***
Джисон сидел на корточках перед большим чаном с остывающей водой и мыл большой железный лист, на котором пленники сегодня готовили себе мясо. Несколько отличных кусков оленины принесли им Джун и Юто, ещё один омега-волк, который тоже заботился об омегах-кочевниках. Они же помогли им устроить жаровню над костром, а Юто чуть позже сбегал домой и принёс им душистых трав. Мясо получилось очень вкусным, но вот мыть из-под него лист было муторно. И жир всё никак не хотел отмываться, а лишь измазал Джисону пальцы, которые теперь противно липли друг к другу. Он знал, что нужен речной песок и ветошка побольше, но в том отупелом состоянии, что преследовало его весь день, не мог сообразить, где взять и то, и другое. Он лениво возил небольшой слишком гладкой тряпицей, которую оторвал от своих старых обмотов, чтобы хоть немного было легче. И воды уже было не так много, а дело не двигалось. Он вообще ненавидел все эти дела. Убирать в шатре, готовить еду, стираться, охорашивать место вокруг себя... Всё это было не его. Сначала был рядом папа, потом Минхо. Потом был Ликс, который как раз был просто мастером на все руки. И всегда в их шатре, благодаря младшему, было чисто, и все вещи Джисона были чистыми и даже без следов обмыливания, потому что Ликс всегда любил стирать и выполаскивал всё очень тщательно. А уж как готовил малыш — это просто было что-то с чем-то. Лучше этого он только вышивал, но на это Джисон не был падок совершенно. Так что когда Ликс предлагал чем-то украсить его обмоты, отвечал, что ему не надо, тратить на него время не стоит — и пусть лучше возьмёт от кого заказ, чтобы немного подзаработать и взять лишний кусок полотна в обозе на полученную червонь и сварганить младшему новое тельное. Ликс цокал и качал головой, а Джисон смеялся, обнимал его и чмокал в веснушчатую щёчку. — Мне по лесу жаль будет бегать в вышитых твоими драгоценными пальчиками обмотах, малыш, — говорил Джисон. — Но если хочешь сделать мне приятное — вышей плат для Минги. — Твой Минги и сам вышивает не хуже, — дулся Ликс. — Ему ты, видимо, тоже отказываешь, когда он тебе предлагает? Джисон вздыхал и прижимал Ликса к себе плотнее. И не говорил, что Минги терпеть не может вышивать, потому что плачет каждый раз, думая, что вышить своему Обещанному крепостной узор, которым украшают полотенце или верхнюю обмотку выбранного альфы, он никогда не сможет. Так что шьёт, только чтобы заработать, да и с тех пор, как Ликс стал лучшим по этому делу, к Минги мало кто, слава Звёздам, обращается. Так что по хозяйству у них был Ликс, а на Джисоне была добыча. И вот тут он не подводил. Никогда пустым из леса не возвращался. Умел и травы смешивать в настои, и лекарям Хон (чтоб они сдох... а, хорошо, что сами сдохли, суки ёбаные) не раз приносил всё, что они заказывали... А вот отмыть вонючий поднос не мог уже столько времени — хоть плачь. Он и начал было уже шмыгать носом, когда вдруг перед этим самым носом приземлился небольшой мешочек, чем-то набитый под цветастую завязку. Джисон подпрыгнул от испуга, приземлился на четвереньки и стал оглядываться, собравшись, чтобы в случае опасности дать стрекача. Напротив него за забором стоял высокий юный альфа с широкой улыбкой, весёлыми голубыми глазами и непослушными пепельно-серыми вихрами, которые делали его забавно очаровательным. Встретив злобный Джисонов взгляд — а Джисон терпеть не мог вот так позориться не пойми перед кем, вздрагивая трусливым зайцем, — парень хохотнул и что-то бодро прорычал, показывая пальцем на лист, который омега от неожиданности уронил на траву. — Чего тебе, сука, — прошипел Джисон, скаля зубы и раздувая ноздри. Вся дремота слетела с него напрочь. Он был готов броситься на парня, который так его напугал. — Проклятый альфа! Придурочный волчара! Напугал... Но парень в ответ на злобное шипение только ещё сильнее рассмеялся, как припадочный, и сделал круглые глаза, надул щёки и выставил вперёд руки, сгибая пальцы так, как будто это были когти. Он зарычал, а потом снова рассмеялся. Джисон медленно поднялся и быстро осмотрелся. Увы, ни камня какого, ни палки достойной — ничего не было. Омеги, что сегодня убирали двор, постарались на славу. Придурки. Между тем парень за забором вдруг стал серьёзным и, когда Джисон решил уничтожить его просто взглядом, вдруг посмотрел виновато и что-то заурчал совсем другое — чуть не жалобное, странно успокаивающее. "Извиняется!" — с изумлением понял Джисон. Он приоткрыл рот, но... не нашёл, что сказать. Только фыркнул и обидчиво поджал губы. Парень между тем снова что-то зарычал, показывая на мешочек, что по-прежнему валялся у ног Джисона. А потом волк (ну, это же был волк, раз местный) вдруг лукаво улыбнулся и показал рукой куда-то вправо, что-то выкрикнул — и пустился наутёк в противоположную сторону. Джисон невольно перевёл взгляд туда, куда показывал ему этот дикий волк — и увидел... того красавца, который застукал его за нежностями с Минхо. Только теперь глаза-полумесяцы, голубые, как лесные озёра в мае, выражали растерянность и даже... обиду что ли? Увидев, что Джисон пялится на него, парень тут же изменился в лице, на котором появилось высокомерное и равнодушное выражение, резво развернулся и торопливо зашагал, видимо, по своим делам. А Джисон остался с приоткрытым от восхищения ртом. Ведь даже с этим невыносимым высокомерием беловолосый парень был просто невероятно красив. И сердце Джисона сжалось от какой-то сладкой боли. Мой?.. Он тут же затряс головой сильнее. Эт-то что ещё за херь... Что за леший! Он быстро захлопнул рот, зло стрельнул глазами по сторонам: слава Звёздам, никого вокруг не было, никто его позора не увидел. Он поднял мешочек и развязал его. Но ещё до того, как сделал это, он уже знал: там, в этом мешочке, был речной песок.11.
26 июня 2022 г. в 15:23
— Послушайте меня, омеги! — Голос Есана дрожал от гнева и нетерпения. — Хватит молоть чепуху! Неужели вы не видите: ваши слова лишь разжигают ваши страхи! А между тем вы ведь живы! Вас здесь кормят, у вас есть постель и относительный покой в ней! Вам дали возможность надеть что-то, что не отдаёт кровью и землёй! Будьте же хоть немного благодарны!
— За что и кого нам благодарить, Кан Есан! — крикнул ему в ответ Мо Енджун.
Это был всегда чем-то недовольный, очень красивый и изнеженный омега, который считал, видимо, что больше всех пострадал, потому что у него была большая семья в морве и он редко в чём знал отказ. Это, однако, не спасло его ни от изнасилования в Чёрную Ночь добычи (тогда его еле выходили, потому что альфа, что рвал его, ещё и глубоко искусал ему от страсти плечо), ни от грядущей участи быть отданным в крепость старому воину-альфе — как награда от вождя по договорённости с отцом Енджуна. И тем не менее именно он был больше всех недоволен тем, что оказался здесь.
— За то, что ты жив, Енджун! — чётко ответил Есан. — И не прозябаешь, загибаясь от голода в лесах без возможности найти кров над головой и оплакивая пепелище, которое оставили волки от становища морвы!
— А что нас здесь ждет, а, Есан? — злобно крикнул другой омега, Хо Соён. — Нас так же порвут в клочья, как Чиа?! — У него из глаз брызнули слёзы при воспоминании о друге, тело которого он своими руками должен был отдать волкам на верное поругание: захоронить его под соснами им не дали.— Или сначала истерзают наши тела, а потом сожрут на своём пиру? Что ты подготовил нам, шаман?
Последнее слово прозвучало откровенной горестной насмешкой, и омеги подхватили это, перешёптываясь и в тоске перекликаясь отголосками боли, что прозвучала в словах Соёна.
— Я просил вас верить мне и пойти за мной! — громогласно ответил им Есан. И тут же в небольшой времянке, где они собрались все вместе по зову Енджуна, чтобы вопрошать о судьбе своей своего шамана, всё замерло. — И вы сделали это! Как сделал и бедный мой Чиа! Но я не говорил, что знаю всё наперёд! Многое... — Он сжал зубы и мотнул головой, как будто избавляясь от надоедливой мухи. — Увы... Многое ныне скрыто от меня за мои непослушание и ропот! Но одно я знаю точно: если бы мы не были здесь, большая часть из вас сейчас кормила бы корни Серых сосен, захороненная нашими старшими, которые для нас стольким пожертвовали!
— Почему же они не пошли с нами! — с болью выкрикнул совсем юный омежка Сонхун с заплаканными глазами и дрожащими губами, который постоянно здесь ревел и не мог остановить дрожь худенького своего и слабого тела. — Почему бросили нас!
— Потому что они не нужны волкам! — негромко, но твёрдо ответил Есан, и тут же снова стихли в комнате все шёпоты и всхлипы, и стало слышно, как за узкими окнами шумит ветер и перекликаются люди.
— А мы зачем им нужны, а, Есан? — так же негромко и очень зло спросил Енджун. — Что видел ты, шаман, о нашей судьбе?
— Она на перепутье, — твёрдо ответил Есан. — Но сказать могу одно: они не трогают нас. Они кормят нас и поят, не бьют и не насилуют. Они решают, что с нами делать. Однако вы и сами понимаете, для чего молодые и сильные омеги могут быть нужны оборотням, что потеряли почти всех своих омег из-за нашего племени.
Юноши снова зашумели, послышались испуганные всхлипы, они прижались к тем, кто был ближе, чтобы хоть с кем-то разделить ужас, который опустился чёрным облаком на их робкие и слабые души.
Джисон почувствовал, как к нему прижался Ликс и спрятал у него в плече лицо. Он обнял братишку и шепнул:
— Не бойся, я с тобой, Ликси...
Но у самого на душе было тяжело. Два дня он не мог понять, что ему делать дальше. Какая-то тягостная тоска на него навалилась после помывки и прогулок в лесу с рыжим омегой Джуном. Хотя нет, не после этого. После разговора с Минхо. Он понял, что никуда не уйдёт, не убежит, потому что тогда придётся бросить здесь больного и отчаявшегося брата. А он так не мог, поэтому останется здесь, где всё смутно и ничего хорошего вроде как не предвидится. Вот, и Есан только что это подтвердил.
Зачем нужны альфам молодые и здоровые омеги? Чтобы развлечься с ними. Чтобы превратить в подстилки и измордовать донельзя, заставить подставлять задницы за еду? Зачем же ещё?
— Что ты имеешь в виду? — между тем спросил дрожащим голосом у Есана Соён. — Они... Они будут нас...
— Они могут сделать с нами всё, что захотят! — резко крикнул Енджун. — Не так ли, шаман?
— Мы их пленники, — вдруг сказал Минхо.
Сказал негромко, однако его голос перекрыл гул голосов остальных омег, и они невольно умолкли. Есан и Минхо были самыми старшими среди них, так что к брату прислушались. Минхо продолжил:
— И они вольны сделать с нами всё, что захотят. — Он обвёл омег усталым тяжёлым взглядом и выразительно вздохнул. — Вы ведёте себя неразумно. Вы кричите и плачете — но разве это поможет? Или ваши вопли вернут вам морву? Да и хотите ли вы туда? — Голос его стал надрывно-тоскливым. — Или вам было мало последней Ночи добычи? Или мало вас били и насиловали свои же? Ваши братья, отцы — были добры к вам, омеги? Любили вас? Я слышал, кто-то говорил: это были хотя бы люди, да? Только разве это были... люди?
Он умолк, опустил глаза и тяжело прерывисто вздохнул. На несколько мгновений в комнате воцарилась мёртвая тишина, но потом Енджун упрямо, хотя уже и не так громко сказал:
— Мы знали, чего ждать от них, Ли Минхо. Мы могли спрятаться, мы...
— Спрятаться? — не выдержал Джисон, хотя изначально решил не вмешиваться в этот бессмысленный спор. — И что — получилось в Чёрную Ночь? Чьи следы у тебя на плече, Мо Енджун? Кто это был? От кого ты так здорово спрятался?
— Заткнись, — процедил сквозь зубы Енджун, — заткнись, Ли Джисон. Не тебе говорить! Тебя по кругу пустили, но, говорят, задница цела осталась, а? Скольким ты там отсосал...
— Умолкни, дрянь! — вдруг резко низким и злым голосом крикнул Ликс, поднимаясь. — Это ты заткнись, Мо! Тебя никто не держит: собирайся и вали! Хочешь, Сонни покажет путь в лес — сваливай!
— А ты не встревай малолетка! — злобно ответил ему До Манчон, друг Енджуна. — Тебе-то, понятно, чего терять, ты своего добился: среди этих волков наверняка и есть тот, кто должен тебя долго и счастливо трахать, как говорил шаман Кан, да?
Омеги вокруг захихикали, а Ликс, побледнев, сжал зубы.
— У тебя язык без костей, Манчон, только и можешь, что гавкаться, — внезапно сказал Минги, не вставая из-под бока Джисона. — А сам, небось, тоже хотел бы иметь такое предсказание, чтобы не мочить ночью обмоты от страха.
Минги сказал это негромко и даже вяло, как говорил всё последнее время, но все услышали и засмеялись.
— Ой, а чего это у нас шлюха Сон проснулся? — наигранно вскинулся оскорблённый Манчон. — Только зря ты открыл свой потасканный рот, Минги-я, продолжай отсасывать своему щекастому, за неимением альфьего члена, и к приличным омегам не лезь!
Джисон и сам не понял, как оказался на ногах, но на него тут же навалились с одной стороны Ликс, а с другой Минги, и он единственное, что смог, яростно вырываясь и желая добраться до горла ненавистного Манчона, — это крикнуть:
— Заткнись, гиенья плесень! Не тебе здесь кого-то упрекать! Кто здесь не знает, чем ты отработал то, что в Чёрную ночь тебя не тронули чужие? И сколько ты сосал потом своим братьям, что укрыли тебя тогда, разделив между собой на глазах у...
— Все закройте свои поганые рты! — внезапно громовым голосом перекрыл шум Есан. — Все умолкли немедленно!
И мгновенно полная тишина опустилась на комнату, где до этого стоял шум и гам, подобный буре. Все вытаращили на шамана глаза, так как нечасто можно было услышать, как кричит спокойный и всегда такой негромкий в речах Кан Есан.
— Вы должны стыдиться, омеги! Перед лицом горя и боли, перед лицом опасности вам бы объединиться, ведь только вместе — достойно встречать тяжести грядущего! А вы! Как смеете вы оскорблять тех, кто разделил с вами участь и был равно с вами унижен? Как смеете напоминать о несчастьях, что остались там, на пепелище от шатров морвы? Если вы приволокли сюда ненависть и высокомерие той жизни — избавьтесь от него, как от лишнего тюка с награбленным при побеге! Ветер не любит, когда в душе нечисто, омеги! И не сможет он принести надежду, чтобы посеять её в чёрном от злобы и зависти, ненависти и мстительности сердце! Звёзды-сиялицы не осветят душу, омрачённую туманами жестокости к тому, кто рядом, и не дадут ей пути в свой мир! Опомнитесь, омеги! Разойдитесь по своим местам и приготовьтесь: скоро вести будут у нас. А пока — молчание! Я зову вас к молчанию! И пусть ни звука не уронит тот, кто не находит в себе силы простить и быть смиренен для судьбы своей!
Джисон слушал громовой голос Есана и не мог поверить своим глазам: никогда в жизни — той, казавшейся уже какой-то странно ненастоящей жизни в племени — ни одна из речей отца Есана, старого шамана Кана, не производила на Джисона такого впечатления. И был прекрасен омега Кан Есан в этот миг настолько, что невозможно было оторвать от него глаз. Синий взор шамана сиял искренней силой, его щёки покрывал румянец, а брови — густые, чёрные, богатые — были сурово сведены и вызывали в сердце Джисона трепет.
— Прошу вас, омеги, — уже тише и печальнее сказал Есан, — услышьте меня! Ваша судьба будет от вас зависеть — и только от вас! Самое главное, что вы должны помнить: это не люди! Вы в руках волков! Оборотней! Они несдержанны, горячи в решениях и чувствах! И ценят они лишь тех, кто может принести пользу их племени! И если вы сейчас порвёте друг на друге одежду и изувечите друг друга, ослабив ранами и испортив красивые лица ссадинами — что вы сможете предложить им за свою жизнь?
— Какое им дело до наших лиц, о, шаман, если им нужны будут наши задницы? — с горечью спросил Енджун, однако не было в его словах прежнего напора и злобы. Только боль и усталость.
— Не гневи Мир Ветра и Звёзд, — негромко и очень серьёзно ответил ему Есан, — и не угадывай наперёд. Оставь этот удел знающим, коих мало среди нас. Послушание, верность тому, кого даст вам Ветер, смирение с тем, чего потребует от вас тот, кому вы будете даны — в награду ли, в наказание... Помните, что иная жизнь для вас была бы горше во сто крат. И в ней было только одно лучше: она была бы недолгой.
Омеги расходились в молчании по своим местам, понурые, несчастные, испуганные — и ничуть не умиротворённые. Они смирились, но не успокоились.