Чистильщик

      – Что это за фигня? – спрашиваю я, рассматривая левую руку, на которую надели перчатку с четырьмя механическими пальцами и дырой вокруг большого.       – Никакого уважения к профи, – с наигранной обидой говорит инженер, что представился Альвином. – Этот протез только что собран лично мной. Он идеально подогнан по руке, а механические части созданы по последнему слову техники. И ты еще на что-то жалуешься?       – Нет, я просто думала, протезы делают... – я замешкалась, – что их вживляют в тело.       Альвин фыркнул, мотнув вихрастой головой.       – Протезы бывают съемными и несъемными, – объясняет за него девушка с густыми темными волосами по имени Моника, ассистировавшая технику по медицинской части. На вид она старше меня, но трудно сказать, насколько. – Последние устанавливаются путем сложной операции, потом нужен долгий период адаптации и привыкания. Это может затянуться на несколько месяцев. А нам приказали быстрее вернуть тебе боеспособность. Потому и съемный протез.       Иначе говоря, лошадь должна скорее впрячься в плуг и пахать, пока не сдохнет.       Механические пальцы вдруг дергаются. Я изумленно смотрю на них и двигаю рукой, как если бы она была целой. Пальцы шевелятся. Их движения резкие и совсем не плавные, как у настоящих, но они повинуются мне! Как?       Должно быть, этот вопрос слишком явно отражается на моем лице, потому что Моника тут же говорит:       – Вот здесь, – она обхватывает мое запястье, вокруг которого застегивается перчатка, – находятся датчики. Они считывают импульсы мышц и передают сигнал в пальцы. Поэтому следи за сохранностью всего наруча. Если зашитые в нем провода порвутся, протез перестанет работать.       – Ясно, – отвечаю я, продолжая шевелить новыми пальцами. Их движения все еще рваные и судорожные. – А они всегда будут так...?       – К любому протезу надо привыкнуть, – заявляет Альвин. – Работай над моторикой, и движения станут естественней.       – Попробуй поднимать разные предметы, – советует Моника. – И старайся делать больше действий левой рукой.       – Сначала будет жуть, как неудобно, – подхватывает техник, – зато привыкнешь за несколько дней.       Я бы сказала, что у меня этого времени нет, но... какой смысл?       Потом Альвин долго объяснял, как следить за протезом, что с ним можно делать, а чего нельзя. Например, нельзя сильно нагружать. То есть никаких ударов кулаком. Падать и висеть на пальцах тоже не стоит. И не рекомендуется поднимать тяжести.       Главное, что я понимаю из наставлений – конечности и их части лучше не терять, замена им весьма сомнительна. Эти техники только механические барабанные перепонки делать умеют.       Когда Альвин закончил инструктаж, Моника сообщила, что мое состояние «удовлетворительное», и ничто больше не помешает выполнению задания. Я могу идти в штаб и ждать распоряжений.       Честно сказать, надеялась, что раз я временно подчиняюсь военным, они поселят меня здесь, в ВИНТе, и возвращаться на базу СКОРП не придется. Но майор Айверсон, похоже, решил, что я прекрасно могу восстанавливаться в штабе с остальными агентами. Как будто не в курсе, что там творится, и мне, возможно, придется продлить «больничный».       Уже под вечер я подхожу к высокому зданию на окраине города. Окон ниже третьего этажа нет, а рядом с единственной дверью никаких табличек и надписей, которые бы позволили непосвященному человеку понять, что находится за кирпичными стенами цвета засохшей крови. Но какому-нибудь горожанину вряд ли придет в голову по доброй воле открыть эту дверь.       Благодаря бумажке от майора меня не донимают нудными проверками, а сразу ведут вглубь здания. По пути замечаю необычное для этого места оживление. Люди в Тайном управлении разведки всегда казались слегка заторможенными. Они лениво ходили из кабинета в кабинет со стопками бумаг и даже разговоры вели медленно и неторопливо. Теперь от былого затишья не остается и следа. Суета царит на всех этажах. Офицеры и крючкотворы носятся повсюду с таким остервенением, словно из стульев выросли пики.       Меня проводят по половине этажей, пока не оказываемся у задней двери, хотя по прямой от парадного входа не больше тридцати метров. За дверью находится широкий внутренний двор, окруженный зданием ТУР и городской стеной. Посреди двора стоит квадратная бетонная коробка, в которой окон нет вообще. Вокруг забор из мелкой сетки с колючей проволокой наверху. От ограды исходит тихий мерный гул из-за постоянной подачи электричества. Над единственным дверным проемом в бетоне выбита эмблема скорпиона в треугольнике и большие буквы «С», «К», «О», «Р», «П».       Чтобы попасть в здание, приходится пройти через кордон охраны у ворот забора, затем коридор из стальной арматуры ко входной двери, а там – еще один контрольно-пропускной пункт. Управление сделало все, чтобы максимально затруднить путь тому, кто рискнет проникнуть в здание или попытаться выйти из него без разрешения.       Незнакомый молодой офицер на посту отметил меня в журнале и стал искать мою фамилию в картотеке.       – Агент Спейр, – бормочет он. Найдя карточку, отмечает в ней дату возвращения на базу. – Вас не было полтора года. Добро пожаловать домой.       У меня сводит скулы. Никогда в жизни я не признаю штаб своим домом. Пустыня и то больше подходит на эту роль.       Первое место, куда я направляюсь, когда все проверки закончены, – склад, за новой амуницией. Шла я перебежками, стараясь не попадаться никому на глаза. Хорошо, что праздно шататься по коридорам СКОРП не принято, и обычно они малолюдны.       Я сталкиваюсь только с одним лейтенантом, когда выглядываю из-за угла. Будь мы на любом другом военном объекте, мое поведение показалось бы подозрительным. Как минимум у меня бы потребовали документы, а как максимум задержали до выяснения. Но лейтенант лишь мажет по мне равнодушным взглядом и проходит мимо.       На складе меня поджидает неприятный сюрприз.       – Не положено! – категорично отрезал старый кладовщик. – Снаряжение выдается только после подписания приказа о командировке, не раньше! И не говори, милочка, что ты первый раз слышишь об этом!       – Но вы только посмотрите, в чем мне приходится ходить! Меня уже за агента не принимают!       – Форму новую выдам, – согласился дедок. – А об оружии и боеприпасах даже не заикайся!       Смиряюсь, но выпрашиваю у слуги инструкций еще пару перчаток, чтобы скрыть механические пальцы.       Новая форма на ощупь жесткая, как картон. Так всегда после стирки. Уж не знаю, а какой химической дряни ее стирают, но ткань трет и раздражает кожу просто нестерпимо. Надеваю ее, ощущая себя мучеником, добровольно залезающим в «железную деву». Надо прополоскать одежду при первой возможности.       Форма серого цвета. Я носила такую же, когда проходила боевую подготовку. В сером ходят агенты, которые временно или постоянно живут в городе. Видимо, чтобы не выделяться среди солдатни.       Вой сирены застает, когда я застегиваю рубашку в складском закутке. В первый миг я испуганно замираю, но память тут же подсказывает, что это всего лишь сигнал к ужину. Когда я жила в штабе постоянно и слышала сирену по три раза на дню, быстро приучилась не вздрагивать, а после полутора лет в пустыне совсем отвыкла.       Отвлекшись, чуть не забываю переложить содержимое карманов из старой формы в новую. Помимо черного удостоверения агента я вытряхиваю несколько проволочек и погнутых железок. Барахло, скажут многие, которое следует оставить, где лежит, но пока мне не выдали снаряжение, это мои единственные вещи, кроме пистолета.       Выйдя со склада, медленно шагаю по коридору в нерешительности – что делать дальше? Идти в столовую или нет? С одной стороны, обед, которым поделились со мной Альвин и Моника, был давно, и ужин мне бы не помешал. А с другой... Ладно, хоть с собой надо быть честной – я боюсь идти в столовую. Даже сказать кому-то смешно – я боюсь. Я не боялась лезть в логово хищных пауков, сражалась с огромными крокодилами и скорпионами. Не боялась спать в пустыне. А в обычную столовку с обычными людьми идти боюсь. Ладно, не совсем с обычными... Допустим, пропуск ужина я смогу пережить. И дольше голодала. Потом что? Рано или поздно я покину штаб, но сколько до тех пор пройдет времени? А если Айверсон пришлет вызов через неделю? Мне голодать да по углам шкериться?       С решимостью, которой на деле не чувствую, прибавляю шаг и иду в сторону столовки.       С воя сирены минуло около получаса. Все штабные агенты успели получить паек и рассесться по столам. В воздухе стоит гул голосов и звон ложек по тарелкам. Весь опыт проживания в этом месте говорит о том, что лучше приходить в столовку попозже, когда основная масса народа получила еду, и очередь на раздаче минимальна. Тогда нужно пристроиться в конец, с подносом сесть где-нибудь в углу подальше от всех, как можно быстрее съесть паек и уходить. Но и сильно опаздывать не стоит, потому что можешь привлечь к себе ненужное внимание.       Я стараюсь максимально незаметно проскользнуть к стойке с подносами, а затем к прилавку с раздачей. Поначалу мне это удается, но когда я оборачиваюсь и ищу место, где сесть, на меня направлено несколько любопытных взглядов. Я не смотрю на них, но спину сковывает от напряжения, а ноги тяжелеют. Я ведь и кепку надела, чтобы спрятать волосы – не помогло.       За дальним столом, где я всегда обедала, уже кто-то сидит. В кепке, натянутой на нос, закутанное в бесформенную куртку, хотя в штабе совсем не холодно. Когда я подхожу и ставлю поднос на стол, оно вздрагивает, из-под козырька показываются испуганные карие глаза. Какой знакомый взгляд. Сажусь напротив. В глазах удивление и настороженность, когда рассматривают меня. Между воротником куртки и козырьком появляются маленький приплюснутый нос и темные брови домиком. И синяк под левым глазом.       Я отмечаю все это мельком, быстро уплетая бесформенную серую массу, по вкусу мало отличающуюся от ношеной портянки. Соседка к еде даже не притрагивается. То ли брезгует, то ли боится пошевелиться. Зачем тогда вообще в столовку явилась?       Видимо, та же мысль приходит в голову и ей. Она вдруг вскакивает и уносится в коридор, будто укусил кто. Тарелки на подносе остались нетронутым, но есть ее паек я не стала. Мало ли, вдруг кто-то туда плюнул. Потому она и не съела его. Такое бывает и не редко.       Не знаю, почему, но рядом с этим испуганным, забитым существом мой собственный страх куда-то испарился. На ее фоне я почувствовала себя уверенней. Не такой жалкой, как она. Но с ее уходом будто исчез буфер, ограждающий меня от остальных. Вернулись сверлящие спину взгляды.       Доев паек и опрокинув в себя черно-кирпичное содержимое стакана, которое здесь называют чаем, отношу поднос к грязной посуде и тоже быстро удаляюсь. Хорошо, что большинство агентов сидят до последнего, пока столовка не закроется. Им-то бояться нечего.       Теперь нужно найти место, где переночевать. На примете несколько кладовок. Условия для сна в них так себе, даже матраса нет, но за неимением лучшего привередничать не приходится. Не в казарме же ночевать.       Я выбираю кладовку на подвальном этаже неподалеку от склада. Место непроходное, жилых и учебных помещений рядом нет, потому вероятность, что кто-то случайно набредет, минимальна. Раньше я спала в этой кладовке чаще всего. Могла бы жить в ней постоянно, но предпочитала менять места.       Нужную дверь я нахожу без труда. Но пока меня не было, в нее врезали замок и заперли. При ближайшем рассмотрении, однако, вижу, что механизм простецкий. Его можно сломать, дернув сильно дверь. Но лучше пойдем более деликатным путем.       Из кармана выгребаю горсть железок. Вот они мне и пригодились. Выбираю проволоку покрепче и просовываю в замок. Пара минут ковыряний, и механизм со щелчком поддается. Дверь отворяется.       Оглянувшись и убедившись, что никто меня не видел, шагаю внутрь, как вдруг сбоку вылетает лезвие.       Отпряну, хватаю чужую руку и выкручиваю ее. Как всегда в таких ситуациях, я не успеваю даже испугаться, налегая на противника. В чувство меня приводит сдавленный писк. Мужик такой не издаст. Да и запястье слишком тонкое. Я без труда обхватываю его, хотя моя рука тоже не отличается широтой кости.       Уже догадываясь, кто на меня напал, я совсем успокаиваюсь и сильнее сжимаю хватку. Слышится еще один жалобный вскрик, и пальцы, стискивающие рукоятку ножа, разжимаются. Тот с металлическим звоном ударяется об пол. Отпускаю и отталкиваю напавшего вглубь кладовки. При слабом свете из коридора плохо удается его рассмотреть, но я понимаю, что не ошиблась – это та самая соседка из столовой. Она сняла кепку и куртку, и теперь видно, что она еще совсем девчонка. Ей, наверное, едва есть восемнадцать. Круглое, детское лицо, нос картошкой, большие темные испуганные глаза.       – Откуда у тебя нож? – спрашиваю, поднимая клинок с пола. – Ты ведь еще не агент, а стажерам нельзя носить личное оружие.       Нож явно не для резки овощей, так что она не на кухне его позаимствовала. Неужели у какого-то агента тиснула?       Девчонка не отвечает, сильней прижимается к стенке напротив двери, обхватывая правое запястье, которое наверняка болит после того, как я его вывернула.       Мне стало ее немного жаль. Представилась ситуация со стороны стажера: закрылась в комнате, думала, что будет тут в безопасности, и вдруг неизвестно кто начинает ломиться в убежище. Я бы на ее месте тоже сначала атаковала, а уже потом выясняла, кого.       Вдруг понимаю, что так и стою у распахнутой двери, и каждый, кто пройдет по этому коридора, увидит меня. Захожу в кладовку и закрываю дверь, оказываясь в кромешной темноте. Слышится прерывистый вздох. Даже не видя, я отчетливо представляю, как девчонка сильнее сжимается и пытается уползти от меня подальше.       – Да успокойся ты! – шиплю раздраженно. – Хватит дрожать! Ничего я тебе не сделаю, и не собиралась, я вообще не знала, что ты здесь.       Шорох прекращается. Нащупав рукой стену, прислоняюсь к ней и думаю, что делать дальше. Притвориться, что никого в комнате нет, и сидеть в неловком молчании? А спать как? Я же не смогу уснуть рядом с неизвестно кем. А вдруг у нее еще нож есть? Конечно, девчонке нет резона меня убивать, но человек, доведенный до отчаяния, способен на многое, в том числе на неразумные поступки.       Ну и глупая же ситуация. Может, вышвырнуть девчонку отсюда, да и дело с концом? Дверь не закрывается, но не беда, подопру чем-нибудь, пусть даже собой, чтобы не вернулась. От легких уколов совести я отмахиваюсь, как от комаров. Девчонка может найти другой укрытие, а если нет... Почему меня должна волновать ее судьба?       Я почти решаюсь претворить план в жизнь, как вдруг слышится тихое:       – Там... у двери... выключатель...       Уловив смысл неразборчивого шепота, провожу рукой по стене и натыкаюсь на рычажок. Щелкаю им, и под потолком вспыхивает лампочка. Проморгавшись от света после полной темноты, осматриваюсь вокруг.       Кладовка сильно изменилась. Прежде она была заставлена коробками с барахлом, неясно почему не выкинутым. Теперь их почти не осталось, зато на полу появилась куча разноцветного тряпья. К тому же я не припоминаю, чтобы здесь были лампа и выключатель.       Девчонка по-прежнему прижимается к стенке, но уже не с видом загнанной в клетку со зверем. Страх из глаз почти исчез.       – Значит, теперь это твое убежище? Или, вернее сказать, ночлежка.       Тряпки на полу высланы и примяты в форму лежанки – не похоже, что они тут недавно.       – Да, я здесь... сплю, – мямлит девчонка.       – Только здесь? – уточняю я.       – Д-да...       Хм. Когда я обитала в штабе, эта кладовка была частым, но не единственным пристанищем. Я меняла их каждую ночь, чтобы не выследили. И удобств вроде тряпок у меня никогда не водилось. Откуда их взять? Я спала сидя, прислонившись к стене или коробкам. Утром, конечно, спина болела нещадно.       – Как тебя зовут?       – Кристина.       – Отлично, Кристина, ты же не будешь против, если я тоже тут переночую? – девчонка замотала головой. – Не будешь? Вот и ладно! Можешь звать меня Спейр.       Я привычно облокачиваюсь о стену и сползаю на пол. Руки кладу на расставленные колени.       Пару минут Кристина стоит неподвижно. Затем отлипает от стены и подходит к двери. Я наблюдаю за ней краем глаза, но не ожидаю увидеть, как Кристина поворачивает ключ. Лишь теперь до меня доходит, что я вскрывала замок, запертый изнутри!       Мне не удается избавиться от изумления в голосе:       – Откуда у тебя ключ?       Кристина отшатывается и прячет руки за спину.       – Нашла, – быстро говорит она.       Я хмыкаю. Как ребенок, честное слово.       – Неужели? Серьезно? – спрашиваю насмешливо. – Да говори ты как есть. Не бойся, стучать не пойду.       Кристина мнется, но отвечает:       – Мне его дал... Стивенсон.       – Кто?       – Он работает здесь кладовщиком.       – Тот вредный старик? – не верю. Два часа назад я с трудом выпросила у него перчатки, а тут целая комната! – Ты с ним спишь, что ли?       – Что..? Нет! – Кристина аж подпрыгнула от возмущения.       – Тогда с чего он тебе помогает?       – Просто он... хороший знакомый моей семьи, – бормочет девчонка.       Смотрю на нее, обдумывая сказанное. Под моим пристальным взглядом Кристина невольно отворачивает лицо. И я замечаю то, на что прежде не обращала внимания. Темную полосу из кожи и металла вокруг шеи. Увидеть на Кристине ошейник очень неожиданно, моргаю, убеждаясь, что мне не мерещится. Что же успела натворить девчонка за свою короткую жизнь, чтобы получить такое «украшение»?       Этот и множество других вопросов разрывают голову, но я решаю не задавать ни один. Прошлое Кристина меня не касается, а той явно не хочется разговоров по душам.       Пока есть время, стоит последовать совету медика и разрабатывать руку.       С перчаткой она выглядит совсем как настоящая. Странное ощущение. Вроде видишь целую ладонь перед глазами, а вместо пальцев чувствуется нечто чужеродное.       Попробовав привычно сжать руку в кулак, наблюдаю, как фаланги судорожно согнулись. Разжались они так же резко. И техники уверяли, что эти механизмы смогут когда-нибудь двигаться, словно живые?       Хотя, возможно, я придираюсь? Может, выполняют задачи они не хуже настоящих?       Решаю дать протезу шанс – все равно надо разрабатывать – и достаю из кобуры на пояснице пистолет. Поставив на предохранитель, вкладываю его в левую руку.       Спустя пару минут я понимаю, что все намного хуже, чем представлялось изначально. Пальцы двигаются, словно разбитые параличом. Они либо сгибаются все разом, либо шевелится не тот, что надо. Когда мне удается просунуть указательный в скобу и нажать на спусковой крючок, палец заклинивает. Не опусти я рычажок предохранителя, пистолет бы мигом расстрелял весь магазин. А, учитывая, что с такой рукой я не могу держать оружие твердо во время отдачи, очень может быть, что я пристрелила бы саму себя. Глупее смерти для агента не придумаешь.       – Что... у тебя с рукой? – слышится тихий голос.       Надо же, так увлеклась, что забыла о присутствии кого-то еще. А Кристина все время сидела на лежанке и наблюдала за мной.       – Травма?       – Можно и так сказать, – усмехаюсь я и стаскиваю перчатку.       Не люблю демонстрировать увечья, но хочется показать девчонке, что ее, возможно, ожидает.       Увидев механические пальцы, Кристина широко распахивает глаза.       – Это... что? – запинается она. – Протез?       – Ага. Одна ядовитая тварь мне на днях раскроила пальцы, пришлось их отрезать. А протез поставили только сегодня, так что пока не привыкла.       Если вообще привыкну.       Странно, что девчонка так удивляется обычному протезу. Я далеко не единственный агент с искусственной частью тела. У тех, кто проработал несколько лет, они есть почти у каждого. Конечно, такие агенты в основном работают на своих территориях и в штабе показываются редко, но все же...       – Давно ты в СКОРП попала? – спрашиваю я.       – Три недели назад, – тихо отвечает Кристина.       Вот как. Теперь понятно. Достаточный срок, чтобы хлебнуть здешней жизни, но не успеть познать всех ее мелочей.       Не удержавшись, задаю вопрос:       – Ну и как тебе? Не жалеешь о своем выборе?       – Моем выборе? Каком выборе?! – на последнем слове голос девчонки срывается. – Не было у меня никакого выбора!       – Был, – спокойно отвечаю я. – Он всем дается. Либо отбытие срока в СКОРП. Либо смертная казнь.       Кристина обмякает и роняет лицо на скрещенные руки.       – Я понимаю, – продолжаю, – трудно выбрать смерть, особенно когда не вполне осознаешь, что тебя ждет при другом исходе. Но теперь ты знаешь.       Кристина молчала.       – Я вот не уверена. Может, и стоило выбрать смерть.       – Ты?! – Кристина поднимает голову. В ее глазах отчаяние плещется пополам со злостью. – Ты – доброволец! Какая для тебя смертная казнь? Ты...       – Ошибаешься, – перебиваю я, кусая губу. Может, по документам я свободная, и ошейника на мне нет. Но по факту... – В СКОРП не бывает добровольцев, Кристина. Потому что звание агента – не то, за чем выстраиваются в очередь. Каждый так называемый «доброволец» просто выбрал меньшее зло. Конечно, как ему казалось на тот момент. И многие тоже делают выбор между жизнью и смертью. Голодной смертью на улице, например.       Кристина слушает, стараясь не пропустить ни слова.       – А ты? – спрашивает она.       – У меня все было намного сложнее. Но если разобраться, я тоже предпочла меньшее зло, – помедлив, прибавляю. – Думаю, как и ты.       Кристина удивленно смотрит.       – Ты не похожа на отъявленную преступницу, – объясняю я. – На уличную воровку – возможно, но за мелкую кражу наказывают общественными работами, а не службой в СКОРП.       Мгновением позже я жалею, что не остановилась на рассказе о себе. Кристина прячет лицо в ладонях лицо и начинает рыдать. Утешитель из меня неважный, поэтому успокаивать я ее на бросаюсь, оставшись на месте. Глядя, как вздрагивают тонкие плечи, и слушая частые всхлипы, в который раз за сегодня чувствую себя ужасно глупо. Дело в девчонке, или это я разучилась с людьми общаться?       – Моя мама, – слышится сквозь всхлипы, – работает на хлебзаводе. Возглавляет цех один... У нас никогда не было проблем с едой.       И не только благодаря ее зарплате.       – Мама много не брала, – говорит Кристина, будто услышала мои мысли. – Всегда по чуть-чуть. И никто ничего не замечал. Часть она обменивала на другие продукты и вещи, и мы ни в чем не нуждались...       Она издала задушенный всхлип, прерывая рассказ. Я молчу, ожидая продолжения.       – Мой брат... Младший брат... попал со своей компанией в полицию. Его обвиняли в разбойном нападении. На самом деле они просто с кем-то подрались... Но его все равно хотели поставить на учет. А Рику нельзя на учет! Он собирался поступать в Институт... Военным инженером стать, – Кристина отняла руки от лица и посмотрела красными глазами. – Маме предложили договориться... не ставить на учет... за десять мешков с зерном.       Я откидываю голову назад. Финал истории уже представляется в неясном, но свете.       – Да, это крупная кража. За такое могут приговорить к СКОРП, – говорю я, несмотря на то, что собиралась слушать молча. – Но причем здесь ты? Воровала-то твоя мать.       – Пропавших мешков быстро хватились и начали искать. Мама не успела их передать и спрятала в одном из помещений, которые не использовали, чтобы не подумали на нее. Но... так получилось, что никто, кроме мамы не мог их туда положить. Кроме нее... и меня. Я работала на том же заводе – мама устроила после школы. Я могла украсть у нее ключи от складских помещений.       – И ты решила взять всю вину на себя.       – Это было правильно! В семье, кроме меня, еще два младших брата и сестра. Отца нет. Мама кормила нас всех. Если бы ее осудили, я бы не смогла их содержать!       – Что ж, благородно.       – Я не жалею о своем выборе, – с нажимом сказала Кристина. – Даже... даже после того, что произошло.       – После того, как ты оказалась в штабе? А твой знакомый кладовщик не предупредил тебя, чего ждать?       – Он... не успел, – отвела глаза Кристина.       Я подаюсь вперед.       – Значит, когда тебя привели на базу, ты знала о порядках здесь лишь то, о чем слышала в городе? – Кристина мнется, но кивает. – И в первый день тебе показалось, что все не так страшно, как говорят, – я больше не спрашивала. – Другие стажеры и агенты хорошо к тебе отнеслись. И ты расслабилась. И когда объявили отбой, ты пошла вместе со всеми в казарму.       Беззвучные слезы потоком полились из глаз девчонки.       – Больше порог казармы ты не переступала. Что было дальше?       – На следующий день ко мне подошел Стивенсон, – еле слышно прошептала Кристина. – Дал мне ключи от этой кладовки, чтобы мне не приходилось спать с...       – Но на этом все не закончилось, ведь так? Есть еще много мест, где тебя можно найти. В коридорах, душевых, любых помещениях. Как часто это происходило?       – Почти каждый день... А в присутствии офицеров, в столовой и на занятиях они пинают меня, обзывают... Шлюхой, подстилкой...       Она не договаривает из-за судорожного всхлипа. Ее горло и грудь сотрясаются от подступивших рыданий.       – Скажи, тебе кто-нибудь из офицеров делал предложение?       Кристина задыхается и не может ответить. Она лишь кивает, поняв, о чем вопрос.       – И ты не согласилась, – я опять не спрашиваю.       Девчонка часто и задушено дышит, пытаясь унять истерику.       – Надо согласиться. Ты никогда не сможешь спрятаться так, чтобы тебя никто не нашел. А если ты примешь предложение, они к тебе больше не сунутся. Один мужик лучше, чем вся казарма. Согласись, что это меньшее зло.       Вздохи-всхлипы становятся тише и реже. Кристина постепенно успокаивается.       – Сколько офицеров к тебе подходило?       – Т-трое...       – Неплохо. Есть, из кого выбрать. Только, совет, не выбирай по внешности и первому впечатлению. Для начала узнай о них побольше, тем более тебе есть у кого спрашивать. Но если к тебе подойдет капитан Трейси – шли его куда подальше. Лучше уж казарма, чем этот мудак, – последние слова почти рычу.       – Трейси? Может, майор Трейси? – спрашивает Кристина.       – Не знаю, может уже и майор, – цежу я. – Повысили, значит, ублюдка, пока меня не было.       – Майора Трейси здесь больше нет. Он сбежал вместе с полковником Гвайнтом недавно.       Слова Кристины действуют, как укол адреналина. Я распрямляюсь, словно струна, словно взявшая след гончая.       – Вот как, – бормочу я, ни на что не глядя и обдумывая новую информацию. Кажется, у меня появилась еще одна причина выполнить задание. Средний и указательный пальцы медленно проводят по длинному шраму на левой скуле.