Чистильщик

      Свет. Такой яркий, что просачивается сквозь веки.       Вслед за зрением просыпаются остальные чувства. Боли нет, но я будто лежу на дне моря, и на тело давят куболитры воды. Сложно пошевелить даже пальцем. Но я и не пытаюсь. Мне все равно.       Пока я раздумываю, проходит немало минут. Наверное. Мысли ползут медленнее улитки. А ощущение времени испарилось. Я будто вне его.       Хочется спать. Если бы не этот свет…       Он так мешает, что я нахожу силы расклеить веки. Но тут же смыкаю. Глаза ужасно резануло ослепительным светом. По вискам текут слезы.       Проморгавшись, решаюсь на еще одну попытку. Меня хватает на пару секунд, и я снова зажмуриваюсь, из глаз выплескивается еще одна порция слез. В лицо светит очень яркая лампа. После нее на внутренней стороне век остается выжжен сине-оранжевый круг. Когда он ползет вверх по черноте, невольно пытаюсь проследить за ним.       Что же делать со светом? Из-за него я не могу уснуть. Перевернуться? Проще подумать, чем сделать. Тело как камень. Или желе. Оно почти меня не слушается. Да еще слева на плечо зачем-то повесили мешок с, судя по весу, арматурой.       Я не сразу понимаю, что это моя рука. Но она словно и не принадлежит мне. Ничего не чувствую от плеча до кончиков пальцев.       Рука еще больше мешает перевернуться. Она болтается, как пришитая ко мне огромная сарделька. Никогда раньше не думала, что конечности такие тяжелые. Не замечаешь их веса, пока не повиснут плетью.       Мне все же удается подвинуть предплечье и перекатиться на левый бок. Другую, не отмороженную руку закидываю на лицо, заслоняясь от слепящего света. Вот теперь можно поспать.       Собиралось закрыть глаза, но затуманенный рассудок замечает нечто, остановившее меня. С трудом соображая, смотрю на лежащую на постели руку, по локоть замотанную в толстый слой бинтов. Но почему она так странно выглядит? Почему такая… короткая?       Осторожно ощупываю сетчатую повязку. Запястье, большой палец, ладонь… и все. Я надеялась, что кисть под бинтами сжали в кулак. Нет.       Резкий прерывистый вздох, подскочивший пульс. Дрожащая здоровая рука накрывает лицо, заглушив рвущийся наружу стон. Сознание уплывает.       Открыв глаза, вижу темный потолок и блюдце круглой погашенной лампы. Несколько минут смотрю на нее, изредка моргая. Оглядываюсь по сторонам. Лежа трудно разглядеть многое, но понимаю, что нахожусь в маленькой комнате, погруженной в полумрак. Свет идет из соседнего помещения через распахнутую настежь дверь.       Я чуть глаза не скосила, пытаясь увидеть, что там. Выход неудачно расположился напротив кровати, и кроме верхнего края двери рассмотреть ничего не удается.       Кто бы знал, каких усилий мне стоило оторвать голову от подушки! В итоге приподнимаюсь, опершись на локоть. Но за дверным проемом меня ожидает вид стены, до середины покрытой квадратами кафеля, а выше — выкрашенной в белый цвет. Это просто коридор.       Осмотр комнаты не принес ничего нового. За исключением громоздкой кровати с металлическими прутьями больше ничего нет. Стены здесь тоже наполовину выложены плиткой блеклого зеленого цвета.       Рука начинает уставать. Надо сесть. На удивление, дается мне это легче, чем я ожидала. Наверное, последствия продолжительного сна и лекарств сходят на нет. Но в голове еще висит вязкий туман, мысли сквозь него продираются медленно и натужно.       Очевидно, я в больнице Ферроэнергика. Вряд ли меня в таком состоянии повезли бы в Агломерат. Значит, нашли и успели спасти.       Внезапно вспоминается все, что произошло перед обмороком. Мое, казалось, бесконечное путешествие через пустыню, битву с монстром… Почему у меня такое чувство, будто я забываю о чем-то важном? Эта мысль навязчиво крутится в голове. Поднимаю руку и дотрагиваюсь до лба. Повязка. Под ней раны от когтей чудовища.       Раны… Память подсовывает недавний смутный сон, где моя рука…       Тело прошибает озноб. Мышцы каменеют. Медленно перевожу взгляд вниз на левую руку, которую все еще не чувствую. С накатившим оцепенением вижу замотанную в бинты ладонь и единственный оставшийся на ней большой палец.       Из головы исчезли все мысли. Я не думаю ни о чем, пока смотрю на то, что стало с моей рукой. В животе поселился холодный комок, скребущий внутренности шипами.       Не знаю, сколько бы я просидела так, уставившись на ладонь… нет, обрубок, но меня отвлекают. Свет в коридоре мигнул. Слышится чей-то возглас и торопливые шаги. Минуту спустя в палате зажигается лампа, а на пороге появляются люди в белых халатах.       Меня тут же укладывают обратно на кровать. Чье-то лицо склоняется надо мной.       — Как вы себя чувствуете?       — Ммм, — глубокомысленно мычу. Даже не представляю, какими словами описать свое состояние.       Собеседник понимает мое затруднение и спрашивает иначе:       — Голова не кружится?       Хороший вопрос, учитывая, что я сейчас лежу. Но вроде, когда сидела, не кружилась.       — Нет, — отвечаю я.       — Что-нибудь болит?       — Нет.       — Со столькими обезболивающими странно, если бы было наоборот, — бормочет врач под нос, глядя в карту. — Вот когда их действие кончится…       — Доктор, что у меня с рукой? — перебиваю я его.       Усталое, с недельной щетиной лицо поднимается от бумажек.       — Что… Почему?.. — хочется заорать: «Почему мне отрезали пальцы?!», но слова застревают в горле. — У меня ведь был всего лишь порез, даже до кости не дошло…       Врач вздыхает и захлопывает папку.       — Девушка, я не в курсе, что вас ранило… вам, наверное, лучше знать. Но в кровь попал яд и вызвал сильный некроз… омертвение тканей. Разложение, если проще, — прибавляет он, должно быть, заметив, что я его не понимаю. — Ваши пальцы гнили. Пытаться их спасти было уже поздно. Мы сделали ампутацию, чтобы некроз не перешел на всю кисть.       Я не отвечаю. Узнав все, что хотела, перевожу взгляд на потолок. Как я и думала, в хвосте твари был яд. Это объясняет, почему царапины на трупах казались разными. Какие-то чудовище нанесло когтями, а другие, почерневшие — жалом на хвосте.       Теперь у меня нет пальцев на левой руке. Это не какой-то уродливый шрам. С их появлением я давно смирилась. Но никогда прежде я не получала увечий, которые бы ограничивали меня. Как я теперь буду стрелять из винтовок и дробовиков?       Левое предплечье резко пережимают. Поднимаю голову и вижу вокруг руки жгут. Меня снова заставляют лечь на кровать.       — Что?.. — я не заканчиваю вопрос, почувствовав укол.       — Вам надо отдохнуть. Скоро за вами придут и заберут из больницы. Я был против, говорил, что вам нужно отлежаться. Но человек из СКОРП не пожелал слушать. Сказал, надо…       Слова врача сливаются в неразборчивый шум. Разум окутывает знакомая туманная дымка. Не в силах противится ей, мои глаза закрываются.       Когда я просыпаюсь в третий раз, чувствую себя лучше, чем в первый, но хуже, чем во второй. В голове будто ваты напихано, потому я не сразу вспоминаю, что произошло. Очень хочется спать, хотя под действием препаратов я наверняка проспала немало.       Рука ожила, онемение пропало. Подняв ее, смотрю на изуродованную ладонь и в очередной раз лишаюсь надежды, что мне все приснилось. Замотанный бинтами обрубок выглядит неправильно и чужеродно. Я все еще до конца не могу поверить, что это моя рука.       Не в силах больше смотреть, кладу ее обратно на постель и перевожу взгляд на потолок. Круглая лампа-блюдце снова ярко горит. Глаза начинает щипать, я часто моргаю и щурюсь, но не отвожу в сторону и будто под гипнозом продолжаю глядеть, стараясь ни о чем не думать.       В палату кто-то входит.       — Ну, и что мы лежим с таким видом, будто завтра помирать?       После яркого света вошедшего не сразу удается рассмотреть. Кудрявый черноволосый мужик с прищуром ухмылялся, глядя на меня.       — Вы кто? — спрашиваю я.       Тот фыркнул.       — У тебя же вроде нет сотряса, Спейр. Или за месяцы в пустыне ты совсем позабыла своего куратора?       — Ммм, — мычу понимающе. — Без бороды не узнала.       — Вот как, — снова осклабился гость. — Так хорош стал?       Ничего не отвечаю. Клейн относится к тем людям, про кого сложно сказать, что им что-то идет. Скорее всего, дело в небольшом росте. Раньше он был мелким мужиком с бородой, теперь стал просто мелким мужиком.       — Ну что, Спейр, — говорит Клейн. — Вставай, собирайся и пойдем.       — Куда? — в непонимании спрашиваю я.       Куратор смотрит на меня, как на дуру.       — На станцию, Спейр, на станцию. На поезде в столицу отправишься. И, когда приедешь, проверься на сотряс. Мне кажется, он у тебя все же есть.       Я начинаю припоминать, доктор говорил что-то такое перед тем, как вколол снотворное. Но это не объясняет, что за бред творится.       Начальство всегда относилось к нам, агентам, как к собакам. Но при этом понимало, что здоровый пес лучше охраняет дом, чем больной. Никогда на моей памяти не было случая, чтобы агента выдергивали из койки сразу, как он приходил в сознание.       — Но… почему так скоро? Я ведь только что очнулась.       Снова пренебрежительный взгляд.       — Спейр, ты что, первый день на службе? Нет? Ну вот и не задавай тупых вопросов. Откуда я знаю? На меня свалился приказ как можно быстрее доставить тебя в штаб. Этим я и занимаюсь. А зачем ты им так срочно понадобилась, мне без разницы. Моя задача — посадить тебя в поезд и все.       Манера речи Клейна, и его навязчивое желание пройтись по тебе, нередко бесили. Но сейчас мне все равно, что он говорит. Хотелось, чтоб меня оставили в покое.       — И опять у нас несчастный вид, — хмыкает Клейн. — Из-за пальцев что ли? Нашла, из-за чего расстраиваться! Многие вообще без рук и ног остаются! Сделают протезы, перчатку натянешь — и будто не теряла ничего.       Я не отвечаю. Смысла не вижу. Этот хлыщ даже за ворота ни разу не выходил, хотя вроде как снабженец. Помимо курирования агентов он должен наполнять терминалы вещами. На деле же этим занимаются свободные агенты или стажеры, а Клейн сидит в городе и зарплату за чужую работу получает. Поэтому не ему рассуждать о тяжести ранений.       На живот хлопнулся сверток из ткани. По светло-коричневому цвету понимаю, что это моя форма.       — Одевайся, — приказывает Клейн и бросает рядом с койкой мешок. Гулкий удар, с которым он падает, подсказывает, что в нем ботинки.       Распутывать узел веревке на вещах одной рукой, пусть и правой — сущее наказание. Я мучаюсь минут пять, пока Клейн не выдерживает и не развязывает его сам. Переодеваться тоже непросто, но тут я бы не позволила помогать. Достаточно того, что этот хлыщ смотрит, как я снимаю больничную одежду и облачаюсь в форменную.       — А оружие и снаряжение где? — спрашиваю я, натянув ботинки. Шнурки засовываю в голенища.       — Когда приедешь, выдадут, — буркнул Клейн. — Наконец-то! Пошли уже!       — Ты издеваешься? Да я на сто метров не подойду к штабу без оружия!       Встаю с койки. Все тело болит и с трудом слушается. Никогда не чувствовала себя такой разбитой.       — Обойдешься! Я не собираюсь возиться с тобой целый день, Спейр! — вскипает Клейн.       — Пока не дашь мне хотя бы пистолет, в поезд я не войду!       — Войдешь как миленькая! Иначе…       — Что? — перебиваю я. — Премии лишишь? Как будто она мне сдалась. А вот тебя могут лишить. За задержку.       Клейн молчит несколько секунд, судя по лицу, переживая внутреннюю борьбу. Потом цедит:       — Черт с тобой. Зайдем на склад. Шевелись давай!       Будь я в лучшей форме, точно не сдержалась бы и врезала.       Коридор больницы узкий. Когда навстречу идут врачи и медсестры в застиранных халатах, приходится прижиматься к кафельной стене.       Без особого интереса заглядываю в открытые двери палат. Обстановка такая же, как в моей, отличие в размерах комнат и количестве койко-мест. На каких-то лежат люди, но их не разглядишь за секунду, когда я прохожу мимо.       Мы доходим до конца коридора и попадаем на лестнице. Спустившись на несколько пролетов, оказываемся перед закрытой железной дверью, перед ней сидит охранник. Клейн машет черными корочками, тот безмолвно встает и отодвигает засов.       По ту сторону как будто еще один темный коридор, но в наших городах это считается улицей. Когда-то обычные люди ходи ходили под открытым небом, а не только агенты. Теперь все живут под землей, за металлом и камнем. Ферроэнергик — это огромная рукотворная пещера в горе. Домов и зданий здесь в обычном понимании нет. Комнаты и помещения в несколько этажей соединяются между собой сетью туннелей-улиц. Человеческий муравейник, как многие говорят.       Подземная жизнь сказывается на жителях города. Лица встречных на улице бледные, как простыня, они никогда не попадали под лучи солнца. Когда-то и я была такой. А теперь все, проходя мимо, косятся на меня. После многих месяцев в пустыне я чересчур выделяюсь загорелой кожей.       Внимание горожан мне не нравится. Слишком непривычно после долгого одиночества. И, хоть я понимаю, что это глупо, но мне кажется, все пялятся на забинтованную кисть. Рукав рубашки короткий, и мне не удалось натянуть его, чтобы скрыть увечье. Поэтому я скрещиваю руки на груди и прячу обрубок в сгибе локтя. Так я еще поддерживаю больную руку, чтобы она не болталась.       Клейн приводит меня в короткий проулок. Встав перед большой металлической дверью, он жмет на вдавленную пластину, и та переворачивается с тремя рядами круглых клавиш. В темноте плохо освещенного туннеля не видно, что на них написано, но думаю, буквы.       Клейн стучит по нескольким кнопкам, и дверь с гулким щелчком отворяется. А его пароль сложнее моего из четырех цифр, который я ввожу на терминале.       По ту сторону двери в слабом свете видны ступени в подвал. Если в Ферроэнергике что-то можно назвать подвалом.       Спускаюсь вслед за Клейном. Ногу ставлю очень осторожно — ступеней почти не видно в темноте. Свет идет из помещения внизу, но он слаб и не достает до лестницы.       Неожиданно я замечаю шум в ушах. Первая мысль — бредни сознания после долгого беспамятства. Но почти тут же понимаю, что звук настоящий. Чей-то голос бубнит внизу. По мере спуска он становится громче и четче, но слов не разобрать.       Когда мы входим в комнату, я нахожу источник звука. Это оказывается всего лишь встроенный в стену инфоспик. Диктор по ту сторону динамика монотонно рассказывает о чем-то, но я не хочу вслушиваться. Голос тут же становится фоновым шумом.       Осматриваю все помещение. Длинное, с высоким потолком. Оно сплошь заставлено узкими стеллажами, торцевой стороной ко входу. Дальний их конец теряется в темноте. На все пространство всего один источник света — свисающая на проводе из расщелины потолка лампочка без плафона. Ее едва хватает, чтобы высветить место, где мы стоим и боковые стенки стеллажей.       — Так, дружок, хватит пялиться. Подымай зад со стула и неси мешок, который я тебе отдавал недавно.       Взгляд утыкается в широкую и криво ухмыляющуюся рожу. Ну и физиономия. С такой вообще лучше никогда не улыбаться, чтобы людей не пугать.       Рожа поднялась из-за стола в паре метров от инфоспика.       — Че конкретно принести, начальник? — прохрипел ее владелец.       Одет в агентскую форму, только серую, черно-белая треугольная нашивка на плече присутствует. Коллега мой, чтоб его… Но больше всего раздражает, как он таращится на меня! Прямо оторваться не может!       Клейн со свистом выдохнул.       — Мешок, который я приносил пару дней назад! Включай мозги! Кулек со стандартным барахлом агентов. Вспоминай давай! Я тебе много подобного приносил в последнее время?       — А, понял, — доходит до того.       — Наконец-то. Тащи его сюда, да поживей.       — Так это, не получится. Я, это, разобрал его, — говорит мужик. — Сами же приказали. А я, это, не помню уже, что там было.       Клейн закатывает глаза.       — Неси пистолет. Надеюсь, помнишь, какой?       Образина кивает:       — Сейчас притащу, — и уходит между стеллажами.       Несколько минут в темноте мелькают вспышки фонарика, а тишину нарушает только голос из инфоспика.       »…прилагают все мыслимые усилия, чтобы отыскать преступников…»       »… Облавы таких масштабов город еще не видел…»       »…брошены все силы…»       Опять военные и полиция оружием бряцают на потеху толпе. По какому поводу на этот раз? Опять работяги со склада украли мешок картошки?       — Во, нашел!       Появившийся из темноты кладовщик, шагнув ко мне, протягивает знакомый пистолет. Отпрянув от подошедшего слишком близко агента, я забираю оружие, стараясь не касаться чужой руки.       — А кобура где? — спрашивает Клейн. — Или ты думал, она ствол в руках таскать будет?       По расплывшейся в похабной ухмылке физиономии я сходу понимаю, о чем этот урод думает. И на какой ствол в моих руках он бы не отказался посмотреть. К счастью, ему хватает мозгов не озвучивать мысли при Клейна, а уйти искать кобуру.       — Скорей бы уже этого дебила в пустыню отправили, а мне кого поумней прислали, — бормочет под нос Клейн.       Перед глазами возникает картина гориллы-агента, облепленного с ног до головы пауками, и я словно наяву слышу предсмертные вопли. Будет неправдой, если скажу, что видение мне не понравилось.       Голос диктора вновь вторгся в голову:       »…Хотя вероятность того, что преступники еще в Агломерате, ничтожно мала, принято решение не возобновлять движение поездов еще одну ночь. Директива поступила час назад. Станции останутся закрытыми до завтрашнего утра».       — Твою мать, Спейр! — выругался Клейн.       — Я-то здесь при чем?       — Знал бы, оставил тебя в больнице, — процедил куратор. — А теперь мне что с тобой делать? Не возвращать же обратно.       Я вздергиваю плечами. Понятия не имею.       — Ладно. Переночуешь здесь, — решает Клейн.       — Здесь — это где? — спрашиваю с подозрением.       — Тут, на складе.       — С ума сошел? Я с этой образиной и пять минут наедине не останусь! — шиплю я.       Вспомнишь — вот и оно. Мордоворот снова показывается в пятне света. В руке он сжимает кипу ремней.       — Кидай, — предупреждаю я, не дав возможности подойти ближе.       Кобура другая, не такая, как была. Крепление не на бедре, а на поясе, чтобы оружие находилось за спиной. Доставать не слишком удобно, но сейчас так даже лучше. Пока я в городе, не хочу привлекать лишнее внимание. За спиной оружие незаметнее. Только нужна еще одна вещь.       — Пусть куртку еще принесет, — говорю Клейну.       — Куртка тебе зачем? — смотрит он на меня.       — Агломерат — не пустыня.       — Спасибо, а то я об этом не знал, — язвит Клейн. — Я, знаешь ли, бываю в столице. Там совсем не холодно.       Я пожимаю плечами.       — Пистолет, небось, спрятать хочешь, а заодно и культю свою? Я видел, как ты ее закрывала, чтобы никто не заметил       Я закусываю губу и молчу.       Клейн усмехается и говорит кладовщику:       — Принеси ей куртку.       Тот мнется.       — Что еще?       — Нашивки ни на одной нет, — бормочет агент. — У нас же они никому не нужны, вот я и не стал…       — Обойдется она без нашивок, — отмахивается Клейн. — Правда, детка, ты же сможешь до штаба дойти без нашивки? Но то, что ты не исполняешь вовремя обязанности — это плохо. Видишь, вот — понадобились куртки. Так что сегодня же все пришьешь. Проверю.       Кладовщик угрюмо кивнул и в третий раз исчез за полками.       — Ладно, Спейр. Раз общество Мэттью тебя не устраивает, перекантуешься в моей квартире. Она здесь, двумя этажами выше.       Я оборачиваюсь к нему и прищуриваюсь. Клейн ловит мой взгляд и секунду смотрит с недоумением, а поняв, закатывает глаза.       — Спейр, ты себя в зеркало видела? Это только такие, как он, — красноречивый кивок в сторону стеллажей, — которым месяцами не перепадает, могут на тебя позариться. А я найду себе шалаву покрасивей. Со всеми пальцами на руках. Кстати, этим я и собираюсь заняться в скором времени, когда разберусь с тобой. Так что в квартире будешь одна. Я тебя запру, никто не побеспокоит. Ну что, согласна?       — Да.       — А что так невесело? Расстроилась, что я не хочу использовать тебя по прямому назначению? Так хочешь, я скажу Мэттью, чтобы пришел и развлек тебя? У него есть запасные ключи.       Когда я в ужасе оборачиваюсь, эта сволочь смеется, глядя в мои распахнутые глаза:       — Шутка. Я бы никогда не дал какому-то тупому агенту ключи от своей квартиры. Я и тебя пускаю только потому, что на тебе ошейника нет.