Приручи мою боль, любимый (18+)

Огромный белый волк стоял на невысоком, совершенно голом холме и, подняв голову к небу, выл на луну, а та в ответ озаряла его своим холодным сиянием, даря его шкуре чудесный серебряный отлив, как будто одевая его в начищенную до блеска защиту. Волк тянул к ней свою морду, рвался вверх, туда, откуда она лила на него свои светлые слёзы, — но не мог достать, и оттого, верно, выл так горько и отчаянно. Джисон откровенно залип на эту картину, как будто увидел сказ старика Хавона наяву. Когда-то в детстве старый альфа, брат их деда, рассказывал маленьким Сонни и Ликси свои сказы, всегда страшные и печальные, но ужасно интересные. И там почти всегда были волки. Вопреки всему, что слышали мальчишки от родителей или в племени, в сказах Хавона волки не всегда были злыми и жестокими, но всегда — несчастными. Потому что не были способны понять радостей человека, жили в диком убеждении, что самое главное в мире — своя пара и волчата, а вовсе не добыча, сила и слава. И Джисон всегда усмехался, когда Хавон это говорил, а Ликс задумчиво молчал и тихонько вздыхал. И вот этот самый волк на холме как будто пришёл из одного из тех страшных и печальных сказов и сейчас оплакивал свою неспособность познать человеческое счастье. Джисон замер между двумя соснами, прячась в тени, которую дарили ему их раскидистые ветви, и сердце его разрывалось от противоречивых желаний: ему хотелось бежать отсюда далеко и быстро, чтобы не настиг его в своём горе этот волк. Было внутри какое-то странное мучительное ощущение, что Джисон в чём-то перед ним виноват. Но в то же время он чуял, что именно этот волк его не тронет. Он сразу, что странно, понял — почувствовал? — что это был тот самый Белый, что спас его от Доджо, не убил, а... Тут Джисон смущённо покраснел, хотя никто не мог слышать его мыслей. Ну, да, волк его обнюхал и облизал ему шею и лицо... И даже плечи. Он выпил его слёзы и покрыл одежду Джисона кровью его врага. На самом деле это было почти обрядом крепости. Только кровь должна была быть его самого, не Доджо. А так... Впрочем, Джисон мог что-то и путать, сам он никогда не видел крепость, так как это делалось наедине с шаманом, и лишь родные могли присутствовать. Но ему всегда было жутко неприятно от мысли, что однажды и его вот так альфа на глазах у братьев и шамана окрепостит. Он положит Джисоновы руки на своё лицо, даст ему его потрогать и запомнить, а потом завяжет ему глаза, призвав к полной покорности, завалит под себя, разденет, оближет, укрыв своим запахом (это было особенно отвратительно, по мнению Джисона), и поставит метку, причинив невероятную боль. После альфа окунёт свои пальцы в его кровь и покроет этой кровью его тело, начертав знак своей над ним полной власти. А потом возьмёт прямо при родных, чтобы показать им, что доверит ему своего сына, а значит — готов разделить с ним своё будущее. И в лучшем случае, это будет милый сердцу альфа, с которым он сможет смиренно пройти этот жуткий обряд, подарив ему до этого вышивку-признание. Ликс обещал однажды сделать для Джисона самую красивую вышивку, а Ликс был в ней лучшим в племени морва. Но это только если Джисон полюбит и признает альфу. А если нет, то ужасный обряд станет вдвойне тяжёлым. Но "обряд есть обряд, все проходили — и я пройду, лучше крепость, чем, как подстилка, без метки" — только эти мысли и смиряли его с этим обычаем. И разве мог он тогда подумать, что испытает нечто подобное не с человеком, а... с волком. Правда, честно говоря, эти жуткие мысли посетили его только что: об этом волке он и думать забыл из-за того, что пережил за этот день. Но вот сейчас, глядя на волшебную в своей печали картину и слушая песнь тоски, что пел этот зверь Луне, он вспомнил всё и тихо кивнул сам себе. Наверно, поэтому его так и тянуло сюда: он чувствовал, что это тоскует здесь тот, кто его спас. И убил всех его врагов — тех, кто унижал его и собирался растоптать, превратив в кусок мяса, за который грызутся трое... Брр... Об этом не надо было думать, не надо... Волк между тем опустил морду к земле и замер, как будто застыл камнем, околдованный взглядом Луны. Джисон тихонько вздохнул и решил, что убегать он не будет. Он просто... постоит здесь. И если вдруг что-то сможет сделать для зверя, то... сделает. Но когда волк вдруг повернулся в его сторону и тревожно стал водить носом из стороны в сторону, Джисон жутко испугался. С замирающим сердцем он отпрыгнул дальше, в тень, и спрятался за широкий ствол дерева, не сводя, однако, жадного взгляда с морды волка. В свете луны глаза прекрасного зверя сияли двумя голубыми драгоценностями. Но вот зубы волка оскалились, и он грозно и тревожно зарычал. И вдруг невдалеке от Джисона раздалось почти такое же глухое рычание в ответ. Омега чуть не рухнул на землю от ужаса, поняв, что совсем рядом с ним, в паре десятков шагов, стоит большой светло-серый волк и так же, как он сам, смотрит на белого на холме. Кажется, Джисон перестал дышать, молясь всем Звёздам, чтобы только волки его не заметили, не учуяли. Но, видимо, им было совсем не до жалкого человечка, почти вросшего от страха и предчувствия боли в корявый ствол дерева. Тогда как Джисон был просто не в силах оторвать от них своего взгляда. Белый развернулся в их сторону и медленно стал спускаться с холма, а серый так же неспешно потрусил ему навстречу. Они встретились у подножия холма и стали... ну, Джисон назвал бы это "целоваться". Вернее, серый волк ласково стал покусывать уши и шею белого, который только жмурил свои голубые глаза и, опустив голову, принимал "ухаживания". Ветер доносил до слуха Джисона ворчание и лёгкое порыкивание двух волков — а он стоял, замерев и прижав руку к внезапно заворочавшемуся всеми своими острыми углами в груди сердцу. Напрасно... Напрасно он сюда пришёл. Он не нужен был белому волку. У того был уже друг. А может, и не друг, может, это вообще омега. Омега-любовник. Ласковый, милый. Свой. Кто вообще сказал Джисону, что белому волку он понравился? Крепость омеге привиделась в его действиях? Смешно! Глупо до ужаса и смешно до колик! Джисон зажмурился и, спрятавшись за ствол, тихо опустился на землю, спиной болезненно чувствуя каждую неровность коры. Обнюхал-облизал его белый волк, да? Умора... Он наверняка просто попробовал, вкусно ли ему будет жрать плоть Джисона. В лучшем случае опробовал, чтобы оттрахать по-быстрому, да голоса альф помешали. Мало ли может быть причин такого поведения зверя? Да и кто мог его понять? Явно не омега, которого жизнь ничему так и не научила. Он только что счастливо выбрался почти целым из-под одного обманувшего его альфы — чтобы поверить другому! Да какому! Волку-захватчику, который на его глазах убил его соплеменника! Каким же Джисон был придурком! Ещё и рискнул своей шкурой, попёрся на волчий вой. Зажалился, сопля-размазня. Тьфу! Собрав волю в кулак, он снова выглянул из-за дерева и увидел, что волки легли рядом и серый вылизывает белому шею. Как мило. Очень уж явно намекают Звезды некоему Ли Джисону, что он здесь чужой, что ему ничего здесь не светит. Вали, вали, неудачник, вали в свою телегу, к своей судьбе пленника, чья жизнь зависит теперь от чужой воли. О волке он размечтался. Волки пришли, только для того чтобы отомстить, разорить, сжечь, обесчестить омег по закону войны, а до кого сразу не дотянулись — отвезти к себе и отдать, может, там, у себя, на потребу тем, кто жаждал мести, но в поход на оскорбившее их племя не пошёл. Или пустить по кругу, раздирая до смерти. Услышал он вчера краем уха и такие шёпоты в своей телеге... Обрадовался, что нет у них Ночи добычи? Так, может, всё ещё впереди! Просто трахать будут всей стаей! И не перекидываясь в людей! Слышал Джисон и такое. Брр... Одно было понятно: никто не ждал от представителей вражеского племени ни сочувствия, ни понимания, ни... ничего человеческого. Потому что это волки. И у них и без всяких там поганых кочевьих омег всё в порядке. Лежат, лижутся. Хоть бы Луны постыдились... Джисон быстро стёр со щёк непонятно откуда взявшуюся влагу и быстро побежал обратно. Ловко проник в становище (кажется, волки не особо и заботились о том, чтобы омеги никуда не делись), вернулся к своей телеге, быстро осмотрелся, нашёл глазами своих и немного успокоился. Потом запрыгнул на своё место и вжался в деревянный её бок. Сжался в комок, согреваясь, и только тут дал волю слезам. Почему ревел? Тяжко было. Просто — тяжко. Ни при чём тут ни волк, ни луна, ни боль в спине... Просто не было под боком Минги, которого он заметил лежащим рядом с Ликсом и греющим мальчонку в своих руках между другими омегами. И Минхо был далеко. Джисон видел, что тот спал рядом с Есаном и Сонхо, и на лице брата было болезненное выражение: кажется, ему снилось что-то неприятное. И Джисон хотел надеяться, что это не потому, что одна рука Есана лежала на его бедре, а вторая — заботливо была положена под голову Минхо. Видимо, они тесно помирились? Хотя смешно: они там все спали вповалку, так что... А вот Джисон был в телеге один. И, кажется, в жизни — тоже.

***

Вообще странные жилища волков, куда их поселили, Джисону неожиданно понравились. Там было тепло. Там у каждого омеги было своё место на деревянном возвышении, на котором было настелено мягкое покрывало, и лежала подушка — не очень мягкая, но удобная. А ещё каждому дали своё одеяло. Джисону его принёс отдельно невысокий шустрый рыжий паренёк-омега с широкой искренней улыбкой и шальными, немного бешеными глазами. Имя у него было милое — Джун. Принёс одеяло он Джисону отдельно потому, что тот ему помог собирать хворост для больших костров, на которых омеги-пленники решили нагреть воду, чтобы помыться. Они устроили помывочную за задней стеной жилища, перед невысоким заборчиком. Обычно воды надо было не так чтобы много, но день выдался прохладный, поэтому костры нужны были долгие: и для подогрева самой воды, и чтобы согревать омег после. Так что валежника надо было много. Джисон был мастером собирать хворост, всегда находил отличные ветки, тонкие, звонкие, да и утащить на себе мог много, и таскал без устали, так что Джун впечатлился. Он о чём-то радостно говорил Джисону на своём рычащем гортанном наречии, пока они вместе бродили по лесу. Когда он увидел охапку, которую собрал себе Джисон, одобрительно крякнул и радостно закивал головой, а потом и в свою охапку ещё несколько ветвей добавил — чтобы, значит, не отставать. Джисон же, который поначалу отнёсся к нему с подозрением, потому что весёлых людей не любил, не мог не проникнуться к нему робким теплом, да и похвала его, и откровенное восхищение в глазах были до лешего приятны. И в следующий заход он старался ещё сильнее. Но в этот раз, увидев его охапку, Джун вдруг зацокал, зарычал и быстро сгрузил несколько тяжёлых веток с его рук. А потом что-то мягко проурурукал — типа "не зарывайся, пацан, а то надорвёшься", видимо. Джисон фыркнул и независимо тряхнул волосами, но ему вдруг стало невыразимо приятно: этот совершенно незнакомый омега проявил заботу о нём? Правда что ли? Ерунда, конечно, просто кому он нужен будет — с надорванной-то спиной и не способный какое-то время работать, конечно, так, конечно... Но всё же... Тёмно-ореховые глаза Джуна светились теплом и искренностью, так что Джисон загнал противные мысли подальше — и постарался ни о чём не думать. Вообще этот самый Джун понравился Джисону сразу. Он явно имел в стае какой-то вес, так как остальные несколько омег-волков, что помогали пленным кочевникам, его слушались. Впрочем, Джисон ни разу не видел, чтобы Джун на кого-то из них рычал или вообще как-то проявлял своё превосходство, однако эти симпатичные молодые волки... ну, то есть парни, спрашивали именно у него обо всём, что касалось обустройства пленных. В первый же вечер они притащили для продрогших в дороге, грязных, зарёванных омежек на грани полуобморока настилы для ложа, сразу, накормили их всех горячей похлёбкой с мясом (и кусок мяса был в каждой миске!) и дали по караваю хлеба — прямо в руки, просто так. Эти же трое омег и Джун на следующий день притянули откуда-то три огромных чана для подогрева воды, показали, откуда её брать — удобное место у речки, недалеко от времянок (так, по словам Есана, назывались их новые жилища) — и с пологим входом в воду. Они проявили заботу, они ни словом, ни жестом не показали ни презрения, ни ненависти, ни жестокости. А ведь омеги ждали именно этого. Более того, только этому и были посвящены все разговоры среди пленных омег те два с половиной дня, что они добирались до волчьей слободы. Чего только они не переговорили друг другу — поломанные, несчастные мальчишки, которые прекрасно знали, как обращались их альфы с омегами в тех селениях, что захватывали и грабили. Ну, и, конечно, нашлись те, кто рассказал всем остальным чуть больше о том, что сделала морва с племенем волков, которые сейчас везли их к себе. С закушенной в кровь губой, прижимая к себе с одной стороны тихо рыдающего Ликса, а с другой — подрагивающего от ужаса Минги, слушал Джисон рассказ о том, как вырезали проклятые альфы его племени омег, детей, стариков, что ждали своих сильных сыновей-волков с большой охоты с добычей. Как поджигали дома с маленькими волчатами, как посылали стрелы в спину беременным омегам, а потом вспарывали им животы, если они не умирали на месте. Как... В общем, много чего услышал Джисон, так что ничего хорошего он не ждал. Более того, такое отчаяние его накрыло, что он решил и не сопротивляться, когда на него набросятся, чтобы отомстить. Потому что понимал: сам бы он расправлялся с теми, кто лишил бы его вот так самого дорогого, невероятно жестоко. А эти волки... По дороге кормили. Воду давали по просьбе. Дали на вторую ночь одеял. Не лезли, не пользовали. Значит, действительно, расплата ждала омег в слободе. И Джисон решил, что кровь из носу должен стащить нож, чтобы, как только начнётся, убить Ликса и Минги, а потом взять их участь на себя. И с честью принять смерть, отдав волкам всё, что они захотят взять. Он знал, что на Минхо рука у него не поднимется ни в каком случае: от одной мысли о том, что... его продирало таким морозом по коже и так начинали трястись колени, что он только плакать мог, так что — увы. Брату придётся пострадать вместе с ним. Но он надеялся, что, больной и слабый, Минхо долго мучений не выдержит. За эти страшные мысли Джисон мысленно просил у старшего брата прощения. Он стал к нему нежнее — ластился и полез греть холодной ночью, оттеснив Есана. А Минхо лишь мягко смеялся и прикрывал устало свои чудесные кошачьи глаза, которые Джисону хотелось поцеловать — и увидеть в них хотя бы немного радости. Но в них был только пепел. Страшный серый пепел сгоревшей ни за что жизни. И изменить это Джисону вряд ли светило. Почти такое же тихое безнадёжное отчаяние он видел в глазах Минги. Тот, кого кудрявый омега принял за своего Обещанного, так и не объявился. Ни в дороге, ни здесь. И Минги, кажется, перестал его ждать. Он не заговаривал больше с Джисоном о нём, не вспоминал. И вроде... Вот только и улыбаться перестал. А в первую ночь на новом месте, обнимая Джисона, к которому забрался в постель (многие спали вместе, потому что страшно было всем, несмотря на доброжелательный приём), прошептал: — Я видел его, Сонни. Мимо шёл с каким-то парнем... Даже не посмотрел сюда. Я спрятался... А мог и не прятаться. Всё равно... — Минги-я... — Джисон сжал его крепче и стал нежно гладить волосы. — Ты ошибся, понимаешь? Но это ничего не значит. Ничего... Они найдут нас — Обещанные. Найдут — и спасут, заберут в своё племя и... — Это он, Сонни, — отрешённо покачал головой Минги. — Просто он, как я и думал, почуял на мне всё... — Он судорожно вздохнул. — И я ведь вроде и ждал этого, и знал, что так будет, а так... больно... Он умел плакать тихо — его мальчик. А Джисон нет. Однако никто им, рыдающим друг у друга в объятиях, ничего не сказал, хотя они, верно, мешали многим. Больно было всем. И, наверно, в ту ночь плакали не только они.

***

А на следующее утро им сказали, что они могут помыться. И Есан спросил Джисона, не хочет ли тот вместе с Джуном сходить в лес за хворостом для этих костров. Конечно, Джисон хотел. Это же был лес... Хотя лес здесь был везде. И Джисон внезапно взбодрился. Лес — он ведь никогда не подводил. А если... Тем более, что, например, когда они пошли с Джуном, за ними вообще никто не следил, и если бы он захотел, то мог бы свернуть рыжему омеге шею да попробовать сбежать. — Я нашёл несколько дорог, — деловито сказал он Минхо, пока отдыхал, после того как притащил очередную огромную охапку валежника, заслужив одобрительные гортанные вскрики Джуна. — И если что — мы сможем отлично уйти. — Куда же мы пойдём? — тихо спросил Минхо и запустил свои длинные пальцы в вихры Джисона. — Глупый мой братишка... Нам отсюда не выбраться. Тебе придётся с этим смириться... Глаза у Минхо почему-то были на мокром месте, он был вялым и всё время как-то болезненно вздрагивал и поводил плечами. Джисон с тревогой заглянул ему в глаза и тихо спросил: — Болит? Раны... Раны болят? — Нет, малыш, нет. — Улыбка на лице Минхо была вымученной, но он старался, и Джисон отвёл взгляд. — Я попросил у Есана, он приготовил из тех травок, что ты нашёл вчера во дворе, мазь. Буду мазать — и всё будет хорошо, да? Джисон уткнулся в шею Минхо и прикрыл глаза. Они сидели недалеко от забора, у стены на аккуратно сложенных брёвнах, которыми топили времянки. Минхо обнимал его нежно и бережно, поглаживал по голове и ласково целовал в висок, чувствуя, видимо, что младший переживает и стараясь успокоить. — Тебе срочно надо искупаться, малыш. Твои чудные волосы пахнут дымом и землёй. — Ты тоже, знаешь, не цветами благоухаешь, — фыркнул Джисон и прижал брата к себе плотнее, стараясь, впрочем, не задеть его многострадальную спину. Он прикрыл глаза и нырнул носом в любимую выемку с запахом нежной сирени, которую не могла перебить ни грязь, ни вонь костра, ни пыль... Блаженно вдохнув, он открыл глаза и крупно вздрогнул: недалеко от забора со стороны улицы стоял высокий стройный парень со странно светлыми волосами, забранными в высокий хвост, и лишь две длинные вьющиеся пряди были небрежно выпущены из причёски, стекая золотыми струйками по вискам и щекам к плечам. Он был невероятно привлекательным — этот парень. С широкими плечами и ладонями, видными из-за того, что он скрестил руки на груди, этот альфа имел точёные черты лица, пухлые губы и... ярко сияющие сейчас злобой голубые глаза-полумесяцы. Да, да, этот невероятный красавец источал болезненное бешенство, глядя прямо в широко раскрытые глаза ничего не понимающего, но тут же забывшего, как дышать, Джисона. Омега испуганно захлопал ресницами, пытаясь понять, что ему делать дальше, ведь он не мог отвести своего взгляда от волшебного лица незнакомца. Однако парень ему помог. На его губах появилась горькая и злая усмешка, и он, развернувшись, широкими шагами зашагал вниз по улице. Джисон проводил его совершенно растерянным взглядом с ощущением какого-то жуткого провала в душе. Но парень ни разу не обернулся и быстро скрылся за углом одного из высоких волчьих жилищ.