***
Набег на деревню был, очевидно, крайне удачным, так как альфы вернулись очень возбуждёнными, громко кричали и гоготали и тут же стали жечь большие победные костры и жарить на них мясо только что пригнанных и забитых овец. Ещё несколько коз и овец жалобно блеяли невдалеке, привязанные к большому возу с привезённым из несчастной деревни добром. Но и потешилась там морва всласть, судя по тому, как забрызганы кровью были их обмоты и дорогие наручья. А судя по разговорам, которые Джисон, сжимаясь от внутренней дрожи ужаса и ненависти, слышал, притаившись в своём шатре, много омежек они попользовали там и оставили со вспоротыми животами. И эти грубые слова, жестокие подробности и осознание того, что альфа, вроде как обещавший окрепостить его, — один из этих людей, которые так спокойно говорят о том, как убивают изнасилованных — медленно, заглядывая в угасающие глаза, как выпускают им... Джисон заплакал. Он впервые в жизни испугался того, что его ждёт. Как можно договориться с одним из них? Настоять на своём? Отстоять себя и свою честь? Но есть ли у него выбор? Иначе его возьмёт другой — жестоко и подло, требуя его тело взамен на призрачную надежду, что не тронет его брата. Хотя ведь ерунда: придет время — он потребует себе и Ликса, Джисон был в этом уверен. И сделает с младшим то же, что сделал этой ночью с Минхо... Как только альфы ушли в набег, он оставил дремлющего Минги, заглянул в свой шатёр и убедился, что Ликс мирно спит, а судя по запаху, он и покушал вяленого мяса и хлеба. Джисон прикрыл высунутую из-под одеяла ногу Ликса и пошёл к Минхо. Старший брат лежал на ложе, укутанный в тяжёлое одеяло и, когда Джисон тронул его плечо, глухо и умоляюще застонал, пытаясь сжаться и спрятаться в одеяло. Джисон понял без слов. Кусая губы до боли, он притащил большое ведро воды, нагрел его на разведенном кострище, нарвал из своих старых, но чистых тельных полотен тряпиц и снова склонился над Минхо, чтобы помочь ему. Однако при взгляде на то, что сделал с ним Сонгэ, он не выдержал и выбежал из шатра, добежал до ближайших кустов — и рухнул там, давясь от слёз, выплёскивая из себя всё, что съел, и воя, страшно воя от боли и жестокого бессилия. А потом, когда слегка полегчало, встал и вернулся к Минхо, который, болезненно кривясь и постанывая, уже омывал свои раны. И вот тогда и пришла Джисону в голову мысль о том, что он своей волей собирается отдать себя альфе, который тоже вполне может с ним сделать такое...***
Тогда он с ужасом отогнал от себя эту мысль. У него было слишком много дел: он должен был помочь Минхо и накормить его, а потом попробовать уговорить его спрятаться. Последнее не удалось: старший наотрез отказался, приказав лучше спрятать Ликса. О своих планах отдаться в крепость Кун Доджо он Минхо не сказал. Пожалел брата. Ведь тот будет переживать. Нет, отговаривать, скорее всего, не станет, но будет бояться и за Джисона... а ему и своих страхов хватало с головой. Ликса он спрятал, обустроил всё тщательно, так как было время. А вот Минги прятаться отказался. Радостно поблёскивая глазами, он заговорщицким тоном поведал Джисону, что братья Хон были у него утром и сказали, что он может приходить к ним прямо сегодня. Они обещали защитить своей рукой его от домогательств альф в эту ночь. Джисон недоверчиво переспросил: — Минги... Ты уверен, что два слабосильных старика смогут противостоять пьяным альфам? — Они сказали довериться им! — восторженно блеснул на него глазами Минги. — И угостили сластью! — И он показал Джисону горсть каких-то ярко-зелёных шариков в мисочке. — Это что ещё? — опасливо покосился на них Джисон. — Попробуй! — щедро предложил Минги. — Медовые! Шарики были и впрямь очень вкусными. Да и Минги выглядел почти счастливым. А у Джисона сжалось сердце: его мальчик был так рад любому проявлению заботы и внимания! Он слишком мало уделял ему времени... Ладно. Он всё исправит. Он... постарается.***
Альфы горланили злые и жестокие песни, орали непристойности, хвастаясь своими делами в этом набеге, богатой добычей и тем, что собираются сделать с непокорными омегами, до которых наконец-то добрались. Джисону хотелось зажать уши, он так и сделал, но это помогло мало. Кроме того, ему было дурно. То есть... Томно как-то, и внутри всё тянулось к ложу: прилечь, расслабить тело и отдаться мягким волнам покоя. Но он слишком хорошо понимал, что должен быть начеку, когда придёт Доджо, так что пересиливал себя. Даже пожевал для бодрости семян горечавки. И острая горечь взбодрила его, он протёр глаза и снова уселся ровно на подушках. От звука гонга он вздрогнул и напрягся. Подумав, вскочил на ноги и повернулся лицом ко входу, прислушиваясь. Непонятно откуда, но постепенно в его душу стал закрадываться ужас. Что он делает здесь? Кун Доджо? Правда? Он спятил? Это ведь его отец... Джисон поднёс дрожащие пальцы ко рту и силой прикусил согнутый указательный. О, Ветер... Он напрочь забыл о Кун Михо! А если Доджо решит по-родственному отдать его ему на пару ночей на потеху? Не то чтобы это было принято, но он слышал, что такое практикуют, особенно если отец и сын ладят... Бежать! Надо срочно бежать! Он рванулся к выходу — и нос к носу столкнулся со входящим Доджо. Тот молча тут же подхватил его на руки, прижал к себе, разворачивая, и заставил замереть, упираясь носом в шею альфы. — Так спешил меня встретить, Сонни? — пророкотал Доджо. От него пахло противной брагой, горелым мясом и перегоревшим костром. Но обнимал он мягко, не зло. Доджо покачивался, и вместе с ним, как будто баюкаясь, покачивался и Джисон. — Пришёл, глупыш, да? — тяжко выдохнул ему в висок Доджо. — Всегда таким наивным был... Как взъерошенная белка, дикий и дерзкий, а внутри... — Он повёл носом по шее замершего от страха Джисона. — Цветочек мой... Белочка... — Он вдруг глупо хихикнул и прикусил омеге кожу чуть выше ключицы. — Не может омега быть таким гордым, Сонни, да? Не должен, это неправильно... И я покажу тебе, как надо... Я научу... Он внезапно сжал юношу в своих руках крепче, чуть приподнял и впился в его губы своими — влажными, узкими и крепкими, пахнущими острыми приправами. Джисон вцепился в его плечи, пытаясь отстраниться. — Нет, нет! — выдохнул он, когда альфа на миг отлип от его губ. — Ты обещал! Сначала поговв-в-вм-м... Доджо явно не был настроен на разговоры. Он давил на затылок, вжимая голову Джисона в себя, он просто ел его губы, снова царапая по прежним ранам. И от боли омега застонал, попробовал вырваться всерьёз, но Доджо не остановился. Наоборот, он нажал грубыми пальцами ему на подбородок, требуя открыть рот, а когда Джисон попробовал вывернуться, только крепче ухватил и нажал очень больно. У омеги брызнули из глаз слёзы, и он, пытаясь вдохнуть, рот приоткрыл — и тут же туда проник скользкий горячий язык, помечая всё собой, словно змея, оползая всё и заполняя слюнями. Джисон почувствовал, как накатывает на него дурнота, как подкатывает к горлу рвотный спазм, он закашлялся и, мучительно взвизгнув, из последних сил оттолкнул от себя альфу. Доджо отступил на шаг, выпуская его, и он просто рухнул на пол, приземлившись на одно колено, так как ноги его почему-то не держали. Опустив голову, он откашливался, у него текли слёзы, он, дрожа от брезгливости, пытался вытереть и их, и слюну — свою и альфы — насухо, но у него не получалось. Пару раз на сухую содрогнувшись, он уже было начал дышать чуть легче, но не успел даже на ноги подняться, как его вздёрнули вверх грубые руки, и перед его глазами оказалось озлобленное и затуманенное пьяным угаром лицо Доджо. — Что, ласка тебе моя не нравится, да, Сонни? — прорычал он. — Всё перебираешь, а сам шлюха, я же знаю! Мне отец говорил! Ну, не хочешь нежности — так, может, ты силу предпочтёшь? — И он отвесил омеге тяжёлую пощёчину, от которой у Джисона в голове звоном всё пошло, и он, пошатнувшись, рухнул... бы. Если бы сзади, совершенно внезапно и жутко напугав, его не подхватили чьи-то руки. — Мы так не договаривались, ты начал без меня, Кун Доджо? Сначала Джисону показалось, что от пощёчины Доджо у него просто обманка. Но этот голос он не мог не узнать. Как и цепкие пальцы у себя на талии, и острый запах смеси из мяты и полыни. "О, нет... Что... Нет!" - взорвалось у него в голове. Он с ужасом попытался вырваться, но До Минчон держал крепко и пьяно смеялся в ухо: — Ну, не дёргайся, щекастый... теперь твоя охеренно ебательная задница от меня точно никуда не денется! Да, Джо? Ты ведь обещал, а? Джисон с ужасом поднял глаза и встретился с мрачным взглядом Доджо. На губах Куна появилась злобная усмешка, и он, издевательски подмигнул Джисону. — Я же говорю, малыш, ты слишком наивен. — Альфа перевёл взгляд на Минчона, который уже начал обшаривать тело не имеющего сил двинуться от ужаса Джисона своими лапами. — Эй, руки убрал! Я же сказал: я первый! — Да я же только приласкаю сучку, — проскрипел, противно хихикая Минчон, — он потечёт — и я тебе его... — Руки! — рявкнул злобно Доджо, дёрнул на себя Джисона, который был в каком-то диком оцепенении и мог только покорно ткнуться ему в шею, позволяя альфе ухватить себя за задницу и прижать. Доджо же вдруг ласково мурлыкнул ему в ухо: — Сонни... Малыш... Ну, чего ты? Испугался? — Руки прошлись по спине омеги и снова сжали половинки. — Не бойся, слышишь? Ну, да, я пообещал тобой поделиться, но это только один раз — клянусь! Будешь послушным — тебе даже понравится. Мы не будем сегодня грубыми, а хорошо отсосёшь, сделаем так, что кончишь... — Да чего ты там с ним возишься, — громко и зло кинул Минчон. — Давай, вали и начнём... — Заткнись, леший зад! — прошипел Доджо, а сам чуть прикусил Джисону мочку уха, от чего того передёрнуло, но альфа явно подумал, что это от возбуждения, так как довольно рыкнул и сказал мягко, внезапно низко и звучно: — А чтобы мы с тобой были совсем нежны и тебе не пришлось ублажать троих, просто скажи нам, малыш, где ты спрятал своего братишку? М? Где у нас прячется малыш Ликси? Ему тоже пора становиться настоящим омегой морвы и оказать своё уважение воинам, м? Ну, же... Он прислонился губами к шее Джисона, а тот лишь осоловело моргнул. Всё его тело было налито какой-то ленью, он понимал, слишком хорошо понимал, что погиб, что это конец, что сейчас его порвут на двоих, что не будет ни метки, ни... — Ну же... — Голос Доджо донёсся как будто издалека, хотя альфа мурлыкал у самого уха. — Просто наш друг весь изнывает от страсти к твоему нежному братишке. И не подумай: Ли Сонгэ разрешил нам позабавиться с вами, малыш. Только ты же не хочешь, как тогда, в его шатре, да? Трое — это слишком для твоей слишком невинной и тощей задницы. Ну же... Я ведь знаю, что ты его спрятал, что он не с невинными... Минчон позади взорвался смехом: — Невинные! Ахх-ха-ха... Доджо, не ты ли их всех тогда перепробовал — этих невинных? И как только нашёл, как унюхал, а? — Заткнись, — злобно рыкнул на него Доджо, а сам снова мягко лизнул шею Джисона. — Малыш, эй? Ликси... скажи нам, где Ликси? У нашего друга для него много приготовлено подарочков... Ликси... Ликс... Ликс! Это имя подействовало на Джисона как дальний тревожный звук рога, зовущий на бой. Ликс! Эта тварь... Эти твари хотят, чтобы он рассказал им, где его брат! Ликс! Джисон напрягся в руках Доджо, вытянулся, встряхнул головой, отстранился и пристально заглянул ему в глаза. — Идите нахуй, суки, — чётко сказал он. — Хер вам, а не Ликс. Он зажмурился, ожидая удара, но его не последовало. Только чуть громче и злее стал голос Доджо: — Хер? Хер не мы получим, малыш. А ты. Не хочешь по-хорошему — значит... Внезапно у шатра послышалась какая-то возня. А потом вдали, но так, что услышали все, послышался звук яростного волчьего воя. Они все вздрогнули — и Джисон, и Доджо, и, видимо, Минчон. Потому что именно он произнёс странно неверным голосом: — Ненавижу... Развылись, твари. Надо завтра на отлов и убой сходить. Доджо между тем снова упёрся взглядом в лицо Джисона, которого держал, словно тряпичную куклу, за плечи и чуть потряхивал. — Нельзя быть омеге такой сукой, Ли Джисон. Непокорность, гордыня, дерзость... да кто тебя такого в крепость возьмёт? Или ты надеялся и впрямь, что я настолько безмозглый, что свяжусь с таким, как ты? Мне просто задница твоя нравится, Сонни. И отцу с Минчоном мне надоело завидовать. Вот и позвал этих двоих, чтобы ты уши развесил — и ты это сделал! Ты припёрся сюда в надежде, что ляжешь под меня — и получишь метку на свою тонкую шейку и крепость! И ты после этого зовёшь себя умным? Тупая белка! Мы тебя выебем втроём. И будем ебать по очереди и вместе во все дыры, пока ты, сука, не скажешь, где спрятан твой блядский братец. И если скажешь быстро и не успеешь разозлить Гисона, то он, может, и окажет честь чокнутому твоему Ликси, повёрнутому на волках, и заберёт в свой шатёр. Но сначала, конечно, попользует: товар надо посмотреть, прежде чем червонь кидать. Доджо жестко ухмыльнулся и притянул замершего от всего того, что услышал, снова пронзённого болью Джисона к себе ближе и выдохнул в самые губы: — Тебе теперь никуда от меня не деться, Ли Джисон. И никто тебя от меня не спасёт. Потому что ты мой! — И он силой впился в многострадальные губы Джисона, кусая и калеча, а потом, коротко рыкнув, отшвырнул его прямо через стол в сторону ложа. Джисон влетел спиной в стол, а затылком ударился о небольшой сундук, так что на несколько мгновений потерял сознание. Когда же пришёл в себя, Доджо тащил его за руку и ногу на ложе, навалился сверху и крикнул: — Минчон, зови Гисона! Наша сука решила всё-таки выёбываться, надо поучить её покорности. "Нет! — молнией мелькнуло в голове Джисона. — Лучше сдохнуть!" И он закричал, яростно, хрипло, пусть не так громко, как мог, так как тело всё ещё подводило и сил почти не было, но он стал рваться из-под Доджо, выкрикивая все самые страшные, самые злобные оскорбления, которые только слышал. Его душили слёзы, его душила рука Доджо на горле, пока альфа с силой кусал ему грудь, оставляя на ней свои следы, но он вырывался. И это быстро надоело Доджо. Он раздражённо зажал ему рот, вдавливая в жёсткое ложе, и рванул бедренное полотно. — Заткнись, сука, я сказал: заткнись! — раздражённо крикнул он. — Да где эти два придурка, подержали бы... У Джисона почти не было уже сил, он лишь мучительно сучил ногами, придавленными альфой, пытался расцарапать ему руки, вцепившись в его плечи, и поводил головой в попытке вырваться. Слёзы застилали ему глаза, но... дикий ужас на лице Доджо он смог увидеть. Альфа приподнялся на руке, чтобы, видимо, позвать своих подельников, его лицо было обращено к выходу — и было белым. Губы были распялены, а глаза — широко распахнуты, и в них плескалась смерть. Джисон, даже не поворачиваясь, понял: альфа видел эту смерть. Доджо быстро вскочил на ноги и потянулся за поясом с оружием, но не успел. Огромный, белый, как чистый первый снег, волк сбил его с ног и встал над ним, держа за глотку, но не перегрызая. Одна лапа волка опустилась на руку Доджо, в которой блеснул ножной кинжал — и Джисон, который смотрел на это, будучи полностью уверенным, что это ему снится, услышал, как глухо хрустнула кость. А после воздух разорвал дикий вопль альфы. Джисон невольно вскрикнул от неожиданности, и волк медленно, как будто кто-то нарочно замедлил его движения, повернул к нему морду. Она была вся в крови, как и шея, и грудь, но самое главное было не это: у волка были прозрачно-яркие, горящие чудесным светом голубые глаза. У Джисона дух захватило от того, что ему снится такой прекрасный сон. И он невольно улыбнулся волку, а тот вдруг оскалился и тревожно повёл носом в сторону Джисона. Но в это время Доджо предпринял попытку вырваться и вцепился в горло волку целой рукой. Совершенно безумное и бесполезное действие. Волк даже ухом не повёл, стряхнул руку человека одним движением и наступил на неё второй лапой. И снова тот же звук — и отчаянный, бьющий по ушам вопль. Однако ни волк, ни Джисон не обратили на него внимания. Зверь лишь сморщил нос и снова чуть оскалился в сторону омеги. — Убей его, — хрипло сказал омега. — Убей его, волк! Потом можешь и меня, но сначала — убей его! Его голос сорвался в высокий и жалкий всхлип. И во все глаза он смотрел на то, как волк коротко, без замаха опустил морду к жалко стонущему под ним человеку и острые зубы зверя с яростным хлюпающим звуком сомкнулись на шее Доджо.