I Love You, Harry Potter

- ПОДЪЕМ! – заорал магически усиленный, до тошноты противный голос, к которому Драко за почти год тюрьмы никак не мог привыкнуть. И в ту же секунду – свет – этот, блядь, невыносимый свет, режущий глаза до зубной боли. Не волшебный, а маггловский, уничтожающий душу холодный электрический свет двух продолговатых ламп с потолка. Морщась, Драко сел на кровати. И тут же скорчился еще больше. Он вспомнил, что верхние нары теперь заняты. Гарри, Салазар его разъеби, Поттером.       Отвечая на его мысли, Поттер заерзал на кровати, а потом спустился. Начиналось обычное тюремное утро, к которому Малфой уже давно привык и действовал на автомате. Единственная новинка – блистательный сосед. Который, кстати, для подсадной утки, действовал очень слаженно, как будто бы привыкал к тюремному быту не одну неделю. Драко достал из недр наволочки короткую зубную щетку и пасту. Поттер выудил со дна баула кусок мыла, пасту и видавшую виды расхристанную зубную щетку. Подозрения Драко усилились – конечно, подсадной, при обыске бы нашли в бауле и отобрали. Поттер умылся у раковины первый. Сходил в туалет довольно быстро – как будто привык уже не смущаться близости другого человека. Драко был удивлен. Да, низенькие стенки худо-бедно скрывали гордый постамент с дыркой в полу от соседей по камере, но все равно было все слышно и почти все видно. Сам Драко, не имевший до сих пор соседей, не знал, может ли он похвастаться такой беззастенчивостью. Он только почистил зубы и с удовольствием вымыл руки и голову мылом, которое Поттер любезно оставил на краю раковины. Сам Драко уже две недели как измылил свой последний обмылок, как ни старался он израсходовать его по минимуму. — Да уж, думал былой аристократ — большой кусок ароматного мыла, какое же невиданное, неслыханное богатство. Подсадному Поттеру не понять, иначе он не оставил бы такое сокровище на растерзание врагу. Впрочем, со злобой подумал юноша, посади кто Поттера на самом деле в тюрьму, передачки сыпались бы на Золотого мальчика каждый день по несколько сотен. Самому Драко передач никто не слал. Все его родные и друзья были в тюрьме, в бегах или мертвы. А без передачек с воли в старой части Азкабана долго не живут.       Драко выжал, сколько мог, мокрые волосы и переместился к зарешеченному окну с открытой наружу форточкой. Полотенец в камере держать было нельзя, но сейчас июль, простудиться сложно, особенно, урывая редкие лучики солнца и теплый морской ветер через маленькое тюремное окно. Он плюхнулся на стул, привинченный к полу у окна и принялся разглядывать человека, сидящего напротив. Поттер выглядел подавленным и чахлым. В иссиня-черных волосах проглядывала первая седина. Под глазами круги. В глазах горечь. Тело в синей тюремной робе напряжено, руки симметрично положены на коленях.         Гарри умылся и сел на стул напротив окна. В его одиночной камере предварительного заключения был только стул, прикрученный спинкой к окну. В общей камере была очередь на стулья у окна, длиной в недели. И сейчас он наслаждался возможностью различить кусочек неба и облака в тюремном окне. Он просто смотрел на них, и жить становилось немного полегче. Что ни делай, а этого неба, которое он в данный момент жадно впитывал всем телом, у него не отнимет ни один тюремщик, лжесвидетель или враг. Гарри только закончил эту мысль, как, прерывая ее, напротив него плюхнулся его враг, Драко Малфой и вальяжно развалился на стуле – насколько это суровое творение тюремного дизайнера вообще позволяло такие позы. Гарри отвел свой взор от окна и принялся разглядывать соседа по камере.       Малфой ужасно истощал. Он и всегда был довольно худой, но сейчас это была болезненная худоба, при виде которой семейный врач Малфоев забил бы сильнейшую тревогу и отправил бы богатого придурка в лучшую больницу волшебного мира проходить процедуры и жрать черную икру. А врач Азкабана, небось, выдал ему ложку рыбьего жира или две, если у него было хорошее настроение.       Лицо Малфоя было зеленоватого цвета. Глаза пустые, под глазами круги. Гарри вспомнил того затравленного зверя, который, тем не менее, отказался признать в нем Гарри Поттера, в имении Малфоев, и тем самым, скорее всего, спас жизнь Гарри, а может, и очень много кому. Гарри почувствовал, что ему жалко Малфоя, несмотря на собственную злость, усталость, уныние и тревогу. В общей камере на 12 человек (а по факту в ней находилось 40), в которой ему довелось посидеть в какой-то момент следствия, говорили, что одиночники долго не живут. От постоянного одиночества человек перестает есть и хотеть жить, худеет и умирает от истощения. Малфой достаточно сильно напоминал скелет, а сидел он в этой камере уже почти год, сосчитал в уме Гарри. Гарри помнил, как проходил суд над Малфоем. Он ведь свидетельствовал в его пользу. Очков в глазах Малфоя это ему, судя по всему, не прибавило, да и не спасло Малфоя от наказания. Ну, да, вместо пяти лет строгого режима он получил три года. Три года в строгой одиночке никто не выживет, утверждали в общей камере.       Но даже если Малфой и знал, что приятная компания в лице Гарри может отдалить от него смерть, он этого не показывал. На отощавшем лице отображалось недоумение, страх и презрение. Гарри подумал, что и он, наверное, зеркалит сейчас те же эмоции. И, вздохнув, решил прервать молчание. - Так вот, насчет подсадной утки или что ты там решил про меня, Малфой…  Это не так. Я действительно осужден и отбываю свой срок. Пять лет строго режима.       К винегрету эмоций на лице Малфоя добавилось выражение, которое можно было бы описать словами «да-да, конечно, ври, придурок, дальше».       Но Гарри, моргнув, продолжал. - Конечно, невозможно поверить, что герой-войны-и-все-такое-дерьмо загремел в Азкабан. Я ничего плохого, разумеется, не сделал. Меня кто-то подставил. Я думаю, этот кто-то остался верен Волдеморту, ненавидит меня, но умудрился скрыться от правосудия, подкупить, кого надо и подставил меня, да еще так, что у меня нет ни доказательств, ни алиби.       Малфой с интересом слушал его с глумливой иронией на лице.       Гарри отвел глаза и устало продолжал, обращаясь к темному углу: - Одну минуту я просто сижу в своем доме на Гриммо, в другую я очнулся, весь в крови, вся комната в кишках, по столу разлит алкоголь и маггловские наркотики рассыпаны, у меня в одной руке нож, в другой палочка, а вокруг валяются трупы старшеклассников из Слизерина. Ничего из этого я разумеется не делал и даже кокаин никогда не пробовал. Это был полный пиздец. Эти ублюдки зверски убили детей – только чтоб меня посадить! Я не мог прийти в себя – и это тоже сыграло на руку следствию. Следов Империуса или Обливиэйта следователи на мне не нашли, правда, и воспоминания соответствующие в моей памяти тоже, но они обставили дело так, что я сам эти воспоминания, типа, уничтожил. Говорили, он же самый сильный волшебник Британии. Пресса тоже как взбесилась – вчера я у них самый завидный жених и человек года, а сегодня я монстр, порожденный войной, убийца детей-чистокровок, маньяк и серый кардинал, который, возможно, использовал войну с Волдемортом для создания античистокровного фашистского движения… Не все им удалось пришить к делу, сыграли значение и военные заслуги, но пять лет дали. Обжаловали мы его с Гермионой и семьей Уизли несколько раз, но суд был конкретно подкуплен и вся общественность негодовала насчет падения, блядь, архангела. Конечно, Гермиона и Рон на воле будут бороться и дальше, а Гермиона не допустит, чтобы и их кто-нибудь обливиэйтнул, но надежды мало. Вот, честно рассказал тебе, как дело было. Если хочешь что-то спросить, спрашивай. Впрочем, мне наплевать, если ты мне не поверишь, я так устал от этого дерьма – Гарри начал сердиться. Пересказав свою историю Малфою, он в очередной раз подумал, каким был неосмотрительным придурком. Год скрывался от Волдеморта по лесам, а такую грандиозную подставу в мирной жизни не заметил. И как же невыносимо думать об изуверски убитых – из-за него, из-за него – детях! Господи, не жизнь, а пиздец распоследний… - ЗАВТРАК! — заорал магически усиленный голос, прерывая мысли Гарри и отвлекая его от глумливого лица Малфоя. Они встали со стульев (как же на них отсиживается задница!) и подошли к двери. Отверстие внизу открылось и в камеру влетел поднос с двумя тарелками овсянки и двумя стаканами тошнотворной воды с растворенным в ней витамином С. Обычный для корпуса строгого режима завтрак. В каше чайная ложка постного масла, не больше, и никакого молока и сахара, конечно.       Малфой достал из старенького рюкзака алюминиевую ложку. Гарри из своего баула – видавшую виды одноразовую пластиковую. Без ложки в тюрьме ты не человек. Если есть кашу руками или сразу ртом, так точно козленочком станешь еще задолго до того как срок перевалит за половину. При обыске ложку, как и зубную щетку, надо было прятать, но если найдут, то могут и не отобрать. Все-таки некоторые стражи имеют капельку совести.       Они ели, снова сидя друг напротив друга. Гарри явно с большим аппетитом, чем Малфой — Гарри-то просидел в одиночке чуть больше месяца, а потом активно социализировался в общей камере. Малфой же вяло, с отвращением ковырял свою кашу, и, наконец, вернул ее на поднос почти нетронутой. А вот воду с жадностью выпил. - Не будешь есть — скоро помрешь, только посмотри на себя, — сказал Гарри.       Малфой нечленораздельно фыркнул. Похоже, он вчера сказал все, что имел сказать, а сегодня решил объявить Гарри бессрочный бойкот. Ну и придурок.       Посуда исчезла в отверстии внизу двери, а Малфой молчал. Что ж, подумал Гарри. Я бы тоже, может быть, мне не поверил на его месте. Пусть все тщательно обдумает. - ОБЕД! - ПРОГУЛКА! - УЖИН! - ОТБОЙ!       Малфой все притворялся, что Гарри не существует. Во время двадцатиминутной прогулки в тюремном дворике, точнее, в бетонном дворе-колодце десять на десять метров с драной рябиной посередине, изображавшей природу, а также, очевидно, служившей наглядным свидетельством гуманизма начальства Азкабана, они ходили друг за другом гуськом по периметру, думая каждый свои думы. Кроме друг друга, конечно, они никого не видели. Камеры открывались и закрывались волшебством; по коридору и по лестнице наружу они шли одни -- всех обитателей корпуса выводили из камер на прогулку в отдельные дворы-колодцы по очереди так, чтоб никто из них не встретил глазами другого. Чтобы никто не улыбнулся другому. Не пожал тайно руку. Одиночка – и есть одиночка. А вот Гарри и Малфой не были больше одиночниками. Но разве это не усугубило их положение? Заключить в одну маленькую темную камеру двух давних врагов, врагов с пеленок. Какие недруги подшутили над ними обоими?         Еще несколько дней Малфой молчал. Гарри тоже. Что еще говорить-то?       Целыми днями они читали, до боли в глазах. Благо, вблизи Гарри видел не так уж плохо, особенно, если поднести книгу к самому носу. Раз в две недели в каждую камеру на подносе влетала стопка книг, в основном, маггловские. Их можно было читать весь день, прерываясь на прогулки и еду. При таком темпе книг едва хватало на две недели, так что Гарри обычно проглатывал их все, и, сам того не замечая, постепенно получал маггловское образование или хотя бы хватал его по верхам. Через две недели книги менялись на новые, впрочем, иногда они повторялись, никто, видимо, особо не заморачивался с тем, что Гарри уже проштудировал от и до «Короля Лира» и его вероломных дочерей несколько раз.       Малфой тоже целыми днями читал, прочно уткнувшись в книгу взглядом. В принципе, больше делать им было ничего. Так они и коротали дни в тишине.       Наконец, бойкот кончился.       Утром в четверг Малфой встал со своего стула, того, что спиной к окну, и подошел к Гарри, любующемуся грозовыми облаками, точнее, крошечным кусочком июльского грозового неба. Малфой посмотрел на него, а потом протянул перед собой руку на уровне гарриного лица и что-то прошептал себе под нос. Гарри не успел никак среагировать, а по телу уже прокатилась охлаждающая волна, как будто в остывший мятный чай нырнул. А Малфой опустил руку, повернулся на каблуках и вернулся к своему стулу и своей книге. Ловя офигевший взгляд Гарри он почти беззлобно промолвил: - Ты очень вонял.