The Witch's Heart

Сознание возвращается короткими урывками. Голова кружится и болит. Чонгук часто, сбивчиво дышит, не находя в себе сил открыть глаза. Он словно погряз в трясине и ему то удаётся вынырнуть из неё и сделать спасительный вдох, то мутные болотные воды тянут его назад и он проваливается всё глубже и глубже. На мгновение Чонгуку кажется, что он тонет на самом деле, но тиной совсем не пахнет. Пахнет горькими травами и пряно — цветами. Дышать удаётся всё легче. Вдохнув и выдохнув в очередной раз, Чонгук понимает, что лежит на чём-то твёрдом. Запястье что-то щекочет. Дёрнув головой, Чонгук слышит гневливое рычание, но он не успевает толком ни испугаться, ни понять, не почудилось ли ему, и снова погружается в спасительную темноту. По его ощущениям, проходит целая вечность и ещё немного, прежде чем ему удаётся осознать себя снова. В этот раз получается даже открыть глаза, но разглядеть ничего не удаётся — всё плывёт. Сосредоточиться трудно, но Чонгук упрямо пытается. Сердито выдохнув сквозь плотно стиснутые зубы, он запрещает себе закрывать глаза. Постепенно картинка становится чётче, и лишь каким-то неведомым ему чудом ему удаётся не вздрогнуть, когда он вдруг видит перед собой огромного волка, смотрящего на него таким недружелюбным взглядом, что делается дурно и, чего таить, страшно. У волков вообще бывает дружелюбный взгляд?.. Медленно сглотнув, не отрывая глаз от зверя напротив, Чонгук пробует сесть. Волк — настоящий, чёрт возьми, волк — не мешает ему, продолжая наблюдать. Чонгук едва не валится с кровати, но успевает в последний момент схватиться за стоящий рядом стул. Тяжело дыша от напряжения, он осматривает себя и удивляется настолько, что даже забывает про волка. Его раны смазаны чем-то и перевязаны. На запястье — браслет из цветов. Теперь понятно, что пускало щекотку ему по руке. Осторожно касаясь пальцами ярких лепестков мака, Чонгук, как зачарованный, всё смотрит на сплетённый кем-то браслет. Кем-то, кто нашёл его и привёл в свой дом. Кем-то, кто обработал его раны. Кем-то, кого сейчас рядом нет. Чонгук рывком вскидывает голову, диким взглядом проходясь по маленькому помещению, в котором находится. Небольшая кровать, что даже твёрже, чем у него в казармах; широкий стол с множеством баночек, колб и мешочков с непонятным содержимым; пучки трав и цветов, развешанные на стенах; горящая печка; добротная дубовая дверь, ведущая неведомо куда. Чонгук здесь один. Почти один. Волк напоминает о себе сам. Подходит вплотную к кровати, царапая пол когтями. Стоит так близко, что Чонгук ощущает его горячее дыхание у себя на бедре, ещё немного — и разорвёт зубами. Но зверь не нападает, только смотрит внимательно, и когда Чонгук наконец глядит в ответ, наклоняет голову к стулу, о который рукой опирается Чонгук. Послушно скосив взгляд в сторону, Чонгук замечает ёмкость с водой. Так и не оформившийся страх перед зверем отступает окончательно. Чонгук, взяв ёмкость, дрожащими руками подносит её ко рту и жадно пьёт, расплёскивая воду на себя и постель. Стоит последней капле упасть на язык, Чонгук, больше не ощущая сухости во рту, облизывает губы, собирая с них желанную влагу, и находит взглядом лёгшего у стола волка. — Спасибо, — осторожно произносит и, конечно же, не получает никакого ответа. Волк словно потерял к нему интерес и, смежив веки, дремлет, но отчего-то Чонгук уверен, что тот может наброситься на него в любое мгновение. Чонгук тем, что ему под кожу с детства вбивали, опасность всем нутром своим чует, как загнанное в угол животное. Но страха не чувствует. В груди любопытство и нездоровый азарт штормовыми волнами плещутся. Взгляд у него сейчас наверняка больной, лихорадочный. Чонгук знает. Чонгук это не раз от других слышал. Чонгук знает, что в такие моменты, когда его, как натренированную гончую, ведёт азарт, его боятся едва ли не больше, чем когда он гневается. Оказывается, находиться под властью такого любопытства страшно. Волк, видимо, в нём это чует. Открывает глаза и больше не выглядит ни сонным, ни расслабленным. Волк выглядит так, словно вот-вот нападёт, и Чонгук этого «вот-вот» ждёт, как ждёт разрешения выйти на долгожданную охоту. Но зверь не нападает. Выжидает и смотрит совсем не как на добычу. Чонгук окончательно убеждается в том, что животина — вполне разумная. Фыркнув, Чонгук откидывается на плоские подушки, и, перебирая пальцами браслет на запястье, снова осматривает дом, всё больше убеждаясь в своих догадках. Надо же, как ему повезло. Последнее, что он помнит — глупую драку с Хосоком и свой побег в лес. Оставленные соперником раны словно в насмешку царапают болью, но Чонгук только довольно улыбается, вспоминая, сколько ударов нанёс другому сам и сколькие из них подведут того к грани. К той самой грани, с порога которой его настойчиво забрали чужие руки. Смех распирает его изнутри. Чонгук кусает губы до крови и молчит. Быть спасённым лесной ведьмой, о которой в его городе едва не легенды слагают, дорогого стоит. Быть спасённым лесной ведьмой охотнику на таких, как она, невыносимо смешно и забавно. Настолько, что Чонгук теряется и не может решить, уйти ему в благодарность за сохранённую жизнь или убить ведьму сразу, как только та переступит порог своего дома. Глупая ведьма, которая даже не поняла, кого притащила к себе. Иначе, Чонгук уверен, он был бы уже мёртв. Если не от заботливых рук ведьмы, так от зубов или когтей — или всего сразу — её домашнего зверька, который, судя по поведению, понимает всяко больше своей наивной хозяйки. Флегматично размышляя, как можно быстро и так, чтоб наверняка, избавиться от волка, Чонгук не замечает шум шагов по деревянным ступеням. Былую сосредоточенность ему возвращает противный скрип открывающейся двери. Чонгук чертыхается. Голову ему, что ли, затуманили проклятые запахи раздражающе горьких трав? Так и свою смерть проморгать недалеко. Впрочем, он её и проморгал. И не очнулся бы вовсе, если бы не замершая на пороге ведьма в красном плаще. — О, ты уже пришёл в себя. Гораздо быстрее, чем я ожидал.

***

Ведьма смотрит на него прямо-таки с исследовательским интересом, как будто он — свершившееся перед её глазами чудо. Это первое, что замечает Чонгук. Второе — абсолютно чёрные, как ночное небо, глаза ведьмы. Не тёмно-карие. Чёрные. Будто бы сотканные из тьмы. Ведьма с любопытством склоняет голову к плечу. Волосы — тоже чёрные, как густая смола, мажут по бледным скулам, и, кажется, оставляют неряшливые следы. Чонгук понимает, что только кажется, потому что кожа ведьмы белее снега в самую суровую зиму. Ненастоящей выглядит, неземной. А вот губы, словно в насмешку, алые, совсем как лепестки мака, оплетающего его руку. Чонгук опытный охотник. На его счету с десяток ведьм, несмотря на юный возраст, но такую он видит впервые. И непонятно, что от остальных её отличает — то ли то, что заклятиями разбрасываться не спешит, то ли наивная, какая только у маленьких детей бывает, пытливость в сияющих ярче драгоценных камней глазах. — Как ты себя чувствуешь? Раны не сильно тревожат? Ведьма обеспокоенно хмурится, и Чонгук теряется совсем. — Тебе, случаем, язык не отрезали, человек? Кивни хотя бы, чтобы я понял, что ты в порядке. Ведьма продолжает любопытствовать, беспокойно перебирает руками завязки на красном плаще и игнорирует рычание своего волка. Только на него, Чонгука, смотрит. Ему кажется, что весь остальной мир для него тоже пропал. Ничего и никого нет, кроме ведьмы напротив и горького запаха трав. — Меня зовут Чонгук, — говорит отчего-то охрипшим голосом. — И я в порядке. Спасибо, что позаботился обо мне. Ведьма будто бы оживает. Светится ярче тысячи солнц и едва не хлопает в ладоши от радости. Чонгук её странного воодушевления не понимает, но оно не кажется ему отталкивающим. Чонгуку оно кажется милым. Милым и даже очаровательным. — Я очень рад это слышать! — голос, ведьме под стать, радостный. Красивый. — Моё имя Юнги. Ведьма… Юнги скидывает плащ себе под ноги, быстро стягивает покрытые начавшей подсыхать грязью сапоги и так быстро оказывается вдруг рядом, что Чонгуку с трудом удаётся не отшатнуться. Он слабо дёргается, и Юнги замирает, так к нему и не прикоснувшись, с протянутыми вперёд руками. — Прости, — тихо шепчет ведьма. Кажется, ещё немного — и виновато втянет голову в плечи. Чонгук на мгновение чувствует себя старцем, которому поручили приглядывать за непоседливым, шкодливым ребёнком. — Просто хотел проверить повязки. — Всё хорошо. Ответ Чонгука теряется в прозвучавшем внезапно отзвуке грома. Видимо, снова дождь. Юнги, взволнованно прикусив губу, снова тянется вперёд, и Чонгук подаётся навстречу. Льнёт к рукам ведьмы, как околдованный, и промелькнувшей мысли уголком губ усмехается. Здесь даже без всяких «как». Юнги прикасается к нему со вторым громовым раскатом. Чонгуку кажется, что разошедшаяся за окном молния попала прямо в него. Ему и жарко, и холодно. В горле пересыхает, а боль в ранах усиливается сторицей. Боль, которую Юнги своими касаниями из него вытягивает. Руки у ведьмы тёплые, а движения до того осторожные, что Чонгук их почти не чувствует. Это самое «почти» забивается в лёгкие и мешает нормально дышать. Каждый выдох становится испытанием. Руки у ведьмы тёплые, и каждое касание — маленькая вспышка огня, тем же теплом оседающая на оголённой коже. Так, что мурашки бегут по рукам и спине. Чонгук прикрывает глаза и посылает к дьяволу на рога все выученные постулаты. Посылает все должен, надо и следует. С этим всем он разберётся позже, успеется. Не сбежит. Ослепительный росчерк молнии за дрожащим от ветра стеклом, громовой оглушающий рёв и напавший на землю дождь — столько нужно Чонгуку, чтобы собраться с мыслями. Когда он перехватывает тонкое запястье, слабо сжимая его в руке и игнорируя сердитое волчье рычание, в его голове становится поражающе пусто. Зато напротив — шокированная ведьма, и глаза её такие большие и потрясённые, что невозможно сдержать лёгкий смех. — Что? — насмешливо спрашивает. — Человека впервые видишь, что ли? Я не какое-то невиданное чудо, не развалюсь, если надавишь сильнее. — Вообще-то, да, — отвечает, помолчав с минуту, ведьма. — Ты — мой первый человек. Чонгук не может дышать. Ему словно весь воздух из лёгких выбили или одно из них пробили насквозь стрелой. Он не понимает, что за чувство жжётся где-то в груди, когда он осознаёт, что для кого-то он не ублюдок, не опасный охотник и не каратель, жестокий палач, а самое настоящее чудо. Ведьмино «мой человек» вдруг ранит его сильнее, чем удар чужого меча. Также безжалостно и неотвратимо. Чонгук с трепетом, в котором сам себе не желает признаваться, заставляет Юнги прикоснуться к своим ранам и лишь тогда отпускает его запястье. Ведьма уже смелее дотрагивается, а у Чонгука пальцы будто горят, раскалённые одним единственным касанием. — Чего ты хочешь в обмен на помощь? — сухо, по-деловому спрашивает. Юнги от его тона мрачнеет. Таким же хмурым становится, как разыгравшаяся за окном непогода. — Мне от тебя ничего не надо. Не знаю, как ты, а я привык помогать, не ожидая ничего взамен, — звучит почти обвиняюще, но, скорее, Чонгук обманывается собственными ложными ожиданиями. Ведьма подтверждает свою истину и правда ничего от него не ждёт. Это… странно. — Мы, люди, — вдумчиво выделяет, наблюдая за лицом ведьмы, и совсем не обращает внимания на её руки. Даже мысли не допускает, что могут ему навредить. Чонгук окончательно повредился рассудком. — тоже не всегда руководствуемся чем-то, прося помощи или получая её. Но меня воспитывали не так, потому и спросил. Неужели и вправду совсем ничего не хочешь? Чонгук не лжёт, но о себе говорит мало, не раскрывает важного. Его сердцебиение ровное, устойчивое, словно он разговаривает с хорошим знакомым, которого повстречал у мясной лавки, а не находится непонятно где в доме с двумя существами, что могут убить его хитрым движением пальцев или острыми зубами. Волку, продолжающему следить за ним внимательнее, чем казначей за королевской сокровищницей, Чонгук вообще на один укус. Или, может быть, на два. Ведьма заканчивает с его ранами, и, видимо, довольная тем, что увидела и почувствовала, встаёт и идёт к печи. Берёт с неё что-то, возится на столе с деревянной чашей и возвращается с ней же. — Выпей, — произносит отрывисто и резко, рассеянно смотря в пространство куда-то между собой и Чонгуком, будто видит что-то, чего не видит он. — Поможет сбить жар и ускорит заживление. Даже не думает, что Чонгук может отказаться. Это заставляет охотника улыбнуться и принять варево из рук ведьмы. Юнги с интересом склоняет голову к плечу, смотря, как соприкасаются их пальцы. Чонгук не знает, чувствует ли он то же тепло и странное жжение в груди от всего происходящего. Чонгук ведь его первый человек, а он у него — далеко не первая ведьма. — Прикосновения дриад ощущаются также, — говорит вдруг, и снова концентрируется на Чонгуке, каждую его реакцию его отслеживает. — А вот у русалок руки очень холодные, как глубины вод, в которых они обитают. — Ты видел русалок? — Чонгук заинтригованно подаётся вперёд, продолжая медленно цедить противное на вкус зелье. — Да, — Юнги улыбается совершенно очаровательно, и наклоняется к нему ближе, как желающий поделиться чем-то тайным ребёнок. От его хмурости не остаётся и следа. — С некоторыми даже дружу. И ты был прав, — начинает тараторить, не давая Чонгуку спросить, в чём же. — Я кое-чего хочу, — признаётся, как в чём-то постыдном, и алеет щеками от волнения. И несмотря на словно самой ночью подаренные волосы и глаза, кажется таким ярким и живым, что дух захватывает. — Я хочу больше узнать о людях. О том, как вы живёте, какие у вас есть традиции, что движет вашими умами и сердцами. Я хочу понять, насколько мы разные. На много, хочет сказать Чонгук. На очень, очень много. Он хочет сказать, что они такие же разные, как день и ночь, что также несовместимы, как огонь и вода, что они из разных миров, которые никогда не должны пересекаться, но молчит. Только смотрит оценивающе на взволнованную признанием ведьму и думает, какая же она, оказывается, лёгкая добыча. Наивная и совсем-совсем глупая. Прожившая столько только благодаря своему мохнатому компаньону и тому, что не выходила из леса. Не знающая обо всех опасностях, которые могут её поджидать, или знающая лишь отдалённо и потому не боящаяся. Доверчивая к своему первому человеку. — Я могу показать тебе наш мир, если ты познакомишь меня со своим, — наконец отвечает, спасая поникшую было из-за долгого молчания ведьму. Его голос охрип, как после долгого крика, а в глазах лихорадочно сверкает обещанием пламя. Чонгук улыбается и поднимает на уровень глаз руку с браслетом, кивком указывая на цветы с помятыми от его пальцев листьями. — Научишь меня плести? Юнги робко улыбается в ответ и совсем не видит, не чувствует подбирающиеся к нему языки погребального костра. Волк рычит, но Юнги, отвлечённый и увлечённый находящимся так близко человеком, садится совсем рядом и достаёт из набедренной сумки охапку цветов. Перебирает их, называет каждый, что-то о них рассказывает, а Чонгук и слышит его, и нет. Он одновременно здесь, в маленькой хижине, и в скором, как ему кажется, будущем. Будущем, в котором не будет ни ведьмы, ни волка. Будущем, в котором его ждёт его самая увлекательная охота.