая мышцам силу. вставай вставай вставаймы с тобой
у нас не так много времени на передышку вставай Люмин рывком перекатилась на живот и, пошатнувшись, вскочила на ноги. Сердце отчаянно ударилось об опустевшую грудную клетку, и девушка успела было испугаться, что сейчас оступится — колени дрогнули от слабости, а перед глазами вспыхнули разноцветные мушки — и рухнет, но удержалась: ветер обнял ее за голени, подхватил под руки, выпрямил, обдал живительным холодом мокрую шею и спину и погладил по вискам. Меч. Меч исчез. Люмин развернулась лицом туда, куда отбросило Мурату. Пепельная пустошь пестрела лавовыми лужицами там, где шагала богиня и где из земли вырывались огненные гейзеры и стены; какие-то маленькие, какие-то крупные, какие-то слившиеся в одну бесформенную, эти лужи сияли, раскаленные докрасна, лениво вытекали из берегов, накатываясь на серую пыльную землю… В одном из «озерец» на глазах Путешественницы прощально вспыхнули бирюзой и утонули, расплавившись, обломки Небесного меча. Сердце на миг остановилось. ...Ан-Уту торчал из земли совсем недалеко от нее. Целый. Все так же изъеденный Порчей и полыхающий раскаленной кромкой лезвия. Впереди Мурата, отшвырнутая тройным ураганом, приподнялась на локтях, закашлявшись.мы удержим ее
уничтожь Ан-Уту!
Люмин посмотрела на богиню. На ее меч. На лавовые лужицы. И сорвалась с места. Добраться до меча оказалось делом одной секунды; жар от лезвия разъяренно обжег лицо и плечи, словно оружие поняло, что девушка собралась делать, и решило уйти с боем – в ответ на это анемо плотным гудящим холодом оплело руки от локтей до пальцев, закрывая их от губительной жары. Люмин схватилась за черную рукоять и тут же едва не отшатнулась — даже сквозь ветряные перчатки разозленное пиро обожгло ладони и впилось иглами в предплечья; по рукам, светясь даже через ткань одежды и слой анемо, тут же побежали, словно выжигаемые током по сухой деревяшке, алые трещины. Врешь, шикнула Люмин сквозь стиснутые зубы и сжала пальцы крепче, не уйдешь. Если ей сломали меч, то и у Мураты меча не будет! Вдох — и меч оказался вырван из земли; руки сводило дрожью и от пиро-трещин, сетью оплетших плечи и уже жегших-прорезавших ключицы и ребра, и от чистого веса оружия — Ан-Уту, оказавшийся тяжелее самой Люмин и выше, отчаянно тянул девушку к земле, - и от душившей стоячей жары, сдавливавшей гудевшую голову и желчью булькавшей где-то в горле. Шаг. Шаг. Люмин остановилась перед ближайшей крупной лужей, обернулась на поднявшуюся на ноги Мурату – что-то держало богиню за щиколотки, как кандалы, не давая шагать, вдруг осознала девушка; неужели и правда те голоса пригвоздили ее? Что они вообще были такое, если смогли обездвижить Леди Огня? – подтащила меч к себе, кое-как подняла – и рывком вбила в лаву. Огненные капли брызнули во все стороны, с шипением проедая сапоги и застывая в пепле чернотой. Грудная клетка нестерпимо жглась. Пахло железом. Люмин зажмурилась. Втянула ртом воздух. Искры пиро и Порчи сердито обожгли пересохшие губы. В груди, там, где билось сердце, в плотный комок скрутилось мягкое бело-золотое тепло, едва заметное за облеплявшей все тяжелым одеялом духотой. И на выдохе это тепло раскрутилось звездным жгутом, разорвалось пополам, помчалось сквозь загустевшую остывающей лавой кровь в руки, в пальцы — и из пальцев в зараженный меч. Едва первые искры сбежали по рукояти на лезвие, плавящийся клинок задрожал, и в Люмин влетела стена жара, оглушившая ее и чуть не сбившая с ног – но когда Путешественница секунду спустя пришла в себя, она все еще стояла, мертвой хваткой сжимая проклятый меч, и свет заливался в черные трещины, выжигая всю грязь. Не уйдешь, оскалилась девушка, не уйдешь, Порча, и не надейся, что Люмин тебя просто так в концентрированное пиро отпустит и решит, что этого хватит; Люмин тебя слишком хорошо знает, Люмин знает, что простой огонь тебе нипочем, а потому гореть ты будешь в звездном пламени, и Люмин хоть всю силу потратит, но тебя сожжет. Больше ты Натлану не навредишь. Ан-Уту нестерпимо ярко вспыхнул золотом, и девушка зажмурилась; голова кружилась, и ощущение земли под ногами то исчезало, то возвращалось… А затем опора под руками раскрошилась и исчезла. Люмин, не успев выпрямиться, завалилась вперед — и тут же уперлась локтями и ладонями в возникшую из ниоткуда воздушную платформу, загнанно дыша; кровь стучала в ушах, вторя паническому набату сердца. Осколки Ан-Уту валялись в луже пиро у ее ног.осталось только исцелить Мурату
мы тебе поможем обопрись на насмы удержим ее
ты почти справилась, осталось чуть-чуть Вы какие-то внезапно добрые стали по сравнению с тем, что было в водяном зале, обессиленно подумала Люмин, дрожаще выдохнула и, опираясь на возникшие рядом воздушные платформы, развернулась лицом к Леди Огня. Мурата смотрела на нее, не моргая. Если бы ярость в сияюще-белых зрачках могла сжигать, Путешественницу испепелило бы на месте.нас сто раз по девять, да еще десять раз по девять, да еще девять
те, что дуют с моря, злые и древние, они детей Семерых не любятте, что дуют с горы, печальные и холодные
те, что дуют с севера, пахнут степными травами и одуванчиками. они поют красивее всех и грустят о временах, когда на снежных равнинах цвели астры
идем, звездочка, осталось совсем чуть-чуть ...стоило догадаться еще тогда, когда Люмин поняла, кем была Рассказчица. Она измученно хмыкнула и поковыляла к Мурате. Изувеченные злобой Ан-Уту руки, грудь и бока кололись и жглись, все еще тускло светясь красным где-то на периферии зрения. И откуда тогда дули те ветра, что помогали ей сейчас?.. мы южныемы с гор
мы из каменного леса, из брошенных шахтерских деревень, из тростниковых топей, из долины, где встречаются и прощаются навсегдамы те, что давали тебе отдых, когда ты перелетала со скалы на скалу мы ложились тебе на колени, когда ты сидела в небесной беседке мы раздували паруса кораблю, увозившему тебя, и просили своих братьев на островах отогнать бурю
здесь никогда не дует ветер, но мы будем с тобой идем, звездочка, тебе осталось совсем немного Люмин слабо улыбнулась. Теплые ветра Ли Юэ защищали ее от зараженной Порчей богини, укрывали от жара и злобы меча, а теперь вели ее по горячему пеплу, огибая огненные лужицы, чтобы этой самой богине помочь. Путешественница остановилась перед женщиной. Леди Огня, даже обездвиженная ветряными цепями, обмотанными вокруг ее лодыжек и кистей, возвышалась над ней скалой — Люмин едва доставала ей до плеч. - И что теперь? - мрачно оскалилась Мурата, - ты убила Ан-Уту, ты победила меня и заковала в кандалы силами моего друга, что будешь делать теперь? Поставишь меня на колени, как твои боги поставили на колени весь Тейват? Казнишь меня за ересь? Может, хоть скажешь, за что тебе приказали убить Рукхадевату и откуда ты достала ветра и меч, зачарованный Барбатосом? - Я говорю, я… не из этого времени, - выдохнула девушка — богиня на это лишь нетерпеливо рыкнула, - меч мне Венти подарил сам. Рукхадевату я не убивала. Я пыталась ее спасти и не смогла, а потом винила себя в ее смерти. Но… похоже… похоже, в Тейвате нельзя изменить прошлое. И судьбу как факт. То, что тебе предначертала Селестия, не переписать и не стереть… в моем настоящем ты жива. И меня перебросили сюда, чтобы помочь тебе. Забрать твою Порчу. Мурата нечитаемо посмотрела на нее. В голове мутилось. …а потом женщина сдавленно засмеялась, обреченно уронив голову. - Делай уже, что хочешь, селестинское отродье, - прошептала в отчаянном веселом бессилии женщина, - что ты меня казнишь, что Порча меня сожрет изнутри… Ру больше нет. Ан-Уту мертв. И с Барбатосом, походу, вы тоже уже разделались, раз ты его силы пустила на свой меч. Вот, значит, зачем все это было? Решили избавиться от всех грешников одним махом? Прочухали, что Ру не простила вам Тику и Дешрета, а потом до кучи решили нас с Барбатосом, как свидетельницу и потенциального мятежника, убрать… давай уже, палач. Делай, что тебе приказали. Не забудь похвастаться потом, что убила аж трех архонтов, может, тебя в чине повысят. Люмин выдохнула. Кое-как, одной рукой опираясь на воздушные платформы, выпрямилась. осторожнееее гнозис отравлен
будь аккуратнее, звездочка Сглотнула. В носу странно давило, а по губе стекло что-то соленое и теплое. В горле жглась желчь. Поморгала, зажмурилась, дожидаясь, пока мир перестанет кружиться и качаться туда-сюда, как расхлябанная карусель. Открыла глаза. Вдохнула. Выдохнула. И положила ладонь чуть пониже ключиц богини. Горячая, едва-едва терпимая на ощупь смоляная с алыми разводами фигурка тут же ткнулась в руку; Люмин осторожно сомкнула пальцы вокруг гнозиса и вытащила его из тела — и вслед за ним из груди женщины потянулись густо-черные ленты, пульсируя текшей по ним Порчей и изредка мерцая рубиновыми проблесками родного пиро. мы тебя поддержим бросай все силы на гнозис, мы будем подпитывать тебя дыши, звездочка, дыши Люмин сглотнула подступившую тошноту, нарочно медленно втянула носом холодный воздух все еще закрывавшей ей пол-лица анемо-маски, возвращая ощущение реальности — не терять сознания, надо продержаться еще немного, давай, Люмин, давай, только не падай, только не падай, – и призвала золотистый свет в ладонь. Звездные искорки заблестели на кончиках пальцев. Вдох, выдох. Не терять равновесие, осталось совсем чуть-чуть. Вдох, выдох. Свет, покалывая кожу, втек в заполненный Порчей гнозис, и первые искры прочертили блестящие трещинки в густом мраке. Люмин прикрыла глаза. Вдох и выдох. Сосредоточься на том, как звездная сила течет по венам, выливаясь из кончиков пальцев в чужое сердце, разъедая ядовитую горькую гниль, возвращая к жизни огонь, как потихоньку остывает едва ли не кипевшая от яростного боя и удушающего жара Натлана кровь, как успокаивается тяжелое шумное дыхание Мураты рядом и как следом выравнивается твое. Сосредоточься на том, как свежая пресная прохлада любимых горных ветров, ластившихся к тебе, оберегавших тебя от падений и стрел, обволакивает обожженную, высушенную слизистую, остужает красные перегретые плечи, шею и лицо, снимает давивший голову обруч и забирает боль. - Ты… и правда меня лечишь?.. Путешественница чуть улыбнулась краем потрескавшихся губ. Хотелось прилечь. Ноги, будто неплотно набитые ватой вместо костей и мышц, едва держали. Сосредоточься на том, как гарь Порчи уходит, уступая пряным запахам разогретой южным солнцем сухой земли древних карьеров и пожухлой желтой травы, еловых лап и ягод, горьких целительных отваров, сваренных из высокогорных цветов, и молочной сладости с медом и миндалем. На том, как тлетворные миазмы, от которых дерет горло и ко рту подступает рвота, исчезают, сгорают в текущем по рукам жидком свете, сменяясь терпким, но добрым запахом костра. На том, как… (...как гарь сдается под натиском сладости незнакомых цветов, пряности мокрого подлеска и запаха нагретого дерева; как на сжимающие гнозис ослабшие пальцы ложится чужая ладонь, мягкая, теплая, нежная-нежная, без единой мозоли. У нее под короткими ногтями песок, земля и мякоть перезрелых фруктов, у нее на подушечках пальцев и ребре ладони размазаны серые, чуть поблескивающие пятна графита, а поверх них по мельчайшим складкам на коже кляксы туши вырисовывают тончайшие линии; у нее на темно-изумрудных чешуйках на тыльной стороне кисти засохла смола и капли травяного сока, а на рукавах дорогих одежд осталась пыльца пряностей с базара. В этом мире смерть никогда не восторжествует. Пусть сколь угодно долго беснуется пожар, пусть яд отравляет землю и воду — рано или поздно, но буря кончится, тучи рассеются, и за ними покажется рассвет. Пусть черные ураганы вырывают гранатовые деревья с корнями и заметают песком когда-то пышные сады — однажды они утихнут, и поднятые ими деревья упадут, и плоды разобьются, и семечки раскатятся по земле, и вырастет новый сад, еще пышнее и волшебнее. Пусть черный огонь пожирает леса — он прогорит и потухнет, и из остовов сгоревших деревьев проклюнутся новые побеги, и вырастет новый лес, еще гуще и зеленее. Пусть ревет и мечет гроза, срывая крыши, ломая сараи, переворачивая телеги и пугая грохотом и вспышками — однажды тучи разбегутся кто куда, и люди соберут уцелевшее, починят сломанное и построят новое; пройдет несколько лет, и страшный шторм останется в памяти их детей лишь туманной картинкой и глухими отзвуками, и они даже не будут вспоминать о нем — они будут играть под сенью новых деревьев, срывать новые гранаты и слушать щебетание выросших птенцов. Но пусть останется древний костер, не погасший в ту грозу; пусть останется костер, чтобы его тепло рассказало гранатовым деревцам о том, как солнце грело похороненный под песком сад, чтобы в его мирном потрескивании птенцы услышали эхо оставленного их родителями леса, чтобы в его отблесках и пляске пламени дети увидели отражение старых улиц их родного города. Пусть останется костер, чтобы птенец не замерз без гнезда, пока не окрепнет и не улетит в новый лес. Чтобы людям было, где обогреться в первые ночи. Чтобы, пока пепел не уляжется и солнце не вернется на небо, ростки граната не погибали в темноте. Пусть останется костер. Ему еще есть, ради кого гореть. Беги с миром, звездочка. Не вини себя в том, что тебе оказалось не под силу остановить лесной пожар — ты спасла птенцов из упавших гнезд, а значит, новому лесу быть, и большего мне не надо. Беги, звездочка. И спасибо тебе.) *** ...она выглядела… такой хрупкой. В волосах-соломе серебром блестела пыль, на губах и под носом засохла темная кровь, бледную кожу испещрили угольные рисунки, как от удара молнией, и остатки злого пиро до сих пор дотлевали в них тихой краснотой; хрупкая, хрупкая же совсем — как рисунок на старой иссохшей бумаге, что в руки взять страшно, а то не ровен час на пальцах в труху рассыпется. И что ей с ней, горемычной, делать было? Ей-то докладывали о великой воительнице, о сильной мечнице, златовласой деве со звездами в глазах, что и Цисин, Адептов и элитный отряд Предвестника, друг дружке глотки рвать кинувшихся, угомонит, и пробужденного бога остановит, и две Дворцовых Дуэли подряд выиграет, да против не абы кого, а Восьмой Предвестницы и самой Райден Сегун; ей докладывали чуть ли не о новой Веннессе, героине и всенародной любимице, о серьезной противнице и нежданной то ли союзнице, то ли просто щадившей их чужачке, и образ в голове рисовался яркий, золотой и светлый, всех и вся вокруг освещавший и гревший… Но девочка, лежавшая перед ней в снегу, ни на что подобное не походила. Нет, ей докладывали, что Путешественница пару месяцев назад вдруг ни с того ни с сего исчезла со всех радаров — чудо было, считай, если ее в гавани хоть раз за неделю заметишь, - затем где-то с неделю назад внезапно выбралась в город, а потом опять пропала; в голову тогда мысли самые дурные лезли — а вдруг заболела серьезно? А вдруг что случилось? Говорили ведь, что, мол, по гавани слухи ходят, что Ваншэн новую Церемонию Вознесения готовить собирается, да еще и с таким трудом вытребованную — вдруг с этим что-то связанное? Приходилось осаживать себя раз за разом — делать было ей больше нечего, кроме как о Путешественнице, которая еще пару лет, и снесет ей голову и тогда совсем уж всенародной героиней станет, печься — да только… все одно неспокойно было. А потом в один миг сердце закололо далеким зовом. «Любовь и отчаяние, в конце концов, идут рука об руку. Мне ли не знать…» Она горько улыбнулась и покачала головой. Девочка у ее ног была совсем на героиню непохожа. Женщина стянула с плеч тяжелый меховой плащ, опустилась перед бессознательной Путешественницей на колени и осторожно — только бы не разбудить ненароком, пусть подремлет, покуда время есть — закутала ее, чтобы не лежала на снегу и не мерзла, а потом, подумав, сняла шапку и подложила ей заместо подушки. Ну точно сестрицу младшую спать положила. Она сама села рядышком, подтянула колени к груди и поставила на них подбородок; Семеро, мысленно рассмеялась она, глупости-то какие! Сидит, как дитя малое, прямо на снегу черти знает где, пока перед ней ее будущая убийца спит — хоть заколи кинжалом, хоть заруби бердышом, хоть просто одну замерзать оставь, ничего ведь не почует, - а впереди, вон, маячит какая-то арка и темнота за ней… красота-то какая. Знать бы еще, куда ее посреди бела дня так взяло и выдернуло. Ладно, не бела дня, ночью это случилось, когда все честные люди спят. Только прикрыла глаза, оторвавшись от работы, как хлобысь — и оказалась не в Заполярном Дворце, а где-то на опушке леса по колено в снегу. Если чутье ей не врало, то сюда, где бы оно ни было, перенесло только ее душу, тело дома осталось; вот умора будет, если кто-нибудь ее хватится, пойдет искать и найдет, считай, мертвой — ой, как все забегают тогда… Сюр, да и только. Она посмотрела на завернутую в ее плащ Путешественницу. Путешественница все так же спала. - Вымоталась, поди, бедная, – шепнула, покачав головой, женщина, – и что мне с тобой делать теперь прикажешь? Разбудить, что ли, а то вон, арка впереди темнеет — для тебя же, видать, открылась, мне-то она на кой… да только ведь жалко тебя будить. Совсем ты измученная. Что с тобой случилось, девочка? Кто тебя так? Пиро в жестоких узорах медленно угасало, то и дело мигая то тут, то там прощальными тусклыми вспышками. Сердце кровью обливалось от такой Путешественницы. Кто ее так измучил? Что ее так извело? Кто оставил от золотой девочки только потускневшую скорлупу, кто изукрасил ее огненной сетью? Кто на такое драгоценное сокровище Тейвата посмел позариться? Дурость ведь творю, подумала женщина — и все равно пересела на колени, и все равно в руку лег белоснежный платочек, вышитый далекими утесными цветами; волшебная вещица, сотканная из чистейшего крио, осторожно коснулась обожженного плеча, и угольные росчерки тут же принялись прорастать хрустальным инеем. Даже если полностью не залечит, даже если шрамы останутся, то хоть болеть больше не будет. Нельзя ей, Путешественнице, с ноющими ранами по миру ходить — ей нужно бегать и всех спасать, улыбаться, быть для всех солнцем и надеждой, доброй вестницей скорой весны, а как всех спасать, когда от боли каждую секунду как заживо горишь? ...взгляд зацепился за что-то, блеснувшее у головы Путешественницы. Женщина, остановившись, пригляделась. Из-под спутанных, запорошенных пеплом и снегом волос выглядывало янтарное крылышко. - ...а я и запамятовала, - неслышно рассмеялась она и продолжила залечивать колдовской ожог, – позабыла совсем рассказы, что ты венчанная. По старым правилам венчанная. И горным духом пахнешь, как цинсинь… так значит, нет у топей больше хранителя. И половины сердца у тебя вслед за ним не стало. Знать бы еще теперь, почему мы с тобой в снегу не пойми где сидим, да только… ладушки, какая уж разница. Сидим и сидим. Спи, девочка, покуда спится. Я тебя не трону. Тебе, богатырше сказочной, со мной, Чудом-Юдом о двенадцати головах, еще на калиновом мосту в честном бою сходиться, головы мои огненным мечом рубить... Она тихо усмехнулась. От черных росчерков ожогов потихоньку оставались лишь едва видимые белесые ниточки. - Глупышная ты, девочка, – женщина грустно улыбнулась, – я-то думала поначалу, что вот, Тейват наконец-то нашел себе героиню, что всех злодеев покарает — и хиличурлов, честному народу жизни не дающих, прогонит, и Селестии за все ее грехи воздаст, и нас, фатуйцев треклятых, на плаху поведет, а ты возьми да и начни всех направо-налево спасать: хиличурлов лечишь, фатуйцев щадишь; то потерянный в шахтах отряд выведешь и миллелитам не сдашь, то Синьору от верной смерти спасешь, то бойне на Нефритовом Дворце случиться не дашь. За что ты так с собой, Люмин? Что от твоего сердца останется, если ты всех вокруг так безвозмездно любить будешь? Глупышная она была, Путешественница. Женщине за нее было искренне страшно. Всем кидаться на помощь, никому не отказывать, щадить даже тех, кого искренне ненавидишь… ей ли было не знать, как это истощало. Ей ли было не знать эту незатухающую злость на каждую несправедливость и невыносимую жажду все сделать правильно, эту истовую веру в то, что мир априори добр и однажды точно одумается, нужно только сделать еще немного добра, помочь еще десятку-другому человек, исправить еще одну несправедливость, и тогда все обязательно станет лучше… Так всех спасать и любить, не щадя себя, было хорошо, когда вокруг тебя была еще толпа таких же героев. Когда ты не была одна. Когда мир не бил наотмашь осознанием, что силы, противостоящие тебе, ты в жизни не одолеешь и тем более не переубедишь. Если бы она тогда, пять столетий назад, просто разочаровалась, молча махнула рукой на все и сдалась, было бы всем сейчас легче? Хоть кому-то ее любовь к людям сделала лучше? Иногда она мечтала уметь любить беззубо, беззлобно и легко, чтобы ее любовь становилась печалью и сожалением перед лицом неисправимого зла, а не перегнивала в клокочущую ярость, сжигавшую в первую очередь ее же саму. Сама себе огонь, сама себе топливо — сколько ей осталось гореть? Сколько осталось гореть Путешественнице? Одна девочка на ее глазах уже спалила себя дотла, и женщину страшила возможность дожить до дня, когда точно так же сгорит звездная чужеземка — потому что кто тогда подарит Тейвату правильный сказочный конец, когда все злодеи будут побеждены, а добро восторжествует? Путешественница вдруг нахмурилась во сне, повозилась — и снова затихла. - Знаю, знаю, от такой усталости дурное порой снится, – покачала головой женщина, – я с тобой, девочка. Я тебя не трону. Спи. Когда еще Тейват даст тебе так выспаться… бегаешь ведь и бегаешь, как белка в колесе, всех вокруг спасаешь да Селестию все сильнее злишь… спи. Спи, пока спится, а то вон, погляди на себя — душа твоя так ярко горела, что тебя же саму начала сжигать. Нельзя так уматываться. Не дело это. Сгоришь ты дотла, и кто Тейват спасет? Не я же, право слово. Я не смогу, как ты. Это твое — всех спасти и великой героиней в истории остаться, не мое. Ты отдохнешь, наберешься сил и совершишь еще много подвигов, победишь Бездну, освободишь Тейват от гнета судьбы, а потом казнишь меня. Только дай мне еще немного времени, только на то, чтобы свергнуть Селестию, а потом уже делай со мной, что захочешь. Только не спасай, родная, хорошо? Людей моих, и простых снежнянцев, и фатуйцев, и Предвестников — их сколь душе твоей угодно спасай, я тебе за каждого из них по гроб жизни обязана буду, но меня саму не трогай. Не стоит оно того, Люмин. Не марай рук. Не зарься на невыполнимое. Она за тебя всю грязную работу сделает, а ты потом придешь, подчистишь концы, чтобы сказка завершилась правильно и красиво, и останешься героиней для всех, и будет тебе честь и почет. Только дай времени свергнуть Селестию и хоть одним глазком поглядеть на то, как свободно вздохнет мир под светом настоящих звезд. ...арка впереди дрогнула почти нетерпеливо, и женщина фыркнула и приложила палец к губам — портал, словно поняв ее, тут же угомонился и перестал рябить. Она посмотрела на девочку, закутанную в ее плащ. Маленькая ведь совсем. Хрупкая, болезненная, усталая. Попыталась вынести весь мир на своих плечах и сломала спину; целый мир — ноша неподъемная для одного, будь ты хоть богом-творцом. Пусть спит, пока ей, золотой девочке, спится. А чтобы дурное не виделось и не тревожило… Женщина улыбнулась краем губ и, коротко выдохнув, принялась мурлыкать себе под нос полузабытый родной напев. В заснеженной тайге посреди нигде и никогда пахло хвоей, смолой — и самую малость белыми цветами далекого ветреного утеса.