«Её зовут Джун.»
«Она моя девушка, вроде как.»
Дазай удивлён ещё больше. Он ждёт объяснений, потирая ушибленную щеку. Разъяренная подруга Джун начинает говорить: — Ты хоть понимаешь, как некрасиво с твоей стороны так поступать? —... — Дазай молчит, ему правда совсем нечего сказать в ответ. — Этот мудак заставил Джун так переживать, просто потому что ты, мудила, не удосужился и слова сказать ей о том, что этот суровый русский парень... — она замолкает, будто стесняется чего-то. — Этот суровый русский парень... Что? — шатен, наконец, решается подать голос. — Он... — девушка ещё секунду думает, ее нос мило морщится от смущения — Гей он, вот что! Сам знаешь. Разбил Джун сердце. Дазай не понимает. Вернее, картинка сложилась воедино в его голове спустя миллисекунду после этих слов, но он просто не верит. Если подруга Джун стоит перед ним такая разъяренная, значит они с Фёдором... Расстались? И раз ее подружка настолько зла, что влепила ему пощечину, которой даже Куникида-сан позавидует, то... Достоевский ее бросил? Какова причина? Дазай в привычной себе манере ехидно ухмыляется и не находит ничего лучше, чем ответить: — Разбил сердце? Меньше чем за две недели? Он тут же получает вторую пощечину. Теперь горят обе щеки. В этот раз удар не вызывает ни грамма удивления. Он знает за что. И это жгучее чувство в скулах отрезвляет. И тут Дазай понимает, что если через секунду не сорвется с места, то очень пожалеет о том, чего не сделал. — Мне очень жаль, что этот мудак так поступил с вами! Уверен, прекрасная Джун найдёт парня получше, чем этот идиот! Простите, мне пора! — Осаму выкрикивает это уже на бегу, его ноги заплетаются, но парень выравнивается и продолжает бежать. Он перепрыгивает через ступеньку, вылетая из университета, и мчится к Фёдору, повторяя про себя номер квартиры и этаж. Дазай заставит его открыть дверь. И он заставит его ответить на все вопросы. Он обещает это самому себе, пока несется, перебегая дорогу на красный свет, заставляя машины сигналить ему вслед.***
Шатен стоит перед дверью, и рука его замирает на полпути к тому, чтобы постучать. Он почти сделал это, но ему вдруг стало не по себе. А что если Фёдор всё ещё не хочет видеть его? Ну уж нет. Если он бежал сюда так, что лёгкие сейчас пылают огнем изнутри, он постучит. И он действительно делает это. Минута ожидания тратит почти половину оставшихся у него нервов, но дверь все же открывается, и он вновь видит это уставшее русское лицо. Есть в этом мгновении нечто особенное. Дазай ещё никогда не был так рад видеть это вечно безразличное лицо Фёдора напротив. — Зачем ты здесь? — Достоевский открывает дверь чуть шире. — Мне только что прилетел лещ. — Дазай указывает пальцем на красную щеку — Даже два. — шатен не может сдержать улыбку. — Если честно, я не удивлён. За что прилетел? И от кого? — Да это вообще-то ты виноват. — шатен делает уверенный шаг вперед, заходя в квартиру — Подружка... Эээ... как её там... Джулс, кажется, настолько свирепа, говорит, ты разбил бедной девочке сердце. — на самом деле Дазай никогда не забудет это имя. Но сделать вид, что ему настолько плевать, что он забыл его - дело чести. — Джун. Хотя не важно. — Фёдор тяжело вздохнул, глядя на Осаму. — Подружка? А она-то чего лезет? — Так уж принято у девчонок. Они обычно защищают своих подруг от всяких мудаков и русской мафии. Дазай подходит ближе, но Фёдор не отступает назад. Дверь позади захлопывается. — Хотя, откуда тебе знать? Как я вижу, ты с ними не особо ладишь. С девушками. — Дазай ухмыляется, но Фёдор вовсе не злится в ответ на это колкое замечание, а лишь пожимает плечами, мол, "как знать". Осаму не знает, как подвести к вопросу, который его волнует, тактичнее, а потому не парится, и задаёт напрямую: — Почему, Федь? — Дазай колеблется секунду, но всё же договаривает — За что? Фёдор морщит нос, он не хочет отвечать, но он не отводит взгляд от шатена. В его груди присутствует тяжелое чувство, что-то давит на его внутренности, и когда Достоевский понимает, что нормальному человеку следовало бы сказать "прости", он осознаёт, что это не что иное, как груз вины. Но он всё равно уходит от этого. Такова его натура. — Почему? Так будет лучше. Так легче и намного лучше. Родственники не одобрили бы, да и не только они, вся моя страна, Осаму, не одобрила бы такое. — Такое? — Дазай всё понял. Мгновенно. И он мысленно отмечает, что люди просто так не задумываются, примет ли кого-то их семья. Но он строит из себя дурачка, ведь так легче. Так всегда было легче. — Какое, Федь? Расскажи мне, будь добр. — А ты будто не понял? Не строй из себя дурака, ради бога. Все эти поцелуи... Минеты друг другу... Все эти.. — Фёдор хотел договорить, но слово "чувства" застыло камнем в горле — Всё это они все считали, считают, и будут считать неправильным. Ты это знаешь. — Я думал, ты страдаешь от скуки, как и я, а не упиваешься ей. — Дазай уточняет, видя вопросительный взгляд Достоевского. — Правила и общественные нормы созданы не для того чтобы их нарушать, как пишут в бульварных романах. — Дазай подходит к Фёдору вплотную, вплетая его руки в свои. — Они созданы, чтобы нам с тобой было на что опираться, общаясь с людьми. Но это не значит, что мы должны следовать тому, что диктует общество. Можно ведь иногда забыть о чем-то таком, развеять вечную скуку и... ну, знаешь... — Осаму кажется, что он звучит сейчас как главный герой дешевой мелодрамы, но договаривает — Захватить целый мир с тобой вместе. — Что за сопливый бред ты несе..- Фёдор не договаривает, его глаза округляются, и Дазай наслаждается этим выражением лица снова. Их руки сплетены в замок. До Достоевского только что дошёл смысл сказанного. Дазаю плевать, что кто-то там подумает. Он ведь всегда был открыт. Он в своей жизни много врал, манипулировал и не договаривал, но его действия по отношению к Фёдору всегда были прямыми. Он поцеловал его на глазах у чуть ли не половины однокурсников, сказал, что он ему интересен, черт, он даже почти сразу признался, что дрочил на него. Это стоит хотя бы какой-то искренности в ответ, верно? Дазая прижимают к шкафу в коридоре. Шатен расслабляет руки, позволяя сжать свои запястья вместе, пока другая рука Фёдора оглаживает его щеку. Его целуют с какой-то особой нежностью, и он отвечает. Такого облегчения он не чувствовал, кажется, никогда. И он даже даёт подчинить себя, ненадолго. Парень поворачивает голову вбок, чувствуя, что Дост-кун хочет целовать его шею чуть выше бинта. По телу пробегают мурашки. Он невероятно доволен собой. Боже, Дазай и впрямь считает это своей победой. — 1:1? — его взгляд встречается со взглядом Достоевского. — Я уже признавал это. — Но тогда это звучало как утешение, знаешь, мне не понравилось. А вот тепееерь.. — Дазай облизывает губы Достоевского — Это уже больше напоминает вкус победы. — Я тебя ненавижу. — Это неправда. И ладно уж, наказывать не буду. — Я бы тебе не позволил. — Пф. Ты-то? Фёдор кажется шатену слишком... Слишком активным, что-ли? Он не привык быть в таком положении. Он привык прижимать к шкафу, а не быть прижатым самому. Но он так соскучился, он действительно скучал, и он только сейчас понимает, насколько сильно. Если не считать той нелепой болезненной встречи в коридоре в прошлый понедельник, они не виделись две недели, и недавно Дазай усмехался над этой цифрой, намекая, что невозможно разбить кому-то сердце за такой короткий срок общения, но заскучать-то можно? Колено Достоевского давит ему между ног. Дазай отвечает на поцелуи, руки Фёдора тянутся к подолу майки, и Осаму поднимает свои руки вверх, позволяя снять, как вдруг... Звонок в дверь. Такой протяжный. Отвратительно. Дазай морщится, а Фёдор отдаляется. — Я почти уверен, что это... — Дос-кууууун! Открывай!!! Прости, что без предупреждения, я посадил телефон! Это вааажно! — звонкий голос Гоголя за дверью отдаётся эхом в подъезде. Дазай пожимает плечами и поправляет футболку. — Это твой друг. И он говорит, что это важно. Открывай. — на лице Осаму смирение. Не сейчас, так позже. Тем более это чересчур активное поведение Фёдора... Стоит, наверное, обсудить это перед тем, как... Фёдор, тяжело вздыхая, открывает дверь и пьяный Николай вваливается в квартиру. Ну, по крайней мере, вечер обещает быть весёлым. Дазай смотрел на Гоголя, внезапно ввалившегося в коридор, а на его талии всё ещё чувствовались руки Достоевского. Однако когда Осаму уловил "лёгкий" запах перегара, ощущение обиды и недосказанности момента прошло. Интересно, что же такого произошло? Гоголь поначалу не замечает Дазая и, зайдя в квартиру, начинает говорить: — Ебанный рот этого казино, Федь! Я... — начал было Николай на русском, но осекся, увидев Дазая, и продолжил уже на японском — Привет, любовничек. Сигма просто невыносимый иногда... Фёдор кинул краткий взгляд на Дазая, и тот сразу понял, что застряли они тут надолго. Если Осаму не ошибается, то Сигма - это тот самый тихий паренек с ярким сплитом волос фиолетовый/пепельный блонд, который учится на факультете дизайна и архитектуры. — И извини, Дазай-кун, не ожидал увидеть. Хорошо, что вы двое снова вместе. — Мы не вместе. — Фёдор закатывает глаза, наблюдая как его пьяный в стельку друг пытается развязать шнурки на обуви, которую можно снять, расстегнув застежку сбоку. — Ой, скажешь тоже, "не вместе", ага. — Гоголь икает, а Осаму прыскает со смеху. Краем уха слушая нытье и недовольство Гоголя, Фёдор успел сделать им с Осаму чай с молоком, усадить пьяного Гоголя за стол пить прохладную воду, и вникнуть в суть дела. Никакой проблемы, собственно, и не было вовсе. Как выяснилось, Коля отпустил очередную пошлую шутку прямо перед друзьями Сигмы, Сигма на него разозлился, но не то чтобы сильно, просто отказался читать Гоголю "Алису в стране чудес" на ночь, и это стало достаточной причиной для того, чтобы Николай напился в ближайшем баре. Для Осаму картина была, конечно, забавная: Гоголь сидит рядом с Фёдором и, сильно жестикулируя, жалуется на Сигму и его "вечно недовольное лицо", а Фёдор с абсолютно такой же, как замечает про себя Дазай, вечно недовольной миной, сидит напротив, молчит, давая другу высказаться, и время от времени кивает, смотря Гоголю прямо в глаза. Слушать Гоголя в трезвом виде всегда равнялось полноценному походу в театр на неплохую сатиру, но когда Николай пьян... Дазай открыл для себя много-много новых вещей о белобрысом, пока сидел на широком подоконнике и слушал. Во-первых, с языком жестов у этого парня всё в порядке, а именно, он ими говорит, и немало. И весьма хорошо контролирует это. Во-вторых, у Достоевского очень интересный друг, смышленый, ведь он не говорит лишнего о себе даже тогда, когда пьян. В-третьих, он поставил их с Фёдором в неловкое положение, заснув прямо за кухонным столом спустя час. Достоевский, мягко говоря, устал так долго его слушать. На его памяти бывали моменты, когда Гоголь не замолкал несколько часов подряд, но сопли в этот раз были мощнее обычного. Фёдор тихо встал из-за стола и, поставив кружку в раковину, наконец, обратил свое внимание на сидящего на подоконнике Осаму. — Уснул. — Я вижу, Федь. И слышу. Он очень громкий. — Помогай до кровати тащить. — Эх.. Куда ж я денусь. Тебе какая половина больше нравится? Верхняя или нижняя? — Дазай улыбнулся. Когда Гоголь был благополучно уложен на кровать, Достоевский тихо прикрыл дверь в спальню и тяжело вздохнул, ущипнув себя за переносицу. Затем он поднял взгляд на Дазая: — Пойдёшь домой? — Ага. Дазай долго возился с запутанными шнурками конверсов, пока Достоевский стоял, облокотившись о шкаф в коридоре. Он выглядел так по-домашнему... Осаму подумал о том, что раньше он точно не мог представить Фёдора чуть растрепанным, в домашних штанах и футболке, лениво почесывающим ногу об ногу, а сейчас он именно таким его и видит. Взгляд шатена снова остановился на его босых ступнях, но Дазай быстро вытряхнул из головы всевозможные непотребства. Шатен встал, накинул сумку на плечо, и только он собирался развернуться, чтобы поцеловать пай-мальчика на прощание, как вдруг почувствовал, что его немного придавили к двери. И снова. Фёдор ведёт себя прямо так, как привык вести себя Осаму. Слишком. Активно. Но Дазаю приятно ощущать на себе губы, ещё горячие от выпитого чая, и холодные руки на своих щеках. Этот поцелуй продолжался бы дольше, гораздо дольше, но Гоголь внезапно решил проснуться. Из спальни до слуха парней донеслась неразборчивая речь. Дазай дёрнул ручку входной двери. — Что он сказал? — Что-то на латышском, не обращай внимания. — Фёдор снова закатил глаза. — Понял. — Дазай колебался секунду, но все же решил спросить — Ты не хочешь завтра... Ну, ты не хочешь сходить в кино, например? Дазай осекся. Он понял, что, как вариант, Дост-кун бросил Джун, потому что она требовала от него нечто подобное. Чего он вообще вдруг решил выпалить про кино? Вот и расхлебывай теперь. Но Достоевский, на удивление, совсем не разозлился. — Я не люблю кино. Шумно. Но ты можешь прийти сюда завтра. Мне нужно сходить в магазин, купить хотя бы какой-то еды домой. А потом мы могли бы включить что-нибудь на ноутбуке, если нам станет скучно. — Нам вдвоем? Скучно? — Ну да, хуйню сморозил. — Опять твои русские матерные словечки, Федь. Разве сквернословие - не грех? — Какой ты невнимательный, Осаму. Я же сказал, это латышский. И Дазай пошёл домой в приподнятом настроении. По пути он зашёл в зоомагазин купить Чаю какую-нибудь вкусняшку. Надо ведь отблагодарить кота за столь долгое ожидание хозяина сегодня. Осаму задумался. Фёдор стал вести себя значительно увереннее по отношению к нему. Он быстрее отвечает на его типичные дазайские странности, стал чаще шутить, не отмалчивается так часто... И Дазай был почти готов признать, что такой Фёдор нравится ему гораздо больше, чем "пай-мальчик" или "мамин бунтарь", у которого еле хватает духу нарушать правила. Но это только "почти". Дазай топал по вечерней Йокогаме, напевая себе под нос песню, потому что наушники шатен забыл дома так же благополучно, как и телефон: — Nah, I didn't understand a thing you said, (Нет, я не понял ровным счетом ничего из сказанного тобой,) If I didn't know better I'd guess you're all already dead, (Если бы я не знал правды, я бы решил, что вы все давно мертвы.) Mindless zombies walking around with a limp and a hunch, (Безумные хромые горбатые зомби, ходящие вокруг) Saying stuff like, "you only live once." (И твердящие что-то вроде: "Один раз живём".) You've got one time to figure it out, (У тебя есть лишь одна попытка всё выяснить,) One time to twist and one time to shout, (Одна попытка станцевать и одна — закричать,) One time to think and I say we start now, (Одна попытка подумать и сказать, что мы начинаем сейчас.) Sing it with me if you know what I'm talking about. (Спой это вместе со мной, если ты понимаешь, о чём я.) Can you save, can you save my, (Ты можешь спасти, ты можешь спасти мою) Can you save my heavydirtysoul? (Ты можешь спасти мою грязную злодейскую душу?) Дазай дошёл домой и, насыпав Чаю корма в миску и поменяв водичку на свежую, поднял разбитый о стенку с утра телефон. Трещин на стекле нет. Шатен вставил аккумулятор и, включив старенькое устройство, обнаружил, что ему пришло сообщение. Контакт "пай-мальчик":«Дошёл домой? Часа в 4 после пар завтра будет удобно прийти?»
«Да, только что Чая покормил. В 4 супер.» Шатен нажал кнопку "отправить" и бросил телефон на кровать. Он ходил по квартире, разбираясь с ежедневной рутиной: почистил зубы, переоделся в домашнее, сделал себе кружечку чая с молоком перед сном, успев погладить Чая раз двести, пока мотался туда-сюда. Только когда шатен плюхнулся, наконец, на кровать, он увидел голосовое сообщение от Фёдора. Дазай нажимает на иконку воспроизведения... И в следующие секунды его мир переворачивается.тем временем у Фёдора дома
Гоголя выворачивает наизнанку в туалете. Он слишком много выпил. Достоевский щиплет себя за переносицу и задумывается о том, действительно ли так много плюсов в дружбе с этим клоуном. Но потом он вспоминает и гонит эти ужасные мысли прочь из своей головы. Коля, разумеется, идиот, но плюсов... Слишком много. Если честно, когда-то давно Гоголь стал единственным, кто появлялся в каждом его дне несмотря ни на что. Поэтому Достоевский идёт на кухню, и шарит по углам верхнего ящика, пытаясь отыскать аптечку. Обычно всё в его квартире расставлено по местам, но недавно тут были его родственники и навели свои порядки, что невероятно выводило русского из себя. Фёдор смотрит в телефон, шаря рукой в коробке с медикаментами. Он ищет активированный уголь. Надо ответить Осаму и пойти посмотреть как там Николай. Он нажимает на иконку микрофона и записывает краткое голосовое сообщение. После сегодняшних приключений Достоевского нехило клонило в сон, и он, положив телефон рядом, свернулся калачиком на краю кровати рядом с Колей, который занял собой большую её часть, закрыл глаза и провалился в царство Морфея до тех пор, пока его не разбудит либо оповещение на телефоне, либо орущий на пьяной кириллице Гоголь...тем временем дома у Дазая
Шатен лежит на кровати, сжимая в зубах собственную футболку. Вообще-то, он хотел просто вытереть пот со лба, но потом он услышал это:«Я тебя понял. Спокойной ночи, Осаму».
Может, это вовсе не было ничем чересчур милым или ласковым, но для Дазая оно звучало именно так. Чересчур. Мило. Настолько чересчур, что шатен лежал в постели, и одеяло внизу шелестело из-за быстрых и резких движений рукой. Сказать что Дазай ненавидит себя прямо сейчас — ничего не сказать. Он уже делал нечто подобное раньше на ту самую фотографию с... Боже, его ноги. Почему он вспомнил о них именно сейчас?! Член Дазая напрягся ещё сильнее. Но тогда он хотя бы пытался думать о последнем порно, что смотрел. А сейчас...«Спокойной ночи, Осаму»
«Осаму»
Не Джун, а «Осаму».
Шатен, вообще-то, не очень любил, когда его зовут по имени, и именно поэтому Дост-кун называл его так чаще, чем просто "Дазай". Но со временем это вошло в такую привычку, что... Сейчас Дазай не признает этого, нет, он лучше затолкает это подальше в мозг и достанет через вечность, и то не факт, но вообще-то шатену жуть как приятно слышать свое имя вместо имени той несчастной девчонки. Что бы это могло значить? Слово на "р" ударяется о заднюю стенку зубов, и Дазай зажимает себе рот.«Ты можешь прийти сюда завтра.»
«Какой ты невнимательный, Осаму.»
Какой мягкий голос. Почему у него вдруг такой мягкий голос? Дазай выгибает спину и кончает себе в руку. Телефон лежит на кровати неподалёку. Дежавю. Шатен быстро печатает «Влажных снов, Дост-кун» в ответ и идёт в ванну. Черт. Снова. Он снова это сделал. И его пугал тот факт, что в конце концов о первом и втором разе Фёдор догадался. Хотя, про первый Осаму сам лишнего сболтнул.