***
Всё утро Фёдор провалялся на чертовой кровати. Достоевский постоянно чихал, жутко кашлял, но всё же нашел в себе силы заварить чай с молоком, и уселся на подоконник. Он был довольно широким, так что с момента переезда в эту небольшую квартирку этот подоконник стал излюбленным местом Достоевского. Он смотрел на людей, и обычно он смотрел на них через открытое окно, но сейчас - любое дуновение ветра, и Фёдору станет ещё хуже. Фёдор давно заметил, что каждое утро, когда он вот так сидит здесь, смотрит в окно, не изменяя своим принципам, из их дома неизменно выходит старая бабка. Она вечно крутила круги вокруг здания, кругов 5-7 она точно проходила всякий раз. Фёдор даже однажды опоздал на пару ради того, чтобы посчитать сколько кругов навернет старуха, и в тот день она прошла аж девять. Она пытается так в своём возрасте следить за здоровьем? Но сейчас, этой бабки не было, потому что было не 6 утра, а 12, так что смотреть было особо не на что, и Фёдор взгрустнул. Эта самая обычная сморщенная бабка, что каждый день лихо наворачивала круги вокруг многоквартирного дома, напоминала Фёдору Россию, и немного избавляла от чувства одиночества в стране, где хоть и принято мило улыбаться, приглашение к себе домой вовсе не значит, что ты имеешь право согласиться. Японцы отличаются не только от русских, они отличаются от целого мира. Их понятия вежливости, гостеприимства и всего остального не такие, к каким привык Достоевский в своей холодной угрюмой России. Поначалу он думал, что Дазай интересен ему именно поэтому, он японец, а значит он кардинально другой, но нет. Вчера, когда он засыпал, он по привычке, вредной привычке, грыз свои ногти на руках, и его ладонь задержалась на губах, которые Дазай целовал не так давно. Он подумал о том, что из-за их спора он больше никогда не почувствует это, кажется, он даже разозлился, но сон окутал его своей дымкой, и Фёдор так и уснул с воображаемым поцелуем Осаму на своих губах. После своего чаепития Фёдор поставил кружку в раковину и ушёл в спальню. Выпил он, конечно, вовсе не одну кружку, сегодня время позволяло ему выпить хоть десять, но Фёдор пока что остановился на четырех. Придя в спальню, русский упал на кровать. Он прижал ноги к себе, обхватив колени руками. Будь рядом с ним сейчас Гоголь, он сравнил бы его с креветкой. Но Фёдор слышал лишь голос Дазая, мурлычущий голос, называющий его больной печенюхой. Фёдор заснул и проспал до начала четвёртого. Совсем не зная чем заняться, умирая от вечной скуки, он потянулся за книгой, которая лежала на табурете. Это была его любимая книга, он растягивает её всякий раз как начинает читать, вот и взял так неохотно. Ближе к вечеру Достоевский чувствовал себя не лучше человека с раком легких на последней стадии. Кашель выворачивал его внутренности наизнанку. Было чувство, что лёгкие вот-вот выпадут. Неожиданно позвонили в дверь. Достоевский закатил глаза, он догадывался, что это был Гоголь, он слишком предсказуем. Фёдор тяжело вздохнул, случайно уронив книгу на пол от неожиданности, а затем подняв сокровище и положив обратно на табурет, пошел к входной двери.***
Отсидев последние две пары, Дазай рванул с места. Он зашёл в аптеку, купил то, чем его обычно лечил старший брат: какие-то противовирусные, таблетки от кашля, от температуры, брызгалку в горло, и в нос тоже. Затем Дазай направился в сторону дома Фёдора, надеясь, что Гоголь ему не соврал, ведь ему просто незачем. Обычный многоквартирный дом, ничем не отличается от его собственного. Дазай забежал в подъезд, успев прихватить дверь после какой-то старушки и мигом взлетел на 3й этаж, позвонив в звонок без колебаний. Осаму прислушался и услышал как что-то упало на пол, а затем раздались шаги. Достоевский открыл дверь, закатив глаза. Он стоял, укутанный в одеяло, с потерянной причёской и с красным носом, который, видимо, чесался так сильно, что парень разодрал его ногтями. — Я же сказал, Коля, мне не нуж-.. — Приветик! — Дазай помахал рукой и дверь перед ним почти захлопнулась, но шатен успел придержать её рукой. — Хорошая попытка. Но нет. Иди в кровать, лечить тебя буду. Достоевский фыркнул и зашаркал тапочками, свернув в комнату. Дазай разулся и прошёл в квартиру. Везде всё убрано, обувь не раскидана как у него, а стоит в два ряда на специально отведенных для этого полочках. Заглянув одним глазком на кухню, он и там увидел идеальную чистоту. Высокие потолки, лампочки с холодным, чуть синеватым светом. «Понятненько» - подумал Осаму и прошёл в комнату. Первым делом в глаза ему бросился огромный стеллаж с книгами. Многие переплёты были на русском языке и Дазай мог прочитать лишь парочку из них. Фёдор свернулся калачиком под одеялом и, кажется, немного дрожал. «Какая милота» - подумалось Осаму. — Ты хоть что-то сегодня ел? А лекарства пил? Фёдор отрицательно покачал головой. — Только чай с молоком. — А температура есть? Лихорадит, да? — Угу. — Фёдор зарылся носом в одеяло, он был ещё менее разговорчив при болезни. — Ну, тогда тебе повезло, что я купил всё от всего! Дазай указал Фёдору, какие лекарства надо выпить прямо сейчас, что куда забрызгать и, убедившись, что тот сел на кровати и начал хоть что-то делать со своей болезнью, пошёл хозяйничать на кухню. Он нашёл в шкафу манную крупу, в холодильнике — молоко, и сварил кашу, та получилась без комочков, и добавил немного сахара, чтобы было не совсем уж противно. Он принес тарелку в комнату, от чего Фёдор поморщился, но Дазай возразил: — Ты бы вообще не встал с кровати, если бы не я. Не ной тут. Дазай поднес первую ложку каши к Фёдору и тот посмотрел на него очень подозрительным и одновременно надменным взглядом. Осаму отложил манку в сторону и... прислонился губами ко лбу Достоевского, чтобы померить температуру. Странно, температура вроде у Фёдора, а щеки горят у Осаму. Слава богу, в комнате зашторено окно и царит успокаивающий полумрак. Он задумался: «Хотел его подразнить снова, а в итоге сам... Молодец, Осаму.» — Сильно не радуйся. За победу не засчитаю. Это лоб, а не губы, и я просто проверял температуру. — Дазай снова поднес ложку с кашей к Достоевскому — Ну давай. Поешь. «Он что, правда хочет накормить меня как маленького ребёнка?» — А я уже хотел торжествовать. Фёдор снова поморщился, глядя то на Осаму, то на эту отвратительную кашу. — Осаму, во-первых, я могу и сам это съесть, во-вторых, как мне это поможет? Я лучше потерплю, чем съем это..- мгм.. Дазай настойчиво пихнул ложку прямо Фёдору в рот. У Осаму засверкали глаза, это было видно даже в полумраке. Он зачерпнул ещё и ещё, и каждый раз Достоевский покорно съедал ложку, хоть старался иногда отнекиваться, но всё тщетно. И так Фёдор съел практически всю тарелку. — Я правда мог поесть сам. Фёдор отвернул голову в сторону, отведя взгляд и стараясь не смотреть на Осаму. Похоже, его щёки горели не только из-за температуры. Осаму ушёл на кухню поставить тарелку в раковину. Телефон завибрировал, и на экране высветилось сообщения от контакта "Джокер": «Ну что, дошёл твой любимый? Ой, точнее Дазай!» Федор хмурится, а телефон снова вибрирует в руке: «Даже не спрашивай, зачем я дал ему твой адрес, ты во время болезни никогда не следишь за собой, а мне не разрешаешь, поэтому вот тебе обслуга!» Достоевский тяжело вздохнул, и перевёл взгляд на шатена, который как раз пришёл из кухни обратно в комнату: — Так это Гоголь тебе сказал... Что ж, ожидаемо. — А? Да, он. Я его даже не просил, он сказал мне адрес, и сказал, что его ты не подпускаешь, поэтому послал меня за тобой ухаживать. — Я ни одного из вас не просил этого делать, я мог и сам, и поесть тоже мог сам! — Фёдор подтянул ноги к себе, и уперся лицом в колени, снова тяжело вздохнув. Дазай, зайдя на кухню с пустой тарелкой, был бы весьма доволен тем, что Достоевский всё съел, если бы он не заметил, пока кормил его с ложечки, что он... вообще-то... босой. Фёдор сидел на краю кровати и постоянно перебирал пальцами ног, сам того не замечая. Он чесал ногу об ногу, пожимал пальцы, недовольный тем, что Дазай его кормит. А Дазай, честно, старался на это не смотреть, но не мог. Поэтому, когда Дост-кун наконец доел и, надув губы, отвернулся, Осаму умчался на кухню относить тарелку. Он даже ее помыл, как и четыре абсолютно скучных, без каких-либо рисунков, белых кружки, что стояли в раковине, и это позволило ему отдышаться. «Да что не так с его ногами-то, Дазай? Почему ты так тяжело дышишь, успокойся, это всего лишь Фёдор. Да, необъяснимо милый, потому что больной, Фёдор... И его ноги... Черт!» Дазай нервно сглотнул, зайдя обратно в комнату, взгляд шатена снова упал на его ступни. Он сел рядом и, стараясь смотреть только на лицо собеседника, ответил: — Знаешь, я и правда мог бы не приходить. Но это скучно. Это то, что касается моих личных интересов. А что до твоих просьб, а вернее их отсутствия. Тебе не кажется, что думать, что люди должны делать что-то исключительно по твоей просьбе - невероятно глупо? Фёдор нахмурился. Дазай сжал в кулак джинсы на бедре. Ох, как же хочется снова его спровоцировать, как же... Да, он это сделает. — Или же, — Дазай мягко взял подбородок Фёдора в ладонь и двумя пальцами развернул к себе — ... пай-мальчик не хочет, чтобы его друзья, привыкшие видеть его угрюмым прагматиком, увидели его таким милашкой с красным носом, вредничающим и канючащим прямо как маленький ребёнок? Губы Дазая, растянувшиеся в ухмылке, были в опасной близости от губ Достоевского. Осаму выждал ещё мгновение, но Фёдор снова сжал губы в тонкую линию. Не сдастся. Ладно. Шатен отдалился немного, и продолжил как ни в чем не бывало: — Знаешь, все капризничают как дети, когда болеют. Ацуши-кун вообще признался мне как-то, что плакал под столом, потому что не попадал по клавиатуре пальцами из-за сильного жара. Нормальные люди привыкли ухаживать за теми, кто болеет. Но то, как ты рьяно боишься, что кто-то тебя увидит таким, делает тебя ещё...«Милее, Дазай? Это делает Федора милым?»
— В общем, это прикольно. Фёдор молчал, все еще глядя на Осаму, и у любого, кто посмотрел бы на эту картину со стороны, возникло бы ощущение, что он ждет поцелуя. Но его не будет. Дазай не проиграет. Достоевский думал, что сейчас это было гораздо ближе к проигрышу, чем в прошлый раз, но оттого его желание победить лишь возросло. Это нарастающие чувство встало комом в горле, но всё же Достоевский не поддался чарам этого хитрого и настойчивого плута. — И вообще, что это за доёб такой с "я и сам мог поесть", а, Федь? Я не кормил тебя насильно, ты ведь в любой момент мог взять тарелку и ложку у меня из рук и поесть сам. Но ты не стал. Дазай хитро улыбнулся. Да он бы в жизни никогда не отдал эти несчастные тарелку с ложкой Достоевскому. Но ему хотелось, чтобы Фёдор думал, что это его личный прокол. — Я могу уйти, раз ты так сильно не хочешь никого видеть, Дост-кун. Только после того как ты выпьешь таблетку. Вот эту. Дазай поднял с тумбочки двумя пальцами пластинку в фольге. — Но я предлагаю тебе посмотреть какой-нибудь фильм. И.. — Дазай очень нехотя сказал следующие слова, и он сам до конца не знает, зачем он это сказал — Я никому не расскажу, как вытирал твой сопливый нос и кормил с ложечки. — Фильм? Тебе делать совсем нечего? Ты вообще учишься? Дазай многозначительно посмотрел на Фёдора, и тот все понял. Учишься? В университете? Звучит как плохой анекдот. Фёдор немного нахмурился, подняв взгляд на Осаму. Достоевский давно ничего не смотрел из фильмов, а последнее, что он смотрел... это был какой-то фильм про супергероев. Правда тогда он не сильно этим интересовался, его сводная сестра заставила вместе с ней посмотреть. Фильм, впрочем как и его сестра, были ему явно неинтересны. — Ноутбук лежит на тумбочке возле книжных стеллажей. Осаму расплылся в улыбке. Он встал с кровати и взял в руки ноутбук. — Только если он не работает, я не виноват, и ты просто уйдёшь. Я его давно не включал. — Тогда я принесу свой ноутбук прямо из дома. Фёдор фыркнул, глядя в ещё чёрный экран. На самом деле Фёдор не хотел, чтобы Дазай уходил, но для вида, чтобы он ничего лишнего не подумал, он так сказал. Экран все же загорелся и перед ними появился стандартный рабочий стол "windows". — Даже без пароля, Дост-кун, а если кто-нибудь захочет залезть в него? — Дазаю, по правде, хотелось разгадать пароль Фёдора, и он был весьма разочарован тем, что русский ему даже возможности не предоставил. — Там нет ничего ценного, да и рыться там тоже некому. А вот компьютер.. — Фёдор махнул головой в сторону устройства на рабочем столе — Запаролен. Осаму зашёл в поисковик. — Что смотреть будем? — Включай ужасы. — Ууу, нервишки свои хочешь пощекотать? — Нет, хочу угадать, в чем суть еще до конца фильма. Дазай понимающе кивнул, расплылся в улыбке и тут же заклацал пальцами по клавиатуре. Фильмы ужасов, да, Федя? Ладненько. Осаму слышал про один, кажется, "Дитя Тьмы". У него были хорошие отзывы на сайтах с рецензиями, семёрка для фильма ужасов весьма неплохой результат. Дазай включил его, и они вдвоём сразу же погрузились в мрачную атмосферу. Больше всего и Дазая, и Фёдора забавляла приписка "основано на реальных событиях". Любой дурак знает, что это говорит не о достоверности происходящего, а как раз совсем наоборот. Режиссёры обожают всё преувеличивать и приукрашивать. Ну а им двоим-то что? Им это только в радость сейчас. Фильм был снят действительно хорошо, Дазай отдал должное световикам, но через минут 40 фильма он, в пол уха слушая, что говорят персонажи, откровенно пялился на ноги Дост-куна. Опять. Фёдор закутался в пушистое одеяло, накинув его на спину как кофту, и сидел, всё также согнув ноги в коленях. Руку парень задумчиво держал на подбородке, и через какое-то время после начала фильма расслабился, облокотившись о стену позади, и немного развалился на кровати. Дазай, надо сказать, всегда спал на своей родной кровати в весьма интересной позе. При всей своей нелюбви к прикосновениям, он зажимал между ног свое огромное белое одеяло и сворачивался в позу эмбриона или, проще говоря, калачиком. На паре по психологии на первом курсе, Дазай от скуки листал выданные им учебники и прочел, что так спят люди, чувствующие себя одиноко. Он никогда не жаждал ни отношений, ни объятий, но частенько захаживал в бары и на вечеринки, чтобы найти какую-нибудь девушку на ночь. Когда дело касалось секса, Дазай, в принципе, не чувствовал себя неуютно, но только при условии, что он доминирует, а значит большая часть прикосновений их тел друг к другу происходит под его личным контролем. Девушки часто засыпали у него на кровати, или даже на его груди, он не возражал, "это ведь просто физическое", так он себе говорил. Но если, допустим, Ацуши-кун внезапно полезет с объятиями в столовке, шатен весь покроется неприятными колкими мурашками, даже при условии, что он полностью закрыт одеждой. И сейчас, сидя на кровати рядом с Достоевским, задумчиво смотрящим в экран ноутбука, Дазай испытывал странное желание, вовсе не похожее на то, что он, как человек гаптофобный, мог бы испытывать. В конце концов он подумал: «Ну, если мне не понравится, скажу, что хочу в туалет, уйду, а потом сяду как было.» Дазай выдохнул и отложил с колен ноутбук, поставив фильм на паузу. Достоевский вопросительно смотрел на него. — Туалет по коридору нале-.. Фёдор не успел договорить, Дазай взял его под руки и перекинув через свою ногу, посадил его между своих бёдер, прижавшись руками к талии.«Попался.»
— Смотри. — говорит Фёдор. И Дазай, блять, смотрит. В его глаза, с фиолетовым отблеском, таким интересным, он никогда прежде не видел ни у кого такого. Этот фиалковый цвет теперь всегда будет символизировать для Дазая то, чего ему не хватает в других - интеллект. Он не сдастся. Губы шатена были чуть-чуть приоткрыты. Не сдастся. Фёдор слишком долго не отворачивается. Не сдастся. Так хочется... Нет. Он. Не сдастся. Наконец-то Достоевский, тихонько хмыкнув, повернулся обратно к экрану. Прошло секунд 20, а ощущение, что целая вечность. Дазай не знал, куда себя деть. На экране какие-то выстрелы, озеро, кульминация фильма. И вот, наконец-то, конечные титры под тихую ненавязчивую музыку. Дазай и сам не понял как оказался в таком положении. Ноутбук захлопнут и откинут на другой конец кровати. Фёдор лежит на постели, чуть подогнув ноги в коленях, а Дазай... держит его руки по бокам от его головы, сжав их своими на запястьях, и нависает сверху. Его колено между ног Достоевского, которые тот так отчаянно пытается сдвинуть вместе первые секунды, но затем вдруг расслабляется и удивлённо смотрит на Осаму. Длинные темные пряди растрепаны, одна лежит на носу, дотягиваясь до острого подбородка. Глаза распахнуты так, как не могут быть распахнутыми ни у одного японца, и шатен находит это таким красивым... Его руки всё ещё крепко держат запястья Достоевского, тонкие и такие бледные, словно снег, а его колено немного давит русскому между ног. Дазай не может видеть своего лица, но судя по тому, как ошарашенно смотрит на него Фёдор, у него«Мне, вроде как, нравятся твои касания.»
— Значит, нравятся. Но какой тогда смысл от нашего спора, если они тебе уже нравятся? Достоевский провел рукой по щеке шатена, а затем плавно, одним лишь указательным пальцем, поднял голову Осаму, смотря парню прямо в глаза. Дазай фыркнул, слегка нахмурившись. — Не проиграю я, ещё чего. Фёдор слегка ухмыльнулся, опустив руку вниз. Несколько секунд они стояли в тишине, разглядывая радужки друг друга. Фиалковый отблеск темных глаз Достоевского и невероятно темный и глубокий карий Дазая. Федор вдруг дернулся, сделав шаг вперёд, и Осаму очутился в его объятиях. Фёдор прижимал Дазая к себе, уткнувшись носом в его кожу, не покрытую бинтами, чуть ниже шеи, выдыхая теплый воздух, заставляя Дазая дрожать. Дазай смотрел перед собой, но не видел совершенно ничего. Его... Обняли. И он чувствует не мерзкую слизь, облепляющую органы, он чувствует, будто огромная открытая рана в том месте, где должна быть душа, заполняется чем-то теплым. Приятное ощущение, поступающее волнами. Он чувствует это впервые. Он робко обнял Фёдора в ответ. Два худощавых парня стояли, заключив друг друга в странные со стороны объятия, при свете холодного света лампочки в дальнем конце коридора. У Фёдора было тёплое болезненное дыхание, он дышал Осаму прямо в неприкрытый бинтами участок шеи, от чего мурашки шли по телу шатена. Фёдор и сам это чувствовал, с Осаму ему не было скучно, он будто закрывал собой дыру у него в груди, в особенности сейчас... Он чувствовал тепло, оно обжигало грудную клетку и растекалось внутри. Будто эта дыра на том месте, где должна быть душа, зарастает. Простояли так парни недолго. Фёдору вздумалось поиграть, и он позволил себе залезть руками под рубашку Дазая. Дазай резко дёрнулся. «Руки Достоевского... Под-.. Под моей рубашкой? Нет, нет, нет, нет» — мысли бежали красной строкой в глазах. Осаму вытянулся по струнке и сильно стиснул зубы, он терпел. Мягкие подушечки пальцев скользили по коже, прерываясь там, где начинались шершавые бинты. «Прямо... По коже. По телу. Боже» — Дазай закатил глаза, глядя в потолок, пытаясь отвлечься, но мысли не позволяли. — Если тебе сейчас не противно, то поздравляю, тебе действительно нравятся мои прикосновения. Да, Осаму? Тебе же не неприятно? — сухие губы Фёдора буквально расплылись в самодовольной улыбке. Он замер, затаив дыхание и ожидая ответа Дазая.«Если тебе сейчас не противно, то поздравляю. Тебе нравятся мои прикосновения»
Черт. Дазай не знал, как реагировать. Он сжал майку Достоевского в руках, ноги предательски начинали дрожать. Фёдор сунул два пальца под бинт, тронув старый шрам, и Осаму почувствовал, что из груди вот-вот вырвется стон, но смог сдержаться. Пронесло. Дост-кун, видимо, решил, что с него хватит, и хотел было отдалиться, как вдруг... Он чихнул. Из-за чиха парень сжал руку на талии шатена, и это было слишком... Дазай проебался. Снова. И он будет корить себя за это ещё минимум две вечности, а то и все три. В ту же секунду как Достоевский чихнул, прикрывая рот рукой, из Дазая вырвалось тихое «Аааах~». Глаза Фёдора тут же метнулись на него, русский отошёл на пару шагов. — Я слышал. — Что слышал? — Не притворяйся, Осаму. — Ты о чем, Федь? Расчихался тут. — Дазай поправил скомканную сзади рубашку. — Осаму, не ври мне. Я ведь слышал. Признай. — Оооо. — многозначительно тянет шатен. — Что? — А всё даже хуже, чем я думал, Дост-кун.... — Ты о чем? — Походу, из-за болезни у тебя помутился рассудок и ты стал слышать несуществующие голоса. — Пф. На этом Достоевский сдался. Он подумал, что то, что он хотел услышать, никакими силками из Осаму не вытянуть. И правильно подумал. Дазай облегчённо вздохнул. — Так мне можно остаться? — глаза Дазая засверкали — Уже поздно. А у кота в миске целая гора еды. И вообще, я на него обижен. — парень потирает раненную щеку — Я всего-то искупать его хотел, а он! — Если хочешь, оставайся. — Дашь мне какую-нибудь майку? — Угу. Можешь взять одну из моих пижам. Оставшийся вечер Достоевский и Дазай провели, играя в карты. Фёдор откопал в ящике стола колоду, которую привёз ещё давно из России, и парни играли в покер на мелочь. Для них главное - не сумма выигрыша, а чувство превосходства над оппонентом, когда партия оказывается за тобой. Дазай сидел на кровати в светло-сиреневой пижаме, размер Дост-куна оказался ему как раз. Он долго стебался этим вечером над коллекцией одинаковых пижам Фёдора всех пастельных оттенков, сидя на широком подоконнике, пока Федя делал им чай с молоком. Достоевскому стало заметно лучше, он даже активно участвовал в споре про жизнь на других планетах, что начал от скуки Дазай. Они оба чувствовали себя "в своей тарелке", и если бы это не было в их голове слабостью, то оба признали бы, что эта компания и впрямь лучше привычного этим двоим одиночества. Ближе к часу ночи за окном грянул гром и полил нехилый такой ливень. Дазай вновь усадил Федора между своих колен, на этот раз на кухонном подоконнике, и они смотрели в окно, споря машину какого цвета увидят следующей. Абсолютно бессмысленный спор, который эти двое оправдывали связью их разума с космосом и смеялись. Да-да, даже Дост-кун смеялся. Увидь это Гоголь, подумал бы, что его друга подменили. Смеялся Федя искреннее, и Осаму в эти мгновения чувствовал, что дыра в душе заполняется необъяснимым теплом. Словно её пытается заполнить до краёв выпитый им чай. Чай с молоком. — Как не прискорбно мне это говорить, но тебе нужно поспать, Федя. — Это тебе нужно. Не мне завтра ко второй. — К третьей. — Врешь, Осаму. — Ну почему сразу вру? Может я случайно строки в расписании перепутал. — Плут. Но они, всё же, легли спать. Фёдор ничего не сказал, когда Осаму лёг с ним рядом на кровать. Только одеяло, в лучших традициях русских парней, другу он не выделил. Осаму не возражал. Он просто стырит кусок одеяла у Дост-куна посреди ночи. Оно вооон какое огромное. Дазай заснул на боку, созерцая моментально провалившегося в сон Фёдора. Осаму снова приложил губы к его лбу (разумеется, чтобы проверить температуру, не более), и чары Морфея окутали и его тоже.***
Проснулся шатен от телефонного звонка. На часах было 9:15, даже можно было успеть ко второй, если поторопиться. Дазай лениво потянулся и взял с тумбочки телефон Дост-куна, но звонок сбросился прежде, чем Осаму успел толкнуть Федю в плечо, чтобы тот ответил. Звонивший контакт был записан по-русски, и шатену потребовалось какое-то время, чтобы прочесть. Он шепотом проговаривал слоги, стараясь не разбудить Дост-куна, спящего рядом, мило посасывающего во сне большой палец. Наконец Дазай смог прочесть: — Ма-туш-ка. «Кажется, на русском это мама» - подумал Осаму и хитро ухмыльнулся. Никто не перезванивал, а Дазай такой человек, который не может позволить себе взять чужой телефон и совсем ничего не сделать. Он запомнил графический ключ ещё вчера, когда Фёдор брал телефон в руки, чтобы ответить на сообщения Гоголя. Шатен открыл меню, и отыскав камеру, сделал селфи. Он показал "знак мира" и широко улыбнулся, а Достоевский на фоне сладко посасывал палец во сне. «Идеально» - подумал Осаму и отправил фотографию себе, не забыв удалить её в переписке только для Фёдора. Первое правило - заметай следы. А в галерее он её оставил. Затем шатен зашёл в контакты и отыскал свой номер. «Кошатник? Ха. Ну это слииишком скучно.» — Дазай "немного" поправил контакт, подписав себя как "Папочка 🥵". Превосходно. У Гоголя будет много вопросов. Осаму почему-то не сомневался, что Коля это увидит. Телефон зазвонил снова прямо в руке Осаму, и Достоевский на этот раз проснулся сам, выхватив его из рук Дазая. Русский ответил сонно и лениво, но потом вдруг его глаза округлились, будто ему объявили об отчислении, и он начал говорить на чистом русском, да ещё и так быстро, что Осаму не понимал ни слова, хлопая глазами. Достоевский сбросил звонок спустя минуту и спихнул Дазая с кровати. Фёдор носился по комнате туда-сюда. Вручив вещи шатену, он умчался в коридор и принёс его кеды. — Тебе пора. На пару опоздаешь. — Ты чего, Федь? — Если я скажу прямо, ты обещаешь, что сию же секунду выйдешь через балкон? Там пожарная лестница. Спустишься по ней. — Прямо в твоей пижаме? — Достоевский злобно зыркнул на шатена — Ладно, понял, хорошо. Так что случилось? — Прямо за дверью сейчас моя семья, неожиданно прилетевшая сюда из России. И им будет очень интересно узнать, что у меня в постели делает однокурсник-японец, если ты не уберешься отсюда нахрен прямо сейчас! Ну нихуя ж себе. Дазай, без лишних слов, взял вещи в охапку и вышел на балкон. Пожарная лестница и вправду была. Осаму спустился по ней, чуть не соскользнув, после ночного дождя она была мокрой, и помчался домой, стараясь не попасться никому на глаза. Он уже и забыл когда в последний раз так истерически смеялся. Сбежал из квартиры Достоевского в его фиолетовой пижаме, с вещами в охапку, словно любовник. Добравшись домой, Дазай быстро собрался и потопал на пары, надеясь, что у Фёдора всё хорошо. И как же он был удивлён, когда сидя на подоконнике в своей комнате в воскресенье, глядя на закат в окне, ему на телефон пришло уведомление. От Достоевского. С весьма интересным содержанием.