Приручи мою боль, любимый (18+)

Картина, открывшаяся ему, была настолько ужасной, что у него перехватило дыхание. Минги, его Минги был сжат крепкими руками своего истинного и еле дышал в них, весь покрытый кровью, наклонив в бессилии лицо к его плечу. На лице альфы было такое зверское выражение, что у Джисона всё внутри дрогнуло от страха. Дикий зверь явно не собирался выпускать свою добычу. Не успев ни о чём подумать, действуя исключительно из желания вырвать тело чуть не падающего в обморок друга из цепких лап волка, Джисон кинулся было к нему, но тут лицо альфы исказилось таким бешенством, что омега замер на месте, а потом волк издал гулкое, яростное, безумно злобное рычание, запрещая ему подходить, угрожая гибелью, если он посмеет приблизится. Но, как и всегда, в груди Джисона тут же плеснуло огнём: он должен был спасти друга! — Отпусти, отпусти его! — крикнул он, стараясь, чтобы его голос звучал не злобно, вопреки настрою, а умоляюще. — Он ни в чём не виноват, прошу тебя, волк! Не трогай его! Он невинный и добрый, что бы тебе кто ни сказал! Прошу! Отпусти его, отдай его мне, отпусти! Минги, вздрогнувший, как только он начал говорить, завозился в объятиях волка, тот рыкнул на него сердито, косясь на Джисона отливающим красным взглядом, но Сон вдруг простонал что-то умоляющее — и волк... отпустил его. Минги кинулся к Джисону в объятия, тот сжал его и чуть развернул, прикрывая от альфы боком. — Тише, тише, мой хороший, ты здесь, — глотая кислый ком в горле и злобно требуя от себя не реветь, прошептал Джисон. — Я не отдам тебя ему больше, не отдам... Минги... Мальчик мой любимый... Тш-ш... В это время альфа, глядевший на них странно растерянным взглядом, нахмурился и снова что-то злобно рыкнул, протягивая к ним руку. Но Минги лишь крепче вжался в Джисона, как будто умоляя его защитить, и Джисон, зажмурившись, отвернулся от альфы ещё сильнее, поняв, что лучше умрёт, защищая своего друга, чем поддастся этому властному рыку и собственному страху. — Что вы наделали, омеги! — вдруг раздался мерный, тяжёлый, как гружённая золотом телега, голос Есана. — Что же вы натворили! Джисон удивлённо поднял голову, ничего не понимая, а Есан продолжил — с невыносимой горечью, касаясь своим негромким, но проникновенным голосом, казалось, души и сердца каждого: — Вы забыли обо всём, что я сказал вам? О вашем положении? О том, где вы, кто вы, кто вокруг вас? Ваша судьба висит на волоске, а вы затеваете драки? Пристаёте друг к другу, пытаясь овладеть без разрешения, не ради удовольствия, а чтобы доставить боль — и упиться ею? Пытаетесь уязвить друг друга словами? Сеете раздоры? А когда один из нас приходит к вам посланником от наших хозяев, тех, кто кормит вас здесь и поит, — приходит, чтобы рассказать вам о вашей судьбе — вы нападаете на него? Бьёте и пытаетесь всячески навредить, хотя знаете, что его хозяин, его альфа — здесь? Что он сделал вам — Сон Минги? Разве он не принёс вам то, что вы так хотели получить, о чём спрашивали меня, мучая меня этими вопросами, — разве он не рассказать о вашей судьбе пришёл? Джисон почувствовал, как дрожит в его руках Минги. Он слушал Есана с изумлением: значит... значит, эти твари напали на Минги, а его альфа... Он, значит, получается, защищал его, и эти царапины — это не он?.. Из смятенных размышлений его вывел резкий и полный ненависти голос Мо Енджуна: — Так вот, о какой участи ты говорил, когда обещал нам лучшую жизнь, если мы последуем за тобой, Кан Есан? Ты звал, ты обещал нам, что мы больше не будем бояться, что не будет больше насилия и боли, что мы... — Енджун обвёл взглядом притихших омег и горько усмехнулся. — ...что даже такие, как мы, униженные и поруганные альфами своего племени, сможем найти хоть что-то подобное счастью? И это то, к чему мы пришли? Участь шлюхи Сон Минги? Раздвигать ноги перед волком, перед зверем, что будет трахать по-звериному, да ещё и небось деля тебя со своими друзьями, столь же мерзкими, как и он сам, да? Это — твоё счастье? Этот мерзкий стыдной омега начал заливать нам, что волки добры и благородны! Что его мерзкое животное не бьёт его, что кормит, чуть не хозяином дома своего сделал! И он надеялся, что мы поверим? Он нагло врал нам в глаза, считая нас тупыми роганами! Впрочем, — Енджун злобно оскалился, — может, у него так и получилось, не спорю! У него такой опыт в ублажении альфьих херов, что, может, он и заработал себе грязным своим ртом и растраханной задницей на сладкий кусок, но мы не такие, как он! Мы... В общем-то, Джисон выдержал на несколько мгновений больше, чем должен бы был. Не помня себя от ярости, он резко оторвал цепляющиеся за него пальцы Минги от себя, толкнул его в руки неотрывно глядящего на них альфы, который всё время речи мерзавца Енджуна только потерянно моргал и в глазах у него была такая тоска, что у Джисона ёкало сердце. А сам рванул к Енджуну с одной целью: порвать его на куски, заставить заткнуться, уничтожить! Тварь! Какая же тварь! Глаза Енджуна блеснули огнём почти рядом, Джисон почувствовал под своими пальцами шею и волосы ненавистного омеги — и они покатились по полу, отчаянно стараясь ударить побольнее. Джисон царапал и несколько раз успел коленом ударить противника в живот, но и сам получил ощутимый удар по голени и взвыл, когда стопа Енджуна прошлась по его больной лодыжке. К сожалению, бой не был долгим. Слишком быстро Джисон — рычащий в упоении, сжимающий в своих объятиях врага в полной уверенности, что сейчас убьёт его — ощутил на своих плечах сильные пальцы, и перед его глазами возникло разъярённое лицо Минхо. Острый запах горькой, как перечница, сирени ударил в нос, как и всегда, покоряя и смиряя внутреннего зверя Джисона, превращая младшего в покорного воле брата, скулящего жалобно щенка. Но сам он, хотя и поддался, хотя и позволил оттащить себя от встрёпанного и злобно скалящегося на Есана, который его удерживал, Енджуна, всё же на слова Минхо злобно шикал, не поддаваясь давлению. Минхо же, прижимая его к столбу в попытке успокоить, негромко сквозь зубы говорил: — Что ты творишь! Очнись! Очнись, Джисон! Что ты наделал! Что ты... как ты посмел! Перед альфой чужим! Перед волком! Что он подумает о нас? Кто теперь... Скажет он слово о твоей непокорности, расскажет другим — и кто! кто тебя заберёт?! Кто пригреет, глупый ты омега?! — Не нужен мне никто! – шипел ему в ответ Джисон. – Отпусти, я глаза ему выдавлю, я язык ему вырву! Давно пора! — Хватит, дурачина, хватит! — в тихом голосе Минхо послышалось отчаяние. — Я запрещаю, слышишь? Нельзя! Мы вместе должны, пойми! Слабость здесь смертельно опасна! А вы хотите сделать друг друга слабыми перед их когтями и зубами! Прошу, Сонни! Не смей! — Его лицо, злобное и яростное до этого, исказилось болью, он неловко двинулся и закусил губу, утыкаясь совершенно растерявшемуся Джисону в плечо лбом и продолжая шептать, как в забытье: — Умоляю... Умоляю... Ты должен остаться! Ты должен быть рядом с Ликсом, ты не должен... Я прошу тебя, Сонни, не надо! Ты должен понравиться, ты не должен быть... таким! Джисон приобнял Минхо и уже хотел было спросить, каким он не должен быть, как невольно вздрогнул от гневного, сильного, чистого голоса. Его взгляд испуганно метнулся из-за плеча Минхо — и он увидел высокого, крепкого, широкоплечего альфу, который шёл от двери к центру комнаты, где по-прежнему стояли Минги и держащий его в своих объятиях его истинный. "Вожак! — трепыхнулось в сердце волной ужаса. — Что будет сейчас..." То, что мужчина был в гневе, было слишком очевидно. Тонко вырезанные крылья прямого благородного носа его трепетали, губы были сжаты, а тёмно-синие, необычно яркие глаза блистали из-под грозно нахмуренных иссиня-чёрных бровей. Он приблизился к Минги и его волку, окинул их мрачным взглядом, а потом медленно повёл глазами по жавшимся друг к другу в ужасе омегам. Остановившись взглядом на Енджуне, альфа слегка оскалился и зарычал, а потом повернулся и нашёл глазами Джисона. И омега почувствовал, что готов тут же пасть на колени и молить о пощаде этого волка с подавляющей альфьей силой, противиться которой не было никакой возможности. И как-то сразу стало понятно Джисону, что пощады не будет, что его уничтожит, раздавит этот взгляд, если он попробует смотреть и дальше в лучившиеся бешенством глаза. И он тут же опустил взгляд, мучительно вздрогнув, сжался, прильнув к плечу Минхо, который стоял чуть боком и смотрел в сторону, и едва слышно заскулил от страха, тяжёлыми цепями сковавшего его. И не только его: вожак одним своим взглядом и рычанием привёл в ужас всех омег, что стояли вокруг. А потом он заговорил. Речь волков была резкой, гортанной, больше похожей на рычание, и голос вожака — глубокий, как чёрный омут, и сильный, даже когда он не повышал его, — придавал ей внушительную, просто каменную тяжесть. И даже слушать его было жутковато. Но после первых же отрывистых фраз Джисон услышал то, за что зацепился дрожащей от ужаса душой, — негромкий, звонкий и напряжённый, но до боли знакомый голос Есана, который переводил слова волка. — Слушайте, омеги, слово вожака свободной стаи. Всё, что здесь произошло, отвратительно и мерзко, так как вы накинулись на беззащитного омегу, которого послали волки, чтобы он донёс до вас их волю. Хуже всего то, что вы забыли, что вы здесь не гости, что вы пленены отважной стаей и являетесь её законной добычей. И то, что с вами не поступили, как принято у вас поступать с добычей, так это только потому, что волкам чуждо такое насилие над беспомощными и слабыми. Но это не значит, что вы можете творить здесь, что вздумается. Вы пленники здесь! Вы бесправны, вы зависимы, любая попытка ваша сбежать или проявить непослушание будет караться смертью! Помните об этом! Вы живы только потому, что стая видит в вас грядущую возможную пользу! Ваши альфы, ваши мужья и братья, те, под кого вы ложились добровольно ли, силой ли, — они погубили наших омег, убили наших детей, наших стариков, сожгли наши дома, разрушили наши жизни! Никогда вам не искупить того, что сделали они! Никогда не забывайте, что вы из одного племени с теми, кого каждый волк в этой слободе ненавидит всей душой! Но вы всё же живы! Есан остановился на несколько мгновений, переводя дыхание. Его ясные глаза блестели странным, каким-то неземным светом, он оглядывал омег, и казалось, что он не переводит речь, а сам её говорит — настолько вдохновенным он выглядел. И было видно, что он согласен с каждым произнесённым вождём словом. Волк начал снова свою речь, и Есан заговорил: — Вы живы, омеги! Вам дарована жизнь, чтобы вы хотя бы немного утишили боль тех, кого так жестоко оскорбили ваши родственники. И об этом вам и говорил омега, на которого вы посмели поднять руку! Через три дня вы будете отданы в руки альф свободной стаи. Каждый получит себе хозяина, которого вы будете слушаться, почитать, помогать ему во всём и, если он потребует того, ни в чём ему не откажете, ублажая и одаривая его тем единственным, что есть в вас ценного для стаи, — самими собой! Самым же основным для вас, тем, что определит вашу дальнейшую судьбу, что покажет, останетесь ли вы в стае или будете изгнаны в непроходимые леса на съедение зверям, будет то, понесёте ли вы от альф нашего племени, сможете ли стать нам по-настоящему полезными! Джисон, услышав эти слова, вытаращил глаза и с ужасом уставился на Есана. О, Ветер... Нет, только не это... И по рядам омег, которые, очевидно, пришли в такой же трепет, как и он сам, пронёсся горестный стон, они зашумели, завозились, жалобно завздыхали, прижимаясь друг к другу. Но вождь лишь сильнее нахмурился и продолжил так же твёрдо, а голос Есана даже не дрогнул: — Молчать! Омега, которого вы так жестоко унизили, как вы знаете, встретил здесь своего Обещанного! И, возможно, и вас Луна наградит этой связью — тоже одарит встречей с Обещанным. Но для этого надо быть усердными и сильными, верными и покорными! Слышите, омеги? Послушание, искреннее желание быть полезным своему хозяину, готовность принести ему радость — вот, что может подарить вам хорошее отношение волка! Только ласка и добро принесёт вам доброту и милость в ответ! И волки готовы быть с вами ласковыми, если вы не будете упрямы и жестоки, какими проявили себя сегодня! А за то, что вы сделали, стая вас накажет! На ночь этих пятерых, что затеяли незаконную расправу и так позорно проявили себя перед нами, запрут в холодном подвале, а завтра они не получат ни куска хлеба. Вожак не станет терпеть смуты... И в этот момент Джисон уловил внезапное движение рядом с вожаком, а потом увидел, как Минги опускается перед ним на колени. Джисон рванулся к омеге, боясь, что волк в гневе ударит его, пнёт, сделает больно, но Минхо схватил его и прижал к себе. — Не смей! — глухо шепнул он. — Не вздумай! — Я умоляю, умоляю, о, вождь! — ломко зазвучал голос Минги. — Не надо наказывать этих несчастных! Или прошу: накажи и меня вместе с ними, так как именно моё появление и стало причиной того, что здесь произошло! Я должен был... Умоляю! — Поняв, что он говорит в изумлённой тишине, он кинул взгляд на Есана, и тот коротко перевёл его слова на волчий. Взгляд вожака блеснул гневом, он ответил что-то резкое, явно отказывая. И Минги не стал дожидаться перевода, он, по традиции обращения к вождю или шаману племени с жизненно важной просьбой, резко наклонился вперёд и, обняв ногу вожака, смиренно коснулся её своим лбом. — Послушай же меня, умоляю! Этим омегам и так будет тяжко, они и так будут наказаны своей тяжёлой судьбой! Не добавляй им мучений, о вождь, молю тебя! Не лишай их сил, чтобы выстоять в том, что им предстоит! — Глупец, — вдруг сквозь зубы быстро процедил Есан и коротко перевёл его слова. Джисон, томимый мучительным рыданием, которое он удерживал в глотке после слов Минги, посмотрел на вожака и понял: мольбы его друга напрасны. Их накажут. Волк зло щурился, его губы были упрямо сжаты. Он резко убрал ногу из-под пальцев Минги и уже было открыл рот для жестокого ответа, как откуда-то чуть сбоку появилась невысокая стройная фигура рыжеволосого омеги, и он под общий испуганно-восхищённый вздох опустился на одно колено перед вождём. Он опустился на одно колено... Это было знаком высшей клятвы, но на это надо было испрашивать разрешение! Так становились шаманами и вождями, так клялись в верности всему племени, так стояли перед Чёрным огнём на церемониях посвящения в воины... И то, что Джун вот так встал перед вождём, вызвало у Джисона почти священный трепет. Как же уважал своего вожака этот омега! Как же готов был служить ему, как почитал... — Он просит не наказывать вас, несчастные мои, — тихо сказал Есан, когда Джун что-то мягко прорычал. — Он... Он просит за вас! ...и как же этот омега был добр к несчастным врагам своим, кочевникам-перелётчикам, что стал таким образом молить о милости для них! Никто и никогда не просил за Джисона перед судьбой, никто и никогда не заботился о нём — вот так! И в сердце его именно в эту минуту зажглось нечто странно-тёплое, робкое, нежное — не только к Джуну, нет. Наверно... Вождь вдруг переменился в лице, его взгляд стал беспокойным, тревога и почти тоска появились в нём. Его голос стал отчаяннее, каким-то более молодым, ясным, звонким, из него исчез тяжёлый гул. Они явно о чём-то спорили, и Джисон подумал, что омега безумно смел, раз смеет так возражать тому, кого так почитают. А потом он и вовсе замер от изумления: истинный Минги сделал несколько тяжёлых шагов и встал за спиной своего омеги. Вождь о чём-то резко и у него спросил, но тот ответил хмуро и даже, кажется, с досадой, глухо и твёрдо. — Благородный волк Юнхо просит за своего истинного, — тихо перевёл им Есан, который немного отошёл от волков в центре времянки. — Он говорит, что тоже просит и... мхм... и за вас, неблагодарные! Омеги завздыхали шумнее, но тут же умолкли, когда вожак и Джун вдруг стали говорить громче, злее, жёстче. Все замерли, кроме них, все затаили дыхание, умоляя Звёзды и Ветра степей и гор помочь рыжему омеге. А потом вожак вдруг сорвался к нему, схватил его за плечи и вздёрнул, поднимая. Он заглянул Джуну в глаза и о чём-то спросил — тихо и как-то... робко что ли. Джун, кивнув, ответил, и они снова заговорили, пытаясь явно друг друга в чём-то убедить и, кажется, обращаясь к истинному Минги, который уже поднял своего омегу и прижал к себе, а на товарищей смотрел с неодобрением, приподняв одну бровь. И Джисону почему-то показалось, что они обсуждают уже вовсе не их наказание. В конце концов, через несколько минут они о чём-то договорились. У Джуна был понурый вид, истинный Минги всё внимание переключил на омегу в своих объятиях, поглаживая его подрагивающую спину и что-то мягко нашёптывая в ухо. А вожак снова выпрямился, вскинул горделиво голову и заговорил. — Наказания не будет, омеги, — перевёл Есан. По рядам измотанных страхом юношей пробежал облегчённый вздох и робкий благодарный ропот. — Но если ещё хотя бы раз за эти три оставшихся до вашей новой жизни дня меня потревожат вести из вашего дома, пощады не будет никому! Закончив речь, вожак внушительным взглядом обвёл притихших омег, крепко ухватил Джуна за руку и, что-то рыкнув через плечо волку Минги, твёрдым шагом вышел из времянок. И второй волк, почти подхватив на руки своего чуть шатающегося омегу, быстро последовал за ними. Все какое-то время молчали, как будто прислушиваясь к затихающим шагам, а потом Енджун, глядя в глаза Есану, спросил, почти выкрикнул: — Волчьи подстилки, да, Есан? Это — наше будущее? Для этого мы... — Заткнись, Джун, — вдруг перебил его Манчон, стоявший у окна, привалившись к стене. Он скривил губы и зло продолжил: — Быть отданным одному альфе, чтобы попробовать быть ему помощником и любовником, а не жратвой или игрушкой для него и его друзей? По-моему, это не так уж и плохо. — Он окинул взглядом растерянно переминающихся и переглядывающихся парней и добавил тише и с невыносимой горечью в голосе: — Вспомните Ночи добычи, омеги. Как драли вас на куски ваши же... — Его передёрнуло, и он закусил губу, а потом резко выдохнул и кинул: — Один волк — это ещё можно пережить. Они ходят тут, и вы все видели: молодые, сильные, пусть со шрамами, пусть странные на вид, но один хозяин и одна возможность получить себе дом и удовлетворяющий тебя член — не так уж и плохо по сравнению с тем, к чему мы тут все готовились, а? — И он быстро пошёл к двери, а проходя мимо Джисона, который оторопело провожал его взглядом, криво усмехнулся и подмигнул ему.