***
Проснувшись с адской головной болью, Чонгук мученически застонал, с трудом открывая глаза и приподнимаясь на диване. Он встал, пошатываясь и удивительно ловко избегая мокрого пятна на ковре. Отшвырнув бутылку ногой, охотник медленно прошёл на небольшую кухню, к бочке с холодной пресной водой. Глубоко вздохнув, Чонгук наклонился, и, едва не упав, схватился за края бочки и опустил голову вниз, прямо в воду. Выпрямившись через пару секунд, он встряхнулся, как собака. Чувствуя, как ледяные капли скатываются вниз по его телу, он растёр опухшее от сна и количества выпитого алкоголя лицо руками. Стало немного легче. Теперь он чувствовал себя смертельно больным пациентом, угодившим к бестолковому лекарю, а не поднятым из могилы трупом. Стягивая с себя мокрую, провонявшую рубаху, Чонгук недовольно поморщился. Её, казалось, проще пустить на тряпки, чем отстирать. Взяв новую, чёрную, он накинул её, не став затягивать сверху шнуровку. Рубаха свободно сидела на нём, скрывая линии его тела и оголяя острые ключицы и часть груди. Проведя ладонями по волосам, охотник несколько раз пропустил пряди сквозь пальцы, не став искать гребень, и стянул их в низкий хвост. Желудок заурчал, требуя еды, но на полноценный завтрак, или даже обед, времени не было. Прихватив красное яблоко, Чонгук накинул потрёпанный плащ, влез в сапоги и вышёл на улицу, щуря глаза от яркого солнечного света. Судя по снующим туда-сюда людям, было уже далеко за полдень. Охотник ныряет в толпу, растворяется в ней, аккуратно обходя прохожих. Те не лезут к высокому мужчине с пугающе пустым выражением лица, а некоторые, которые смогли рассмотреть нашивку с изображением креста и огня у него на груди, уступают дорогу — впасть в немилость у охотника Церкви страшнее смерти. Проще уж сразу повеситься, оставив прощальное письмо, чем привлечь внимание тех, о чьих навыках и количестве убийств ходят такие ужасные слухи, что дрожь пробирает. Чонгук презрительно закатывает глаза, когда мать случайно врезавшегося в его ноги ребёнка начинает громко извиняться, всхлипывая и пряча растерянное дитё за худую спину. Он отталкивает её плечом и сворачивает в ближайший узкий проулок между домами, преследуемый поднявшимся в толпе испуганным и вместе с тем благоговейным шёпотом: «Это убийца ведьм!». Убийца ведьм. Верный пёс Церкви. Ловец монстров. Охотников как только не называют, Чонгук привык ко многим обращениям, это ему не ново. Привык он и к сопряжённому уважением страху от простых горожан, благодарных за избавление земли от нечисти и ужасающихся тому, что однажды кто-то из них может оказаться под подозрением. Всем известно, что те, на кого нацелилась церковь, живыми не возвращаются. Мёртвыми, в виде трупов, тоже. Решения Церкви не подлежат обжалованию и сомнениям, её слово — закон. Церковь — высший орган власти, влияния у которого даже больше, чем у короля, и Чонгуку посчастливилось стать его частью. Одной из многих деталей этого странного, непонятного, но надёжного механизма, который работает также исправно, как и часы. Или, может, не посчастливилось. Может, это было к несчастью. Чонгук до сих пор не знает наверняка. Дойдя до Церкви — красивого, величественного здания с большими окнами, изысканными фресками и сверкающими на солнце куполами — Чонгук кивает Сокджину, его Старшему, который стоит на посту, положив одну руку на меч, и следит за порядком и соблюдением дисциплины. Тот кивает в ответ и криво ухмыляется. От этого шрам, проходящий через его щёку и уголок рта, мерзко изгибается. — Главный уже ждёт тебя. Поторопись, пока у него не иссякло терпение и тебя не принесли к нему. По частям. Противная ухмылка Сокджина словно разрезает его лицо пополам, отчётливо давая увидеть пресловутое «до» и оставшееся «после». Правая половина его лица, уцелевшая, — дьявольски привлекательная. Сокджин был не очень хорошим охотником, но великолепным дамским угодником, проводившим каждую ночь в постели новой женщины до того самого дня, когда в ней не оказалась ведьма. Сокджина спасла чистая случайность, он отделался всего лишь шрамом. Ведьма — своей жизнью. С тех пор злоба на случившееся с ним и мстительность подпитывали его, толкали вперёд, пока он не стал одним из Старших, самых опытных и безжалостных охотников. Именно его Главный назначил смотрителем Чонгука, когда тот оказался в Церкви, повлияв этим назначением на всю его дальнейшую жизнь. Чонгуку нравилось работать с Сокджином, он был точен и смертоносен, как притаившаяся в зарослях травы змея, готовая наброситься и отравить жертву своим ядом. Но в отличие от его превосходных охотничьих навыков, человеком он был сложным и крайне паршивым, виртуозно умеющим довести до белого каления одной фразой или намёком. И больше всего он любил играть на нервах Чонгука, как своего воспитанника и младшего по положению. Поборов желание выругаться, Чонгук подавил овладевшие им эмоции, не давая им отразиться на лице, и, впервые раскрыв рот после вчерашней попойки, грубым, хриплым от долгого молчания и обжёгшейся крепким пойлом глотки ответил: — Я тоже рад видеть твою мерзкую рожу. Сокджин, казалось, заухмылялся ещё шире и противнее. — Где же тебя носило, Младший? Многие уж думали, что ты пропал с концами. Готовились хоронить в гробу твой меч вместо тебя. Сокджин говорил вкрадчиво, растягивая гласные и вызывая в Чонгуке огромнейшее желание разбить костяшки пальцев о его лицо, но за предупреждение и незаметную угрозу, что можно было прочитать между строк, был благодарен. Значит, добрая часть его сослуживцев надеялась, что он не вернётся. И искать бы его никто не стал, а если бы нашли таким, каким на него наткнулась ведьма — слабым, едва живым — добили бы сами. Народ думал, что Церковь — идеал сплочённости, пример того, каким должно быть их общество, и мало кто из простых людей знал, что на самом деле все охотники во время борьбы за правое дело были готовы перегрызть друг другу глотки собственными зубами, если под рукой не окажется меча. Ожесточённая борьба охотников и практически дикая конкуренция привели к тому, что самих охотников было не так много, но высокое качество их работы ценилось гораздо больше. Иерархия охотников была простой, но добиваться каждого звания приходилось долго и невероятно трудно. Каждые несколько лет Церковь проводила два отбора в корпус охотников — среди детей и среди взрослых. С детьми было проще. Многие родители отдавали своих драгоценных чад в руки Церкви сами, за хорошую плату, и потом, чаще всего, забывали об их существовании, прогуливая полученные деньги. Немногие, которые хотели поддерживать связь с ребёнком, держались на пару лет больше — привязанности Церковь выбивала, причём буквально, в первую очередь. Именно воспитывавшиеся с малых лет выживали чаще, потому что за каждым крепился Наставник, и от его обучения зависело не только наличие жизни у будущего охотника как таковое, но и репутация самого Наставника. Удачное воспитание считалось честью, признаком мастерства, повышающим положение и дающим новые привилегии, которые нельзя было получить другим способом. Если результат обучения был другим, на Наставника, метафорически выражаясь, словно выливали ушат помоев и вынуждали ходить с ним. Если удастся отмыться, мерзкий, тошнотворный запашок останется, и все будут об этом знать. Но стать Наставником мог не каждый охотник. Чтобы достичь этого, сначала нужно было получить звание Старшего. Старшие считаются опытными, заматерелыми охотниками, с которыми связываться себе дороже — загрызут и не заметят. Их приказы выполнялись неукоснительно, и, впав у них в немилость, можно было попрощаться с целью стать охотником — не дадут продвинуться дальше, даже если будешь чертовски хорош. Загубят на трудных миссиях, и умрёшь либо выполняя очередное убийственное задание, либо прикончит по дороге к нему свой же, получивший шанс выслужиться за счёт чужой смерти. Взрослый отбор проходит совсем иначе. Желающим стать охотниками мужикам не назначают Наставников, с ними не нянчатся, от результата их обучения ничего не зависит. Кроме их собственной жизни. Большинство, наслушавшись про полную опасностей и удовольствий жизнь охотника, идут в Церковь за этим — безбедным существованием, собственным домом, морем дорогого алкоголя и не менее дорогих девочек, которые обслуживают значительно лучше, чем дешёвые шлюхи из борделей для бедняков. Добиваются этого совсем немногие — первое испытание отсеивает всех мечтателей, думающих, что достичь желаемого будет просто. Ровно месяц их учат держать оружие, предупреждают о том, с кем придётся бороться и ради чего. Потом их отправляют в болота — в них всегда обитает мелкая нечисть, для которой едва умеющие держать в руках мечи мужчины — не охотники, так, скот на убой, — лёгкая добыча. Возвращается обратно примерно каждый пятый из десяти. Последующие испытания, которые Чонгук уже давно называет тихими казнями, служат той же цели. И так продолжается до тех пор, пока от всех неугодных не избавятся, а те немногие выжившие, которым не повезло уцелеть, получат долгожданное звание и подобие безопасности. Не повезло, потому что выбравшиеся из этого ада искалечены навсегда. И физически, потому что остаться без страшных, рваных шрамов после такого невозможно; и психологически, потому что пережитый ужас не выкинуть из мыслей, от него нет лекарства, от него нельзя волшебным образом спастись, остаётся только захлёбываться в нём и приходящих каждую ночь кошмарах. Чонгуку повезло. Он попал в Церковь ребёнком, отданный за приличную сумму собственными родителями. Он был из тех детей, за которых родители не цеплялись — он о них и сам не вспоминал. На долгие-долгие годы его домом стал корпус охотников, а семьёй — спятивший от жестокости Сокджин. Чонгук, понимая все обязанности Наставников и возложенные на них обязательства, не перестаёт удивляться тому, как он выжил. С Сокджина, наплевательски относившегося ко всему, кроме выслеживания ведьм, сталось бы прикончить его, даже случайно. Но Чонгук всё ещё каким-то неведомым образом жив, несмотря на всё, во что он умудряется вляпаться сам или по милости того же Сокджина, будь он неладен, и дослужился до звания Младшего. Младшие — первая ступенька в долгом пути охотников и первое звание, которое получают прошедшие обучение Наставников и сдавшие экзамен дети. После этого им гарантирована более или менее стабильная жизнь, свой дом и регулярное вознаграждение за службу, обеспечение мира и порядка. Дальнейшая судьба Младших зависит от их охоты — сколько раз были ищейкой, сколько ведьм удалось поймать, сколько из них убили, а сколько — дотащили в Церковь на допрос. Чем выше показатель, тем больше вероятность однажды получить повышение и стать Старшим, но добиваются этого не все. Выживают — тоже не всегда. Чонгуку повезло и здесь. Воспитанный одним из самых лучших охотников, он стал таким же беспощадным, яростным и жестоким. Количество пойманных и приговорённых им ведьм уже перевалило за несколько десятков, хотя сам Чонгук ещё молод, не старше двадцати трёх зим. Своим дерзким, уверенным характером и манерой держаться он привлёк к себе внимание многих Старших и обрёк себя на зависть многих Младших. И, как показало время, человеческая зависть может быть опасней ведьм. — По делам носило, — ответил Чонгук, не размениваясь на любезности. — Может быть, узнаешь позже. Кивнув и продолжая ухмыляться, Сокджин посторонился и пропустил его вперёд. Шаги Чонгука гулким эхом отдавались в пустых коридорах, пока он шёл к кабинету Главного — властителя Церкви, командира всех охотников, человека, которого уважают и боятся больше, чем короля. Слухи вокруг Ким Намджуна, занимавшего должность Главного вот уже больше тридцати лет, ходили всякие. Никто не знал, что из этого наглая ложь, а что таит в себе крупицы правды, но спрашивать не осмеливался никто. Поговаривали, что Командир Ким когда-то был одним из детей, воспитанных Церковью, а потом как-то убил собственного Наставника и захватил власть, которую до сих пор держал в железной хватке. Кто-то шептался, что Командир был из второго отбора, чудом выживая на каждом экзамене и проведя столько успешных охот, что спустя время его назначил на своё место предыдущий Главный. Подтвердить или опровергнуть придуманные догадки не мог никто — все сослуживцы Командира были мертвы, и одно это заставляло держать язык за зубами и гнать прочь желание копнуть глубже в прошлое Командира, потому что не все из его поколения охотников погибли при сражении с ведьмами. Умереть при необъяснимых обстоятельствах желающих не было. Треклятая удача Чонгука, вручившая его в руки чокнутого Сокджина, на блюдечке с красивой каёмкой преподнесла его Главному, когда ему было зим десять или одиннадцать. Пару месяцев как проданный родителями, Чонгук, до этого ни разу не державший в руках ни меча, ни кинжала, ни лука, тренировался, пока не начинали кровить измученные острым лезвием или тетивой пальцы. Его руки постоянно дрожали, он едва мог держать чашку, не пролив из неё воды, но продолжал тренироваться и не просил Сокджина дать ему передышку. Из-за своего ослиного упрямства Чонгук выбился в лидеры, став лучше даже тех детей, которых обучали дольше его. Этим он привлёк внимание Намджуна, который, понаблюдав за ним, стал его вторым, неофициальным Наставников. Мир охотников это взбудоражило — за всё время своего правления Главный никого не брал под своё крыло, и вдруг это изменилось из-за одного ребёнка, который заинтересовал его непонятно чем. Чонгука стали ненавидеть. С каждым годом ненависть к нему возрастала, потому что стало ясно, что он стал негласным протеже Главного не зря. Его мастерство и сила были ужасающе пугающими для человека его возраста, а его безжалостная решимость и преданность их делу пробуждали в других охотниках уважение независимо от того, как сильно они ему завидовали и ненавидели. Преданность делу. После недель, проведённых с ведьмой, Чонгуку и думать об этом смешно. Недовольно нахмурившись от гуляющего по каменным коридорам сквозняка, Чонгук плотнее закутался в потрёпанный плащ, который уже давно стоило бы поменять, да не получается. То времени нет, то сил и желания. Ещё греет — и ладно, сойдёт. Остановившись перед добротной дубовой дверью, Чонгук глубоко вздохнул и постучал. — Войдите, — властно велел глухой из-за деревянной преграды голос Командира. Чонгук послушно вошёл, и, подойдя к столу из красного дерева, замер. — Вы хотели меня видеть, мой Командир? Ким Намджун, стоявший, заложив руки за спину и внимательно смотрящий в большое окно, что выходит на внутренний двор, лениво повернул к нему голову. На его губах была лёгкая, расслабленная улыбка, как у довольного льва, увидевшего добычу. Чонгук с трудом подавил пробежавшую по телу дрожь и отвёл взгляд, предпочитая смотреть на что угодно, кроме Командира. Всё в этом кабинете было ему знакомо. Порой он проводил здесь больше времени, чем в своей комнате. Занимался ли он, тихо сидя у заваленного письмами стола Главного, или просто сидел в удобном мягком кресле, наблюдая за его работой и по-детски наивно очарованный каждым искусным движением, или даже стоял на коленях, наказанный, пока маленькие шарики гороха впивались в его кожу — тогда для него было неважно, почему он оказался в кабинете и для чего. Он хотел быть рядом со своим Командиром и быть полезным ему любым способом, каким он только захочет. Это желание угодить, быть лучшим для него, что было бы уместнее у маленького ребёнка, осталось в нём и сейчас. Страх разочаровать, увидеть огорчённый взгляд, направленный на себя, сковывал лучше любого парализующего яда. Вспоминая глупую, добрую ведьму, заботившуюся о нём, Чонгук не может заставить себя посмотреть на человека, который заботился о нём на протяжении почти всей его жизни. — Не стоит так официально, Чонгук, — Намджун разворачивается к нему и подходит ближе, останавливаясь с другой стороны у края стола. — В конце концов, я ведь тебя вырастил. Ты мне как сын. Чонгук кивает, сглатывая тугой, застрявший в горле ком, и растворяется во внимательных серых глазах, смотрящих на него с интересом и чем-то, что Чонгук принимает за беспокойство. Окутавшую их тишину нарушают доносящиеся со стороны окна выкрики команд — похоже, у детей тренировка во дворе. За ней Намджун и наблюдал. — Новый отбор? — спрашивает Чонгук, дёргая головой к окну. — Да. Занимаются всего две недели, пока никто не выделился, — говорит Намджун, продолжая внимательно его рассматривать. Подмечает, как он держит корпус левее, сразу. — Вижу, драка с Хосоком не прошла для тебя бесследно. Как и для него, впрочем. Чонгуку многого стоит не опустить пристыжено голову, но промелькнувшая в голове мимолётная мысль даёт ему идею. — Как он? И Чонгук, и Намджун понимают, что Чонгуку абсолютно наплевать на здоровье и самочувствие Хосока, но узнать настрой соперника наоборот хочется. — Ты сильно ранил его в бедро. Задел связки. Он теперь хромает. Несказанные слова, спрятавшиеся за простыми с виду фразами, Чонгук ловит и распутывает интуитивно — к манере разговора Командира он уже давно привык, зная, что то, что он подразумевает, гораздо важнее того, что говорит. Чон Хосок, один из его соперников за звание Старшего, у единственного из которых, пожалуй, были шансы одолеть Чонгука, хромает. Благодаря ведьме Чонгук практически не пострадал, а едва заметные шрамы, покоящиеся на его груди и боку, не доставят ему никаких неудобств. Хосока же из подающих надежды охотников можно вычеркнуть. У охотника быть физических слабостей не должно. Чонгук собственными руками разрушил чужое будущее и ему ничего за это не будет. Его не накажет никто из Старших, ему не сделает выговор Главный, потому что вся вина лежит на Хосоке, тот первым начал драку, Чонгук всего лишь дал ему отпор. Знание, что ему может сойти с рук такое, кружит голову хлеще вина. — Он меня тоже ранил. Совсем не так сильно, но нужно было отлежаться, поэтому и пропал. Был в одном из своих тайников. Намджун задумчиво кивает, и Чонгук тихо выдыхает. Главный знает, что тайных укрытий у него несколько в каждом городе, но не знает, где. Проверить его слова он не может, но и откровенно усомниться в них тоже. Дом Чонгука довольно часто пустует, потому что тот предпочитает полученной роскоши свои маленькие убежища, но ещё никогда он не пропадал в них настолько долго. — Видимо, раны были серьёзнее, чем ты говоришь, учитывая, сколько времени тебе понадобилось, чтобы показаться. Чонгук виновато склоняет голову. — Я не хотел беспокоить Вас лишними хлопотами. Вы же знаете, какой я ворчливый, когда вынужден бездельничать, даже если это нужно. — В моём доме тебе всегда рады, Чонгук, — Намджун позволяет себе улыбнуться шире, растягивая уголки губ. Прядь его полностью седых волос выбивается из тщательно уложенной причёски и падает на лоб. Для своих лет он выглядит удивительно молодо. Его возраст выдают только цвет волос и то самое выражение в глазах, которое бывает лишь у людей, что прожили долгую и трудную жизнь. — Ты же знаешь, что мы с Чимином хорошо бы позаботились о тебе. Мы, в конце концов, к твоим капризам уже привыкли. Чонгук вспоминает мужа Командира — мягкого, доброго, дружелюбного и, казалось, никогда не унывающего Чимина — и соглашается. Чимин был воплощением солнечного света. Когда Чонгук приходил к ним, тот всегда радушно встречал его и был великолепным хозяином. Заботливый, отчасти даже кроткий нрав Чимина заставлял держать себя в узде даже Сокджина. Вспоминая ласковую улыбку Чимина, Чонгук понимает, почему она покорила ледяное сердце их Командира. — Я хотел сделать всё сам, — смущённо бормочет Чонгук и чувствует себя ребёнком. Всё его самообладание, весь его вздорный характер под взглядом Намджуна исчезает, оставляя маленького мальчишку, которого соизволил приютить Командир. — Молодые сейчас стремятся к самостоятельности, не зная, когда следует обратиться за помощью, — качает головой Намджун. Ласковая насмешка, плескающаяся в его взгляде, как в бокале — вино, даёт Чонгуку понять, что пришедшая ему в голову идея удалась: он преуменьшил серьёзность своих ран и смог правдоподобно объяснить, почему его так долго не было и где он всё это время был. Ведьма из Проклятого леса осталась его секретом. Чонгук знает, что должен был немедленно рассказать о ней, переступив порог этого кабинета, но раскрыть рот не дают воспоминания об искреннем волнении ведьмы, усилия, которые она приложила, чтобы его вылечить. Обретённая тайна висит на сердце тяжёлым замком, а ключ, способный открыть его, у Чонгука прямо в руках, но он их упрямо назад отводит. Не сейчас. Не сегодня. Потом. — Рад, что с тобой всё в порядке, — Командир обходит стол и кладёт руку Чонгуку на раненое плечо, крепко сжимает. Чонгук под этим прикосновением замирает и не дёргается. — Но впредь не глупи и иди ко мне или Сокджину. Мы всё ещё твои Наставники. — Конечно, — удаётся вытолкнуть из себя Чонгуку. — Я могу идти? Я многое пропустил, нужно догонять. Да Вы сами знаете мои обязанности. Намджун наконец отпускает его, сильнее сжав напоследок плечо, и повелительно кивает. Разворачивается, делает несколько шагов обратно к окну и складывает руки за спину. — Загляни к нам с Чимином на днях. Мы давно не ужинали вместе. — Хорошо. Обязательно приду, — обещает Чонгук. Он не торопится, обычным, спокойным шагом идёт к двери, аккуратно захлопывает её за собой. Пройдя коридор, почти срывается на бег, желая быстрее уйти из Церкви, сбежать от завывшей вдруг волком интуиции, ощущения чего-то плохого, что вот-вот настигнет его. Желая сбежать от привычных фраз Командира, которые в этот раз почему-то показались приказами, как от Главного своей ищейке, а не приглашением, как между отцом и сыном. Как и должно было бы между ними быть. Покидая Церковь, Чонгук едва сдерживается, чтобы не опрокинуть ногой одну из многочисленных старых ваз с посаженными в них розами. Нестерпимо хочется закричать и что-нибудь разрушить. Противоречивые чувства словно раздирают его грудь на две ровные части, и торчащие рёбра удерживают их, не дают поглотить отчаянно бьющееся между ними сердце. С тех пор, как он встретил ведьму, его привычный мир рушится, и винить в этом никого, кроме него, нельзя. Не убил ведь. Превратил в свою тайну. И только сейчас понял, что проклятым был не только лес. Ведьма — тоже проклятие.***
Слушая тихий хлопок двери, Намджун задумчиво напевает услышанную в какой-то таверне песню. Место, куда не пристало заходить людям его положения, но в котором можно услышать много интересных сплетен. Намджун в них — частый гость. Наблюдая за неуклюже размахивающими мечами детьми, он в сотый раз прокручивает в мыслях прошедшую встречу. Чонгук. Его воспитанник. Один из лучших Младших и великолепный охотник. Можно сказать, его ребёнок. Намджун вырастил его, он знает его уже много лет и понимает, когда с ним что-то не так. И сейчас с Чонгуком что-то творится. Намджун слышит характерный звук движения шестерёнок и неприятный скрип дерева по полу. — Как прошло? — деловито интересуется Сокджин, выходя из тайного хода за книжным шкафом и отряхивая от несуществующей грязи пальто. Главный закатывает глаза. — А ты наш разговор, конечно, не подслушивал. — Нет, — равнодушно отвечает охотник, а у самого в глазах черти не просто танцуют, а кругами выводят нашумевшее танго. — Я — честный человек, мой Командир, не клевещите на меня. Намджун усмехается. — Так и быть, поверю, — говорит, подходя к секретеру и открывая миниатюрный шкаф. Взяв в руки бутылку виски, наливает на два пальца пару стаканов и передаёт один Сокджину. — Он что-то скрывает. Отпивая крепкий напиток, охотник согласно мычит. — Пришёл недовольный, но быстро собрался. Берёг правую сторону. — Тоже заметил, да? — довольно отзывается Намджун, садясь в высокое кресло. — Хосок меня не волнует, вышвырни его из корпуса. Если в лазарете, то оттуда. Он для нас бесполезен. А вот Чонгук…— Намджун замолкает, легко наклоняя стакан из стороны в сторону и разбалтывая виски. — Думаешь, утаивает что-то важное? Сокджин, держа стакан одной рукой, второй вертит одну из пуговиц плаща, в которой скрыта то ли короткая тонкая игла, то ли ял, Намджун не помнит. Хорошо, что полезные вещи распиханы у Сокджина везде. — Пока не знаю, но присмотреть за ним не помешает. Если как обычно, то зря суетились, но если нет… будет обидно потерять то, над чем мы так долго работали. Этого допустить нельзя, у нас не будет ни времени, ни возможности всё исправить. Такой шанс выпадает раз в жизни. — Тогда проследим, чтобы наш шанс никуда от нас не убежал. Сокджин улыбается, обнажая зубы, и поднимает стакан — как тост. Намджун поднимает стакан в ответ и залпом выпивает, не морщась от горьковатого привкуса во рту. Им ещё так много предстоит сделать.