***
Вообще эти три дня они все были как во сне: страшном и полном неверных ожиданий, слёз и молений. Они так хотели узнать, что их ждёт, но, как выяснилось очень быстро, быть в неведении и питаться какими-никакими надеждами было и проще и приятнее, чем вот так — всё узнать и начать всерьёз этого бояться. Джисон помогал старшим в уборке и готовке, успокаивал тех, кто жался к нему в поисках успокоения, которого он не мог им дать, потому что не было его в мучимом тревогами сердце. Но омежки помладше подходили часто, просто обнимали и прятались в его руках пугливыми зайчатами. После его драки с Енджуном он почему-то стал вызывать у них непонятное доверие. Так, плакал на его плече Сонхун, чей волк больше не приходил к забору. — Он решил, что я ему не нужен, — хлюпая носом, шептал мальчик Джисону. — Теперь, когда можно выбирать, он выберет получше, краше, ярче... Зачем ему тощий недомерок, да? — Глупенький, — шептал Джисон в ответ, поглаживая вихрастую голову, — если это Обещанный, так ты для него — лучший. И ему всё равно, худенький ты или полненький, какие у тебя глаза или губы... Душа, понимаешь? Ему нужны твоя душа и сердце. Говорил — и не верил своим словам. Когда ты стал лжецом, Сонни? Таким уверенным и наглым? Ведь и своего беловолосого волка ты больше не видел ни разу даже издали. Он ушёл, оскорблённый тобой, и никакая Обещанность не помешала тебе оттолкнуть его, да? Но Хуни успокаивался в его руках, расслаблялся под нежными поцелуями в щёку и шею, млел, постанывая от удовольствия, когда Джисон оглаживал его, лаская, обнимал тонкими руками и доверчиво прижимался всем телом. Ему становилось легче — значит, Джисон будет говорить то, что он хочет услышать. И надеяться, что — пусть и не Обещанный — но достанется этому зайчонку, чувствительному и отзывчивому на любую, даже самую немудрящую, ласку, добрый и сильный волк, который угреет его в своих руках и не станет сильно бить, а научит быть таким, каким захочет его видеть. Ему хотелось верить, что это возможно. Джисон смиренно произносит молитву Ветру за Сонхуна, укладывает его в постель — сомлевшего и заснувшего, обессиленного слезами — и идёт помогать Чонджи и Минхо варить похлёбку из пары зайцев, которые принёс Югём, один из добрых к ним волков-омег. Всё, что угодно, чтобы не думать о том, что будет послезавтра, когда и его самого, скорее всего, заберёт кто-то чужой, а может, он увидит, как его Обещанный выбирает из омег себе кого-то другого, более покладистого, чистого, кого он не застукивал за поцелуями с другими, кто не толкал его на землю, кто... кто... кто не глупый и строптивый Ли Джисон. А пока у него было немного времени до этого ужаса, он сидел с Ликсом, который тихо дрожал в его объятиях и шептал о том, что его, уж конечно, выберет очень жестокий и злой волк, потому что того самого, что был бы предназначен ему, он так и не увидел, а ведь Обещанный должен был почуять его, прийти на зов крови, разве нет? А раз никто к Ликсу не пришёл, значит, его Обещанный, хоть и волк, а не здесь. И раз так, Звёзды жестоко отомстят ему за то, что он не сберёг себя для него. Только что он сможет сделать? Противиться хозяину он не станет, отталкивать его, убегать, сопротивляться... Это всё не для него, ты же понимаешь, Сонни? — Ерунда, — уговаривал его Джисон, который и сам еле держался, чтобы не зареветь в голос от тоски, — вот Минги... Ты же всё о нём знаешь! Но как смотрел на него тот волк! Глаза, Ликс, понимаешь? Глаза — отражение истины. Ему, тому волку, Юнхо, было наплевать на то, что было с Минги до него! Он был готов убить всех нас за то, что мы обидели его пару! Так и твоему... Впрочем, почему тебе так важно найти именно Обещанного? Ты ведь свободен, и твоё сердце может пленить кто-то другой. — Нет, нет! — в тоске отвечал ему Ликс. — Никогда! Я покорюсь, я отдам всё тому, кто утащит меня к себе, если он будет... ну, хоть немного добр ко мне! Ведь я понимаю, что не смогу выдержать испытание и достойно умереть, чтобы не достаться не тому, но... Но моё сердце никогда не будет принадлежать тому, кто мне не предназначен! — Это глупо, малыш, — подсел к ним Минхо. Ликс тут же, хотя и не выпуская Джисоновой руки, нырнул головой к его шее, чтобы вдохнуть обожаемый ими обоими запах сирени. — Послушай меня, мой хороший. Обещание, Обещанный — это ведь сказы. А жизнь — это жизнь. Просто дай себе возможность выбирать сердцем, а не убеждением, что он тебя там где-то ждёт — твой Обещанный... Иначе ты можешь упустить что-то важное! Ликс мурлыкнул что-то невнятное, прижал Минхо сильнее, и Джисон тут же уловил боль на красивом, хотя и измождённом лице брата. Он потянул младшего на себя и тихо спросил у Минхо: — Ты... тебе больно, Хо? — Ничего, — бледно улыбнулся Минхо, — царапина. Всё пройдет. — Он потрепал их по головам и пристально заглянул в глаза Джисону: — Обещай мне, Сонни, что присмотришь за ним. Обещай, что... — А ты? — хмурясь и вспоминая свой дурной сон, спросил Джисон. — Ты как будто прощаешься с нами? И не в первый раз... — Послушайте, — тяжело вздохнув, начал Минхо, — мы должны это обговорить, так что... — Он умолк, прикусил губу, явно удерживая слёзы, и Ликс тут же всхлипнул, широко раскрытыми глазами глядя на старшего. — Меня не выберут завтра... И вы должны это понимать. — Почему? — резко спросил Джисон, у которого снова и снова мелькали в голове слова из сна. — С чего ты... — Я стар, болен и нечист! — поведя подбородком в сторону, с тоской ответил Минхо. — Я бледен и страшен. Ни вашей юности, ни вашей свежести, ни ваших сил у меня нет! Меня никто не захочет завтра, я это точно... я в этом уверен. — Нет, нет! — страстно воскликнул Ликс и порывисто сжал руку печально улыбнувшегося Минхо в своих ладошках. — Не говори этого! Это ложь! Ты... — Мне двадцать два, я уже не просто негодный товар, я — товар безнадёжно испорченный. — Минхо ласково огладил запястья Ликса большим пальцем и снова посмотрел на насупленного Джисона, еле сдерживающего свой гнев. — Но вы должны жить дальше здесь, слышите? — В голосе Минхо зазвучала мольба. — Что бы ни случилось, как бы всё ни обернулось, умоляю вас: будьте послушными и добрыми слугами своим хозяевам! Они спасут вас от невзгод, голода и... — Он замешкался, но потом добавил чуть тише: — ...мук одиночества. В этом я верю Ес... Я знаю, что это должно быть так. И поэтому умоляю вас: не думайте обо мне, не ищите, не... пытайтесь понять мою судьбу. — Он прикрыл глаза, утомлённый, лишённый сил этими словами. — Я и сам не знаю... ничего не знаю о себе, но вы должны быть... Хотя бы попытаться найти своё счастье... Они сидели почти всю ночь накануне страшного дня, прижавшись друг к другу, — братья Ли. И заснули лишь под утро. А утром во времянках воцарились разброд и страшная растерянность. Никто не знал, что его ждёт, и все ожидали худшего. Ведомые страхом, омеги как будто забыли всё, о чём говорил им Есан, всё, что обещал он им взамен покорности и доброго отношения. В плаксивых разговорах, в торопливых сборах, в рыданиях на плече друг у друга, как будто они расставались навсегда, снова и снова мелькали имена Чиа, погибшего от зубов волка, Ми Чонхи, Ми Доёна, Со Яндо, Кан Джиюна — молодых омег, которых, по уверениям свидетелей, жестоко изнасиловали, а потом убили волки ещё там, в становище. Постепенно все эти разговоры, перешёптывания, которые безнадёжно пытались прекратить Есан, Минхо и Джисон, сделали своё дело, и когда за ними пришёл Джун в сопровождении двух высоких мрачных альф, они были уже единой охваченной ужасом и отчаянием, плохо соображающей стаей перепуганных животных. Но на сопротивление сил у них тоже не было. Так что, прижимаясь друг у другу, с тихим плачем и отчаянными всхлипываниями, они пошли — как на убой — к месту выбора. Джисон и Ликс прижимались к Минхо и шли почти последними, а возглавлял скорбное шествие Есан. Он тоже был бледен, но глаза его горели мрачным огнём решимости. И, кажется, они всерьёз поссорились с Минхо, так как явно сторонились друг друга почти с самого утра. На лице Минхо было написано отрешённое принятие. Он так обнимал братьев, так ласково прижимал к себе, что Джисон снова с болью осознал: брат прощается с ними. И ничего не мог сделать Джисон, чтобы помочь ему, снова — ничего. У него и самого в груди был тяжёлый камень нехорошего предчувствия, горечь на языке от сотен лживых насквозь слов, что он успел за сегодня сказать, чтобы попробовать хоть кого-то успокоить. Он шёл, понурив голову, и если бы не поддерживающий его Минхо, наверно, спотыкался бы на каждом шагу. Поляна, на которую их привели, была широкой и светлой, зелёной, красивой - такой весенней, что хотелось выть от отчаяния: хоть бы Ветры и Звёзды сжалились над бедными омегами и послали пасмурный и дождливый день, чтобы не так обидно было погибать. Уже на подходе в нос Джисону ударил смешанный тяжёлый запах многих альф. А потом, когда их поставили в центре, на естественное возвышение, указав круг, за который не следовало выходить, он, наконец, поднял голову и увидел их - волков-альф. Они стояли по кругу, их было смущающе много, и все они смотрели, переговариваясь и скалясь, видимо, на шутки друг друга, на мальчишек, что вывели им на потеху. Они были разными, но их объединяло ощущение силы, что исходило от каждого. Мощные шеи, густые брови, чёрные или темно-русые волосы. Редко-редко кое-где виднелись головы посветлее. Они все были одеты в рубахи и штаны и перепоясаны широкими поясами. Джисон с тоской скользил по ним взглядом, понимая, что ищет того, кого среди них не было. И он, отчаявшись, отвернулся, уткнулся в плечо Минхо и притих, стараясь унять мелкую противную дрожь во всём теле. Он не поднял головы, лишь вздрогнув, когда услышал голос, который узнал по твёрдости и властным, грозным рычащим отзвукам. Голос вожака. Но глаза Джисон так и не открыл, лишь вцепился одной рукой в напрягшийся бок Минхо и попытался второй успокоить поглаживанием явственно дрожащего Ликса, который тоже прильнул всем телом к брату. Вожак закончил свою речь резким гортанным выкриком — и поднялся шум, который коварной волной напал на Джисона. Он услышал, как застонали, заплакали громче, завскрикивали вокруг омеги, и понял: началось. Его толкали то с одной, то с другой стороны, но он вцепился в Минхо, сжал зубы и ждал. А потом услышал, как Минхо тихо прошептал: — О, Ветры... Пожалуйста, не надо... Джисон резко поднял голову и увидел, как Ликса, на лице которого был написан ужас, тянет на себя невысокий, но крепкий, лохматый альфа с отчаянно злым выражением на застывшем маской лице. Волк что-то прорычал, дёрнул Ликса сильнее — и Минхо отпустил ладонь брата из слабых пальцев, мечущимся взглядом охватывая младшего и альфу, от которого отныне будет зависеть его жизнь и боль. — Я буду в порядке, Хо-я! — выкрикнул Ликс низким от отчаяния голосом. — Серые ели знают... — ...где мы обретём друг друга, — как заклинание повторили Джисон и Минхо, следя глазами за тем, как исчезает Ликс в толпе. Потом братья посмотрели друг на друга, и что-то сломалось внутри Джисона, отчаянный страх затопил его сердце и, глядя в полные слёз глаза Минхо, дрожащими губами он попросил: — Не отпускай меня... не надо... — Сонни, я... — начал было Минхо, но вдруг на лице его появилось выражение ужаса и ненависти. Он быстро схватил младшего за руку и дёрнул, уводя себе за спину, а изо рта его вырвалось яростное, отчаянно-хриплое рычание. Джисон, не ожидавший ничего подобного, развернулся и вытаращил глаза на беловолосого волка, который стоял в шаге от них и скалил зубы, меряя тяжёлым взглядом Минхо. — Убирайся! Только не ты! — срывающимся голосом крикнул Минхо. Лицо альфы мгновенно исказилось бешенством, он перевёл мутноватый взгляд на Джисона, и тот почувствовал, что пропал. "И пусть, — мелькнуло в голове. — Убьёт — туда и дорога. Лишь бы не тронул Минхо". Он попытался выйти из-за плеча старшего навстречу своей судьбе, но тот не дал: отчаянно вцепился ему в руку и снова зарычал, глядя исподлобья на волка и обнажая небольшие свои клычки. Альфа кинул на них взгляд и откровенно насмешливо обнажил свои — начавшие удлиняться на глазах, остро сверкнувшие на солнце опасным и страшным блеском. А потом он одним движением дёрнул на себя Минхо, вырвал у него Джисонову ладонь, а его самого одним толчком отправил на землю. Минхо болезненно застонал, зажмурился, а Джисон, вскрикнув, попытался кинуться к нему и забился, словно птица в силках, в сильных руках волка. Тот яростно что-то прорычав ему в самое ухо, вдруг присел, ухватил его под бёдра и перекинул через плечо, легко поднимая, словно Джисон ничего не весил. — Сонни! — услышал он отчаянный крик брата. Джисон завертелся, отчаянно пытаясь вывернуться из рук альфы. — Пусти, пусти! — крикнул он отчаянно, но ладонь альфы лишь стала тяжелее на его пояснице. Волк повернулся, чтобы уйти, и Джисон снова увидел Минхо: тот лежал на земле, видимо, не в силах подняться. — Прости! — гарью скользнуло по губам старшего. — Нет, Хо, он мой Обещанный! — вымученно крикнул Джисон. — Прошу, не уходи, слышишь?! Я найду тебя! Не бросай нас, брат! И пока он мог видеть, Минхо смотрел на него, всё так же не вставая с земли, а потом его закрыли от Джисона спины и чёрные головы. Жгучие слёзы обожгли глаза омеги, и он, вцепившись в свои волосы, громко и отчаянно зарыдал.17.
12 июля 2022 г. в 14:32
— Я не могу, не могу, не уговаривай, нет.
— Послушай меня, Лино, любимый, просто послушай... — Голос Есана дрожал и был непривычно ломким и нежным. — Ты должен! Я не позволю тебе погибнуть от тоски здесь! Тебе нужен уход и хорошее лечение, ты же знаешь! Они не смогут дать тебе это, потому что ты им не нужен! Ты мне нужен, мне! А они бросят тебя в лучшем случае прислуживать кому-нибудь, а в худшем... Умоляю!
Джисон насторожился и почти высунулся из-за двери в сени, за которой он застал шептавшихся старших. И он бы не стал подслушивать, но в словах и голосе Минхо было столько отчаяния, что он не смог заставить себя развернуться и просто уйти.
Есан между тем говорил ласково, но с невыразимой тоской:
— Лино, любимый... Умоляю! С ними всё будет хорошо, клянусь! Они будут счастливы... — Голос Есана соскользнул в хрип, но он быстро откашлялся и продолжил: — Ну же, посмотри на меня... Прошу, прошу тебя! Ты должен уйти! Я присмотрю за ними! А через год приду к тебе! Просто подожди меня...
— Есан! — почти вслух вскрикнул Минхо. — Я не могу! А если волки обозлятся на них из-за того, что я сбегу? А если они узнают, что Ликси и Сонни — мои братья и сделают с ними что-нибудь? Нет! Я должен увидеть тех, кому их отдадут! Иначе я умру от беспокойства! Особенно за Сонни! Ты же знаешь его натуру, он же такой ранимый, такой беспокойный! — У Джисона перехватило дыхание, и он зажал себе рот, чтобы не завыть от того, сколько боли и нежности было в голосе брата. А Минхо между тем продолжил: — И потом... Сани... ты же знаешь... Я не... не испытываю к тебе... Ты же... Сани, прости меня, но...
— Это ничего, ничего, я говорил тебе всё это время — и снова скажу! Моей любви хватит на двоих, я... Я умоляю тебя! Ты должен уйти прямо сейчас, не дожидаясь выбора! Никто и не хватится тебя. Твои братья в полной безопасности, уверяю тебя! Сейчас волкам не до того, чтобы считать нас, и им точно не до тебя! Я отведу глаза граничникам, а там тебя встретят, ты... ты поймёшь, что им можно доверять!
— Нет, нет, Сани, не уговаривай меня... Нет... Нет, о, нет, пус-мхмм...
Замирающий от какого-то странного, тоскливого ужаса Джисон услышал, как завозились старшие в сенях, где был разговор, и понял: Есан пытается поцеловать Минхо, а тот сопротивляется.
— Нет, пус... пусти! — мучительно выстонал Минхо, и вдруг Джисон услышал звук падения и тут же — вскрик и жалобный, полный боли стон.
— Лино, о, Звёзды... — Есан явно был в ужасе.
Джисон хотел было кинуться к брату, но замер, услышав его жалобный и тихий плач. Он никогда не слышал, как плачет старший, и его сердце вывернуло от боли, однако он сжал зубы, зажмурился и вцепился побелевшими пальцами в ручку двери. Минхо ненавидел, когда братья видели его униженным, слабым и немощным. Он как-то сам назвал это самой ужасной вещью в своей жизни. Хуже насилия и побоев, голода и страха. И его всегда безумно мучило то, что именно таким чаще всего и видел его Джисон.
— Ты всегда делаешь мне так больно, Есан, — сквозь сдерживаемый плач сказал Минхо, — ты так хорош со всеми и для всех, а мне всё простить не можешь, что я тебе отказал.
— Нет, нет, Лино, нет! — Джисон едва мог узнать голос шамана — таким глухим и несчастным он был. — Ты — моя единственная любовь, моя самая большая боль! Я стараюсь, я так стараюсь сделать тебя...
— ...самым несчастным, раз я не с тобой, да? — перебил его полным боли голосом Минхо. — А я, как последний дурак, верю тебе и падаю всё ниже и ниже. Ты толкнул меня к Сонгэ, пообещав, что он будет равнодушным и быстро оставит в покое, дав покой и охрану моим братьям. И я три года был игрушкой в руках зверя, а ты, даже утешая меня, лапал и лез с поцелуями! Твой отец лишил именно меня ребёнка, ошибившись первый и последний раз в жизни, да?
У Джисона сердце ухнуло куда-то в желудок, и он почувствовал тошноту.
— О, поверь, — внезапно с дикой горечью ответил Есан. — Не первый и не последний раз. Ты даже себе не представляешь, что натворил мой отец! И если думаешь, что знаешь, что такое — быть в полной власти неуправляемого альфы, одержимого тобой, против которого ты бессилен, по-настоящему бессилен, — так ты ошибаешься! Нихера ты не знаешь, Ли Минхо!
Они умолкли. И Джисон тихо опустился на корточки, так как ноги его не держали, а упасть с шумом и привлечь их внимание для него было сейчас смерти подобно.
— Прости, — вдруг тихо сказал Минхо. — Прости меня, Сани... Я вижу, что ничего о тебе не знаю, но чувствую, что ты страдаешь, и мне так жаль... Я говорил тебе: расскажи мне, я ведь...
— Ты не хочешь этого знать, — странно глухим и гулким голосом проговорил Есан, — забудь.
— Я не хочу этого знать, — внезапно покорно ответил Минхо. — Сани, прости меня, но я не уйду, я останусь до выбора, а потом, когда меня выгонят в чащу, я и уйду... как ты... хочешь... — Его голос вдруг стал тихим и вялым. — Ты опять играешь со мной... не надо... нет... нет... прошу, не трогай меня... мне так больно... Почему ты так со мной...
— Засыпай, — прошептал Есан, и Джисону вдруг показалось, что его голос он слышит у себя в голове, а потом он внезапно почувствовал слабость во всём теле. — Засыпай, Сонни, это всё только сон, слышишь? Подслушивать нехорошо... Но — это всё только сон — ты будешь помнить всё, что должен запомнить. Ты обязан будешь — это всё только сон — сберечь своего старшего брата, раз уж он такой упрямый... Потому что я – это всё только сон — больше не в силах бороться с собой и погублю его окончательно, если… Иди в постель — и спи. Это всё только сон.
Как он оказался в своей постели, Джисон не помнил. Но, проснувшись утром, он вспомнил всё и, поразмышляв, решил, что ему приснился страшноватый и очень тревожный сон, что было вполне объяснимо, учитывая всё, что творилось вокруг него.