Forte

~ʘ~ѻ~ﮦ~ѻ~ʘ~ Руфус понимает, что скучает, когда после не случившегося разговора Зарксис исчезает на два месяца. Берёт миссию с расследованием где-то на юге страны, прихватывает с собой Марко и Гилберта — и, конечно, Эквейса в собственной тени — и уезжает в отчаянно дребезжащей по дорожным ухабам карете. Гилберт волнуется, но он всегда волнуется. Не успел ещё пропитаться насквозь пандоровской рутиной. Марко белозубо улыбается, предвкушая возвращение в родные места. Эквейс молчит и прячется. А герцог… А что герцог? Сперва он ничего не замечает. Заполняет бумаги, отдаёт приказы — всё как обычно. Будто и не было той инкогнито-авантюры со спасением Брейка. Будто не было ни страшного имени из прошлого, ни приоткрытой тайны Красноглазого призрака. Будто в сердце не кипит на медленном огне адское варево из сомнений, страхов, обид и неистребимой, как оказалось, любви. Потом он выбрасывает в мусорку засохшие бархатцы и ловит себя на долгом рассматривании пустой чашки на рабочем столе. Брейк, очевидно, не нашёл более подходящей посудины (что немудрено — откуда в кабинете главы Пандоры взяться такой крошечной вазочке?). А может, решил, что незамысловатый и почти выцветший узор из переплетённых космей — это мило. Без цветов чашка смотрится как-то пусто и чужеродно, а потому перекочёвывает в ящик к остальным подаркам. Однажды вечером Барма заваривает в ней ту самую убойную смесь трав, цукатов и лепестков на основе самого дешёвого чёрного чая. И думает, что в итоге вышло не так уж и плохо. И что, возможно, он недооценил Зарксисово чувство вкуса. Белая шпилька с крылом на конце занимает своё место на прикроватной тумбочке в герцогском поместье. Рисунки, больше похожие на карикатуры, но абсолютно беззлобные, вклеиваются в альбом — в нём же можно найти отрывки стихов юного Руфуса, ноты какой-то песни, которую, кажется, когда-то пела сыну мадам Барма, и несколько открыток с видами. Тонущий город, пустыня, Риверра и океан. Смесь скоро заканчивается — приходится перейти на обычный чай. Боль постепенно утихает, страхи и сомнения всё чаще не выдерживают тщательного анализа. Герцог привыкает смотреть на календарь и ждать. Он и сам точно не знает — чего именно. Возможно, чуда. Возможно, возвращения Шляпника. Возможно, это одно и то же. Брейк действительно возвращается через два месяца. Руфус облегчённо выдыхает — живой. И… ничего не меняется. Новых бархатцев не появляется. Зарксис каждую среду пьёт какао с пятью ложками сахара в кофейне у штаба в компании леди Шерон, а каждую пятницу — какую-нибудь сладкую бурду в баре рядом с кофейней. Уже без леди. В его тоне становится меньше издёвки и смеха, но ничего нового не прибавляется — он просто меньше разговаривает. По крайней мере, с герцогом. Только смотрит — издалека. Тоскливо и задумчиво. Сомнения и страхи в душе Бармы снова поднимают свои уродливые головы. Любить по-настоящему оказывается до невозможности сложно. Однажды Руфус даже задумывается — а любил ли он Шерил? Тогда всё казалось таким простым и единственно правильным, а сейчас… — Возможно, настала твоя очередь сделать шаг навстречу, Ру? — драгоценная подруга качает головой. Со стороны можно было бы подумать, что она не одобряет происходящее, но герцог знает её слишком хорошо, чтобы так заблуждаться. Шерил плевать на запретность подобных связей. Она просто рада за него и слегка обеспокоена тем, что они со Шляпником никак не дойдут до откровенного разговора тет-а-тет. И ничего больше. Руфус вообще-то тоже обеспокоен. Он даже планирует идеальный шаг навстречу — продумывает каждую реплику, чтобы точно исключить недопонимания, заново изучает собственный сад в поисках укромного уголка, где их никто не потревожит, и почти успевает составить схему, как провести Зарксиса в поместье так, чтобы его не видели слуги. Почти. А потом у него из шкафа вываливается Брейк. Взъерошенный и решительный. — Я так больше не могу, — выдыхает он вместо приветствия, — Раз уж ваш принцип — это обмен информацией, давайте заключим сделку. Я рассказываю всё, что знаю, а вы честно отвечаете на один-единственный вопрос. О сути вопроса Шляпник не говорит, но она и без того ясна, как летний риверрский полдень. — Не слишком равноценный обмен, — тихо замечает Барма. Тоже вместо приветствия. — Поверьте, для меня — вполне, — Зарксис устало усмехается. Он похож на пьяного или на сумасшедшего, и, если бы Руфус не знал, что напиться Брейк просто физически не способен, а с ума сошёл уже давно и прочно, точно сдал бы его на руки слугам — проспаться и прийти в себя. — Хорошо. Будь по-твоему, — герцог пожимает плечами. Затем берёт застывшего в прострации гостя за руку и ведёт к креслу у кровати. Что поделать, если других сидений в спальне не имеется? Сам Барма опускается на уже расправленную ко сну постель. Умеет же кое-кто подбирать время для визитов. — Я слушаю всё, что ты мне скажешь, Зарксис, — чёрт возьми, это же не первый раз, когда он зовёт Шляпника по имени, правда? Память буксует, и выходит, что первый. Брейк молчит. Руфус вздыхает и снова берёт его за руку. За обе руки. Обхватывает ладони ладонями, машинально обводит большими пальцами выступающие костяшки. Некоторые из них покрыты подсохшей кровавой коркой, будто перед выходом Зарксис как следует саданул кулаками об стену. Раз этак… пять. Каждым. Это должно напрягать, наверное, но герцогу отчего-то, наоборот, становится удивительно спокойно. То что происходит — правильно. Правильно и просто. Теперь они оба готовы. — Когда-то я был рыцарем семьи Синклер, — голос Шляпника звучит глухо и отстранённо, — Вернее, числился рыцарем, но господин порой звал меня приёмным сыном. Я рос с его детьми, сколько себя помню. А потом их всех убили — и взрослых, и малышей, и даже слуг. Кроме меня и Эмили, потому что мы отдыхали у моря и только ехали обратно, когда всё произошло. В поместье якобы забрался вор — хотя это такой бред, что плакать хочется. Я полагаю, там был наёмник или несколько наёмников. Вражда в кругах аристократии тогда возросла до абсолюта… — Убили? — Барма хмурится, — Но разве… — Нет, — Брейк качает головой, понимая с полуслова, — То, что задокументировано в архивах сейчас, не является истиной в полной мере. Руфусу не нравится эта фраза — она значит, что его информация неверна. Ещё Руфусу не нравится безэмоциональный тон собеседника и то, к чему явно ведёт рассказ. Конечно, ожидать иного было глупо, но смотреть, как Зарксис отчаянно пытается справиться с чем-то, до сих пор пожирающим его изнутри, оказывается слишком страшно. И снова больно. Однако отключать чувства, оставляя на поверхности лишь маску главы Пандоры, тоже не кажется верным решением. — Я заключил нелегальный контракт с Альбусом, Белым рыцарем Бездны, — Шляпник чеканит слова, как будто зачитывает сухие строки отчёта, — Чтобы обернуть время вспять и вернуть семью. Спустя сто шестнадцать поглощённых им душ стрелка моей печати прошла полный круг, и Бездна забрала меня. — Какая она? — герцог подаётся вперёд, продолжая неосознанно поглаживать ладони Зарксиса. Ему правда интересно — а ещё очень хочется переключить неприятно трагичную историю на какое-нибудь лирическое отступление вроде описания параллельного мира. — Глубокая, — Брейк мрачно усмехается, — Тёмная. Безумная, как её хозяйка. Гигантская комната, полная самых отвратительных игрушек. И существ, если считать чёртового кота. Теперь у него мой левый глаз. Ей показалось, что Чеширу пойдёт алый. — Ты говоришь о Воле Бездны? — Руфус задерживает дыхание. Не то чтобы у него были ещё варианты. Но он хочет это услышать. — Её зовут Алиса, — Шляпник внезапно грустно хмыкает, — Она жестокий, сумасшедший и одинокий ребёнок. Когда она недовольна или напугана, она уничтожает игрушки. Когда ей весело, она танцует. Когда бьёт пять часов, она пьёт чай. Когда к ней затягивает нового контрактора, она превращает его в куклу. Когда в Бездну падает город, ей становится невыносимо больно, и она теряет контроль над измерением. — Ты видел и Сабрие?! Восхищение здесь совершенно неуместно, но Барма ничего не может с собой поделать. Вещи, о которых говорит Зарксис, невероятны. Ужасны и невероятны одновременно. — Саму Сабрие — нет. Я видел, как рушилась Бездна. В этот момент исчезло всё — и куклы, и кот. Остались только мы с Волей. И она согласилась исполнить моё желание в обмен на исполнение своего. В обмен на то, что я её уничтожу, когда вернусь в следующий раз. Для этого мне и была дана такая цепь, — лицо Брейка искажается горькой гримасой. — Но ведь в итоге Синклеры… — герцог не понимает. А потом понимает. — Всё верно, — Шляпник опускает голову, скрывая лицо за волосами, — Воля Бездны изменила прошлое. Но всё стало только хуже. И моя единственная выжившая сестрёнка тоже погибла. Даже не просто погибла, а стала нелегальным контрактором. Теперь её душа, наверное, уже обернулась новой цепью. По моей вине. Столько крови… а всё без толку. На ладони Руфуса, всё ещё обхватывающие чужие пальцы, капает что-то горячее и мокрое. — Я вывалился из бездны у Врат дома Рейнсворт, и леди Шелли дала мне новую причину жить, — голос у Зарксиса откровенно дрожит, — Новое имя, новую семью, новую работу. Возможно, я даже был в неё влюблён, но она умерла, и я ничего не успел ей сказать. Наверное, это и к лучшему. А потом появились вы. Я вас так ненавидел сначала. Не помню уже даже отчего. Но ходил к вам, специально раздражал и сам не заметил, как привязался. А потом полюбил. Помните, тот танец в парке… Я тогда просто с ума сходил. И до сих пор схожу. Герцог думает, что если так и дальше пойдёт, то его сердце скоро пробьёт рёбра. — Но разве вы приняли бы преступника? — а Брейк всё не поднимает взгляда, — У меня есть свои информаторы, и они сообщили мне слух о том, что в некой организации нелегалов научились скрывать печать. Это практически невозможно на самом деле — она проступает сквозь любой грим, потому что клеймо грешника всегда должно быть видно. Но я надеялся. И это даже оправдалось. А дальше… Дальше вы видели. Я снова провалился — так глупо. Не учёл, что может найтись кто-то, кто пойдёт меня спасать, да ещё и так быстро. И вы действительно меня не приняли. Тогда я попытался забыть о том, что чувствую, но не смог. Всё думал, думал… Надежда — ужасное ощущение, знаете? Но ведь даже за самыми лучшими боевыми контракторами обычно не идут лично главы их организаций. И я не выдержал. Он замолкает так резко, что Руфус вздрагивает от неожиданности. В повисшей тишине становится слышно, как тикают часы на тумбочке у кровати. И как шелестит дождь за окном. Тучи, весь день бродившие по небу и в голове у герцога, наконец льются на землю. — Ты, кажется, хотел задать вопрос… — Да, — хрипло отзывается Шляпник, — Хотел. Но не уверен, действительно ли я хочу получить ответ. — Дурак, — Руфус качает головой и откладывает обдумывание полученной информации на абстрактное «потом». А сейчас протягивает руку, осторожно стирая с лица Зарксиса солёный след от слёз. — Раз уж пошёл, то иди до конца. В конце концов, где ваша знаменитая наглость, господин Брейк? Шляпник неверяще поднимает голову, повинуясь мягкому движению второй герцогской ладони. Чужие пальцы невесомо оглаживают тщательно выбритую щёку, скользят выше, по скуле, к закрывшей пустую глазницу чёлке. — Почему? — шепчет он, когда Барма отодвигает волосы в сторону и отстраняется, чтобы посмотреть и, наконец, увидеть. — Разве нужна причина, чтобы любить? — Руфус улыбается — почти грустно. — Такого как я — да. И очень веская. — Скажи это леди Шерон. И Рейму, — герцог добродушно фыркает, — Но если тебе так хочется, то можем списать всё на твою удивительную способность выворачивать людей наизнанку. Метафорически, разумеется. Меня ты точно вывернул. Не сразу, постепенно, аккуратно, но вывернул. Сломал то, что я так тщательно выстраивал, оживил то, что давно умерло… Пришло время пожинать плоды своих трудов. — Вы заслуживаете кого-то гораздо лучшего, чем я, — Зарксис не выдерживает, подаётся навстречу прикосновениям, льнёт к ладоням. — Может быть. Но разве мне нужен этот кто-то, если это не ты? — Руфус поднимается на ноги, подходит к нему — близко-близко — и прижимает эту бедовую голову к собственной груди, мягко обнимая, — Послушай, как колотится. Брейк, кажется, перестаёт дышать, вслушиваясь в гулкие и отчаянно частые удары чужого сердца. — Безусловно, ты был Красноглазым Призраком, и это навсегда останется с тобой, — герцог тихо вздыхает, — Я не был готов принять это, когда мы говорили тогда, после миссии. Мне нужно было время, чтобы осознать. Но сейчас я могу сказать, что люблю тебя всего. Полностью — с болью, слезами, кровавым прошлым и печатью нелегального контрактора. С дурацкими леденцами, смешными рисунками и исчезновениями через шкаф. С Кевином, которым ты был, и с Зарксисом, которым ты стал. Будь Шляпник внутри своей сахарной брони, более прочной, чем любой металл, он бы придумал тысячу шуток на грани пошлости, скрывая смущение. Но броня его давно разбилась, рассыпалась, растаяла. И он в кои-то веки не может сказать ни слова. А Руфус шепчет почти обвиняюще: — Твоя миссия на юге — это был действительно фатальный удар. Я так скучал… Тянет его из кресла вверх, к себе, лицом к лицу. Замирает на долгое мгновение, скользя тёплыми ладонями по шее. И, наконец, целует — так, как давно хотелось. С того самого танца, наверное. Зарксис отвечает не сразу, слишком потрясённый происходящим. Но отвечает и чувствует себя жутким торопыгой по сравнению с герцогом и его удивительной манерой целоваться — медленно, чувственно, по-восточному завораживающе. Барма начинает с лёгкого прикосновения губ к губам, и заканчивает только тогда, когда в груди у Брейка рождается первый вибрирующий стон, а в голове не остаётся ни одной мысли — не то что тяжёлой, просто ни одной. — Боже, — судорожно выдыхает Зарксис, когда они разрывают поцелуй, — Умение так целоваться нужно занести в риверрский список высоких искусств. — Больной шутит, значит, идёт на поправку, — Руфус негромко смеётся, и от этого смеха у Брейка по спине ползут мурашки. Всё взаправду, всё по-настоящему… И он, и герцог, и что-то между ними — тёплое, светлое, удивительно не болезненное. — Может быть, — Шляпник растерянно дёргает краешками губ, — Хотя мне всё ещё не верится. Я правда для вас слишком… — О нет, не надо самоуничижения, — Барма мотает головой и снова приближает своё лицо к его лицу, выдыхая в самые губы, — Пожалуйста, Зарксис. Ты гораздо лучше, чем сам о себе думаешь. Внутри, под рёбрами что-то взрывается и дёргает. Он — лучше? Он? Брейк замолкает. Голос внутри вопит, что происходящее не может быть реальностью, это шутка или жестокий розыгрыш. Однако голос внутри никогда не желал Зарксису добра. В отличие от Руфуса… — Знаете, а ведь лекарства нужно пить курсом, — Брейк тихо улыбается, колоссальным усилием воли затыкая панические вопли в голове. Он попробует поверить. Ещё один — последний — раз. — Конечно, — Барма довольно щурит глаза. Точь-в-точь огромный барханный кот. И разговаривает тоже так, будто мурлыкает. Бархатно, низко… Руки Шляпника скользят у него по затылку, зарываясь в густую рыжую шевелюру. — Главное — выбирать проверенные средства, — фраза оканчивается новым поцелуем, ещё более умопомрачительным, чем предыдущий. (Хотя бы потому, что перехватить у Руфуса инициативу, когда он этого не хочет — нереально, и Зарксису не остаётся ничего кроме как впустить в рот чужой язык и плавиться-плавиться-плавиться в руках герцога до помутнения рассудка). — Надо заметить, что это только пока высокое искусство, — Барма довольно усмехается, глядя на заалевшие губы Брейка, — Потом можно опуститься и ниже. Зарксис не находится с ответом — изумлённо распахивает глаз и качает головой. Такого Руфуса он не видел ещё ни разу. И, скорее всего, никто до него — тоже. Иначе становится абсолютно неясно, как Шерил сумела остаться герцогиней Рейнсворт, а не Барма. По крайней мере, ему теперь так точно. Ловкие пальцы развязывают узел шейного платка, выталкивают из петельки первую пуговицу. Потом вторую… — Погоди, — Брейк нехотя перехватывает чужие руки, — Ты хочешь сейчас пойти дальше? Продолжать называть того, с кем ты почти оказался в постели, «на вы» видится несусветной глупостью. Как и спрашивать что-то подобное, несмотря на явную однозначность происходящего. Но Зарксису кажется важным всё-таки уточнить — ещё чуть-чуть, пара таких же поцелуев, несколько снятых предметов одежды и немного двусмысленностей, и он уже не сможет сдерживаться. Точно не с отчаянно любимым человеком. Поэтому если Руфус задумал просто поиграть в искусителя, лучше им остановиться сейчас. — Да, хочу, — глаза у герцога тёмные, полные шальных искр, — А есть возражения? — Никаких, — Шляпник легко целует пойманные пальцы и отпускает их, позволяя продолжать процесс собственного раздевания, — Просто интересно стало, отчего так быстро. Резковатый переход от первого признания, не находишь? Руфус сводит брови к переносице. Не говорить же, что в мыслях он уже тысячу раз успел и признаться, и сходить на дурацкие свидания, и поцеловаться, и — чего уж греха таить — соблазнить или соблазниться. — Ты боевой контрактор, — наконец говорит он, вспомнив исходную причину, — И уже завтра ты можешь взять какую-нибудь миссию, которая окажется тебе не по зубам. А учитывая твои побочные эффекты от использования цепи и привычку работать в одиночку… Я слишком сильно влюбился, чтобы просто отпустить. К тому же стоит заметить, что тебе сейчас это будет полезно. И физически, и психологически. Занятие любовью — отличный способ расслабиться после такой нервотрёпки, между прочим. По крайней мере, в одной медицинской книге, которую я читал не столь давно… — О Бездна, замолчи пожалуйста. У меня завтра выходной, так что вряд ли мне грозит скоропостижно скончаться, — Зарксис закрывает лицо руками, ощущая искрящийся внутри хохот, — Хотя, безусловно, я тронут твоей заботой. Полный анализ причин и следствий происходящего со всеми причитающимися этому жанру формальными оборотами абсолютно точно не входит в список тех вещей, которые он готов обсуждать во время секса. Герцог смеётся, утыкаясь ему в шею. — Замолчать, говоришь… Полурасстёгнутая рубашка сползает с плеч Брейка, сковывая руки, и он спешит снять её окончательно — скрывать печать уже не имеет смысла. Потом тянется к мягкому вышитому поясу, удерживающему халат Бармы запахнутым и охает, когда Руфус горячо выдыхает ему в ключицу, прослеживая направление тонкой косточки языком. Пояс падает на пол с тихим шорохом. Герцог едва заметно хмурит тонкие брови, ощущая поползший по коже холодок, и прижимается к Зарксису сильнее. Целует угловатое плечо, не удерживается и оставляет яркий алый след — и ещё, и ещё. У Брейка светлая кожа, всё сойдёт не скоро, но осознавать это даже приятно. Обоим. — Ну и… как тебе? — Зарксис грустно усмехается, когда Руфус в своём исследовательском интересе к его телу доходит до груди и замирает напротив печати. Вместо ответа Барма прижимается к рисунку губами. — У тебя скоро сердце выпрыгнет, — ласково щурится он и улыбается, когда Брейк, не то выдохнув, не то всхлипнув, дёргает его вверх и на себя, одновременно с этим делая шаг вперёд. — Если даже выпрыгнет, ты же поймаешь, — хрипло бормочет Зарксис, и Руфус падает спиной на постель, ощущая как к горлу подступает комок горькой нежности. Ему, наконец, поверили. Окончательно. — Позволь теперь мне о тебе позаботиться, — говорит Брейк спустя мгновение без малейших просительных интонаций в голосе и, не дожидаясь ответа, тянется к завязкам домашних герцогских шароваров. Барма дёргает ногами, сбрасывая туфли. — Позволяю, — говорит он и заранее сжимает пальцами одеяло. Очень предусмотрительно, потому что годы непотребств, которые Шляпник вытворял с леденцами, явно сослужили ему хорошую службу. Там, где нет его языка, есть его юркие и лёгкие пальцы. Там, где нет пальцев, есть мягкие губы и влажный рот. И горячие выдохи. Забота в исполнении Зарксиса, вообще, своеобразна и похожа на одному ему ведомую мелодию. Или новое веяние в столичной живописи — концептуальную картину из точек, мазков, резких переходов и чистых глубоких пятен. Он непредсказуем, но от этого Руфусу только лучше — мозг шлёт происходящее к цепям из Бездны и отключается, оставив герцогу одно наслаждение. — Кто там что… говорил про высокое… искусство? — Барма скашивает глаза вниз и, поймав ответный взгляд Брейка, закусывает ребро ладони, чтобы заглушить совсем уж откровенный стон. Член выходит у Шляпника изо рта с пошлым хлюпом. — Это, мой дорогой герцог, как раз искусство низкое. То, которое вы, между прочим, тоже собирались мне продемонстрировать, — Зарксис не скрывает намёка. Совершенно ни к чему не обязывающего — Руфус легко мог бы сделать вид, что не понял. Однако ему тоже этого хочется. Впервые, но вполне отчётливо. И ещё больше хочется наконец избавить Брейка от ненужных белых штанов, весьма откровенно топорщащихся в паху. — Снимай всё и залезай сюда, — он требовательно хлопает рукой по постели рядом с собой и шипит, когда Шляпник случайно придавливает ладонью несколько растрепавшихся рыжих прядей, — Осторожнее! — Прости, — Зарксис ждёт, пока он сядет, и бережно собирает волосы в импровизированный хвост, — Может, завязать чем-нибудь? — Просто подержи, — Барма цокает языком. А потом щурится так лукаво, что у Брейка по спине ползут предвкушающие мурашки — эта фраза явна была неспроста. Он понимает, что к чему, только когда Руфус устраивается между его ног и на пробу целует внутреннюю сторону бедра. Просто видеть великого герцога таким — с заалевшими щеками, блестящими глазами и членом у самого лица — уже невыносимо сладко. А видеть, чувствовать, да ещё и держать за волосы, имея возможность направлять не особо умелые движения… Заканчивать слишком быстро не хочется, поэтому в какой-то момент Зарксис тянет Барму обратно, вверх, практически укладывая на себя и без капли отвращения целуя в губы. — Ты хочешь быть… — Снизу, — Руфус хмыкает, — Контроля мне хватает и в Пандоре. А тебе, наоборот, не повредит почувствовать хоть какую-то власть. Может, перестанешь изводить беднягу Рейма и использовать цепь там, где можно обойтись без этого. Масло в тумбочке, кстати. Думаю, пригодится. — Ты невыносим, — Брейк улыбается, не показывая, каким разрядом прошило его осознание того, что именно хочет Барма. — Ну так не выноси меня никуда, бери здесь… м-м, — не в меру болтливого герцога приходится заткнуть очередным поцелуем. Пока Зарксис ищет в ящике нужный флакон (отвратительно-розовый, гранёный, в виде розочки), Руфус успевает перевернуться на живот и уткнуться лицом в подушку. Поза выглядит довольно напряжённо. — Ты нервничаешь что ли? — Брейк ласково гладит его по пояснице. — Ты, знаешь ли, первый, с кем я выбрал не свою гарантированно чистую в глазах высшего света репутацию, а тебя, — герцог снова язвит — почти трогательно, — Однако сверху у меня бы точно не получилось. Я до тебя ведь и не думал ни о чём подобном. А потому… — Лучше перевернись обратно. И… я буду осторожен, — искренне обещает ему Зарксис, выливая часть содержимого флакона на пальцы. — Уж постарайся, — бурчит Барма, мысленно настраиваясь терпеть. Но Брейк и впрямь оказывается предельно аккуратен и отвлекает его от неизбежной боли, как может. Руфус просто теряется в касаниях и поцелуях, постепенно ставших от тёплых обжигающе-горячими. Зарксис снова рисует картину, но теперь его формат — всё герцогское тело. Подрагивающее, покрытое испариной, чувствительное тело, самый восхитительный холст. Он и сам не знает, какими остатками воли сдерживается, имея возможность видеть и чувствовать Руфуса, мечущегося на его пальцах, точно в лихорадке, от каждого прикосновения к определённому месту внутри. Не знает, но сдерживается — сорваться сейчас недопустимо, невозможно. Можно только ловить губами вздохи, прослеживать языком их путь от груди до горла, легко-легко ласкать подушечками пальцев бархатный живот, дразнить ртом и рукой возбуждённый член… Можно всё — лишь бы не напугать и не навредить. Спальня перед глазами Бармы плывёт в мареве запахов — масло было с ароматом роз, постель пропитана его собственным духом, а Шляпник — тысячей леденцовых оттенков. Ему слишком много, ему слишком сильно, ему слишком сладко. Боль уходит, смешиваясь с оглушающим удовольствием, и отказывается возвращаться. Одеяло в руках трещит, и Брейк со смешком просит герцога вцепляться во что-то прочное — во избежание порчи имущества (герцог в отместку цепляется за него). Он ехиден, как обычно, но совсем не по-обычному серьёзен. Удивительно резкий в размытом мире вокруг и до неправильности белый в бархатно-алой, расписанной арабесками свечных огоньков тьме. Фантом, ночное видение, обласканное густыми лиловыми тенями. Невидимый ливень за окном гулко ударяется в стекло, напоминая о существовании другой вселенной за стенами спальни. Руфус не понимает, почему Зарксис, вытащивший пальцы, медлит, просто замерев над ним, послушно лежащим на спине. Руфусу странно лежать на собственной постели полностью обнажённым, уязвимым, возбуждённым, с разведёнными ногами и разметавшимися волосами. Руфус старательно ловит взгляд Брейка, пытаясь предугадать, что будет дальше, и вспыхивает жарким румянцем, когда ему это удаётся. Алый глаз разве что не светится во мраке от пылающего в нём голодного огня. — Ты уснул? — голос у герцога отчаянно сипит, поэтому вместо слов он протягивает руки навстречу Зарксису. — Я… — Шляпник облизывает пересохшие губы и выдыхает-выстанывает, опускаясь ближе, прижимаясь кожей к коже, — Бездна, за что мне такое? Такое — невероятное, неземное, почти иллюзорное. О, если бы Барма видел, как он выглядит со стороны! Но он не видит. Только вцепляется Брейку в волосы на затылке и отчаянно-решительно двигает бёдрами навстречу. — Давай уже, — шепчет тихо-тихо, но взгляда не отводит. Не моргает практически. Зарксис сцеловывает слёзы с уголков его глаз, когда входит — плавно, медленно. Руфусу всё равно больно, но не так, как могло бы быть. Руфусу нужно просто немного подождать, потерпеть… Руфус до крови закусывает губу и со стоном запрокидывает голову, ощущая, как чужой язык собирает алые капельки. Брейк легко зацеловывает доверчиво подставленное горло, шалея от того, что ему позволяет тот, с кем, он на первый взгляд был обречён либо смотреть издалека, либо, в самом счастливом случае, подчиняться и принимать то, что дадут. Как много, оказывается, может изменить один-единственный неучтённый фактор, одно-единственное чувство, внезапно и сладко оказавшееся взаимным. — Ру… — имя легко и правильно ложится на язык ласковым сокращением, — Как же давно, как же сильно я тебя… Лохматый ты мой… В ответ герцог выстанывает, как отчаянно скучал, как боялся, что Зарксис не вернётся, растворится во тьме собственной цепи, бессмысленно и безумно пожертвует жизнью. Как ждал, как готовился сказать всё-всё и больше никогда не отпустить. И как он тоже сильно, хоть и не так давно. Саднящий дискомфорт прерывается чередой точных попаданий по нужному месту — Брейк находит заветный угол. Барма обхватывает его ногами и руками, оплетает, как лиана из традиционных орнаментов своей родины. Будто хочет влиться, вплавиться под кожу — воздух вокруг настолько раскалён, что это не кажется особенно невозможным. Зарксис вздрагивает, когда чужая ладонь снова захватывает чёлку, скрывающую провал на месте глаза, и заправляет её за ухо. Ему хочется плакать — он не заслужил, но всё это происходит с ним, как какой-то прекрасный сон. Ему хочется плакать, но вместо этого он вжимается губами в губы Руфуса и целует-целует-целует, пока из груди не вырвется придушенный всхлип. Мог ли он думать, что этот вечер закончится так? Мог ли он думать, что вместо заслуженного удара тессеном, вместо вызова слуг для выдворения наглого пришельца получит сокрушительную нежность? Мог ли он думать, что всё это время равнодушно-ледяной герцог тоже сходил с ума, раздумывал, сомневался, но в итоге нашёл в себе силы принять его полностью, полюбить даже с учётом кровавого прошлого, наплевав на возможность раскрытия и потери всякой репутации? Он даже не мечтал. А теперь Руфус то вцепляется ему в плечи, то выгибает спину, беспорядочно метаясь по постели и собственным волосам, липнущим к мокрой коже. Зовёт по имени — будто навёрстывает упущенные разы, когда цедил ядовитое «Шляпник» или нейтрально-пресное «господин Брейк». Сжимает поясницу ногами, подаётся бёдрами навстречу движениям и тоже смотрит — темно, жарко, жадно. Так, что от одного взгляда можно сгореть. Зарксис и горит. И догорает — почти, почти, вот-вот… — Давай вместе? — хрипло шепчет он в ухо герцогу, с нажимом проходясь ладонью по его члену. Свистящий выдох-стон, полный финального — острейшего — наслаждения, и закатившиеся глаза Бармы вполне сходят за твёрдое «да». Когда они возвращаются в реальность, за окном по-прежнему шелестит дождь, а темнота вокруг теряет оттенки, становясь просто темнотой, немного разбавленной огоньками двух ещё не прогоревших свечей. Двигаться никому не хочется — сил нет даже чтобы разогнуть согнутые конечности. По-хорошему, надо бы встать, отправиться в прилегающую к спальне комнатку с удобствами, вытереть хотя бы подсыхающие белёсые потёки на животах — счастье, что Брейк успел выйти, прежде чем излился. По-хорошему, надо бы и одеться, и уйти, не компрометируя Руфуса перед слугами, которые, скорее всего, придут его будить. Помогать одеваться, заправлять постель, приносить завтрак… Или как там заведено у истинных аристократов? Хотя в доме Рейнсворт вот так не принято. Да и герцог — не юная капризная госпожа-засоня. Наверное. — Останешься? — Барма устало поворачивает голову. В тусклом оранжевом свете его ресницы и волосы отливают медью. Зарксис кое-как приподнимается на локте, любуется. — Это «да» или «нет»? — Руфус чуть сводит брови. — Это «как ты захочешь», — Брейк наклоняется к нему, такому потрясающе расслабленному и прекрасному, легко и нежно целует в губы — без языка, просто прикасаясь, просто выражая всё, что не выражается словами. Герцог улыбается, отвечая. — Тогда это значит «да», — говорит он, — Я не хочу, чтобы ты уходил. Не сейчас. — Не боишься, что между слуг поползут слухи? — Зарксис мысленно умирает от его слов. В который раз за этот вечер. — Я вроде никуда не убирал твой любимый шкаф, — Барма пожимает плечами, — Выйдешь через него. А в мою спальню прислуге нет хода, пока в ней есть я. Я же не юная капризная госпожа-засоня, которую нужно будить, одевать и причёсывать. Брейк тихо прыскает. Как у них, оказывается, сходятся мысли. — Причесать, вообще, очень даже можно, — озорно предлагает он в ответ на недоумённый взгляд, — Хочешь? Я умею. У самого волосы были. — То-то теперь их нет, — фыркает Руфус. И соглашается. А потом старчески кряхтит и сползает с постели, нащупывая ногами сброшенные туфли. Спать грязным для него невыносимо — это одна из причин, почему в поместье помимо большой купальни есть эта маленькая ванная комната, прилегающая к личным покоям хозяина. Зарксис следует за ним — брызгается водой во время умывания и едва не наворачивается на ставшем скользким от луж полу. Герцог ловит его в последний момент. Укоризненно качает головой, скрывая улыбку, и заворачивает в пушистое полотенце — чтобы хоть какое-то время не дёргался. А потом разворачивает и тянет за собой обратно в постель, даже не думая одеваться. — Я не уверен, что усну, — предупреждает его Брейк. — Я тоже, — смеётся Барма. И засыпает. Тёплый, бархатисто-веснушчатый, родной. Зарксис вслушивается в его ровное дыхание, словно в самую красивую музыку. Вспоминает, как застал Руфуса за роялем, тихо усмехается. Тогда герцог был так далеко, хотя, казалось бы, протяни руку и коснёшься… А сейчас вот он, лежит и доверчиво прижимается спиной к его, Брейка, груди. Бесценное рыжее сокровище тонущего города. Зарксис утыкается носом во всё ещё чуть влажную макушку Бармы и вздыхает уже в полусне. Руфус пахнет домом.