***
После нежностей в козьей пристройке Хёнджин на него весь вечер не смотрел. Он вообще смотрел в сторону, едва слушал милое журчание Чонджина, который вернулся к ужину и, видимо, рассказывал брату, как прошел его день. Каждый день младший альфа уходил, как понял Джисон, куда-то работать, а возвращался пахнущий свежим деревом и немного — сладковатыми цветами. Джисон подозревал, что последнее — от омежки, с которым он увидел как-то младшего волка на улице. Они стояли на углу между домами и смеялись, при этом омега смотрел по сторонам, а Чонджин — только на него. И было там, на что посмотреть: невысокий, ладный, крепенький, с выразительным разрезом ласковых узких тёмных глаз, длинными иссиня-чёрными волосами, забранными в высокий хвост, и мягкой улыбкой. Он был очарователен, и даже одного взгляда на эту парочку было достаточно, чтобы понять: альфа влюблён по уши, а омега пока смущается и ничего не решил. Поэтому и пытается иногда выдернуть руку из широкой ладони Чонджина, когда мимо идёт кто-то из старших, поэтому и прячет глаза, когда в них пытается заглянуть альфа. Но всё же ревнивый взгляд Джисона удовлетворённо отметил, что, когда Чонджин потянулся, расправляя широкие плечи, омежка не удержался и кинул на них восхищённый взгляд. "Нравится! Ещё бы, такой-то красивый!" — самодовольно продумал Джисон и даже присел от изумления на самого себя. Быстро отвернулся и сердито вернулся к своим делам. Ночевать тогда Джисон снова лёг на лавку и вырубился мгновенно. Всё же работа на свежем воздухе и вкусный ужин сделали своё дело. И все беды его начались с того, что ему приснился Хёнджин. Он смотрел на Джисона пьяными-пьяными от возбуждения глазами и трахал его. Джисон чувствовал, как входит в него естество альфы, как хлюпает его собственная смазка, он даже стоны свои — громкие, откровенные, бесстыжие — слышал. И это было мучительно-приятно, всё в теле содрогалось от толчков альфы, который не сводил с него горячего взора, как будто ему было важно, что чувствует стонущий под ним омега. Джисон попробовал зажмуриться, но взгляд тёмно-серых глаз слишком сильно отпечатался под веками, чтобы так просто исчезнуть. Потом альфа склонился над ним и стал его кусать: шея, плечи, грудь... Всё тело Джисона было как будто налито тяжестью сладкой сыты. Он пытался оттолкнуть разошедшегося волка, чтобы на теле не было следов, потому что им вдруг завладела мысль о том, как он покажется Минхо таким — искусанным, помеченным, — ведь брат точно не одобрит то, что он отдался альфе так легко! На мгновение перед ним сверкнули глаза Минхо, полные укоризны и гнева, и он дрогнул в руках альфы, снова пытаясь его оттолкнуть и объяснить ему, что брат осудит... Но руки были позорно слабыми, а каждое прикосновение альфы было таким остро приятным, что он быстро сдался и лишь тихо поскуливал, по-прежнему послушно откликаясь всем телом на каждый толчок. Минхо простит... Простит... Минхо — добрый... А потом Хёнджин прикусил сильнее, его тело задвигалось быстрее — и Джисона выгнуло от сладостного ощущения. В тот же момент он и проснулся — со стоном на губах, собственной рукой в штанах и под пристальным взглядом Хёнджина. Он чуть не умер тогда — от ужаса и смущения. И впервые поблагодарил Звёзды за то, что не знает языка волков. Потому что иначе ему пришлось бы как-то пережить то, что сказал ему волк — с презрительной усмешкой, меряя его злым взглядом и дёрнув подбородком пару раз на влажную и липкую руку, которую сгорающий от стыда омега прямо на его глазах вытащил из своих штанов. И работой в тот день Хёнджин его просто завалил, злобно ухмыляясь на каждую его ошибку. А откуда Джисону было знать, как правильно оттирать глиняные горшки, чтобы они не бились? Как вычищать печку, не перемазавшись в саже? Как мыть окна, чтобы, оступившись, не вывалиться из них (благо, невысоко, обидно, что на кусты с какими-то жёлтенькими милыми цветочками, переломав и эти самые кусты, и Хёнджиново терпение). Альфа, который весь день рычал на него и дёргал за руки, на что Джисон огрызался и уворачивался, так как это было больно и обидно, увидев, что стало с кустом, из которого Джисон, кряхтя, еле выбрался, заорал, как бешеный, Чёрным Ветром Фра вылетел он из дома, схватил бедного, потирающего исцарапанные руки Джисона за шкирку и прижал к стене за плечи. И это был второй раз, когда непонимание того, что шипел ему в лицо альфа, спасло Джисона, который и так был на грани из-за постоянных неудач, а уж пойми он эти слова... Хотя что там было понимать? Что Джисон бездарен и убог? Что альфа уже сто раз пожалел, что не взял кого угодно другого на той проклятой поляне? Что омега — дармоед и способен только урон наносить? Что он мечтает непонятно о ком, всё смириться не может, что принадлежит теперь только этому дому и только этому альфе, — и именно поэтому от него одни... Эээ... Что? Джисон явно додумал что-то не то, ему явно почудилась эта дикая ревность и горечь в голосе и словах Хёнджина, который напоследок толкнул его назад так, что омега ударился затылком о стену. На самом деле Джисон был просто в отчаянии и сам от своей неловкости и глупости, но ничего не мог сделать. Тело тогда как будто играло против него: оно было неповоротливым, удушливо накатывало жаром, немело в самый неподходящий момент. И что было с этим делать, Джисон не знал. И тем не менее он решительно не понимал, что происходит с Хёнджином. После его поцелуев в козьей пристройке, после мольбы о прощении за насилие запахом — Джисон был уверен, что именно об этом шептал ему в губы тогда Хёнджин — он никак не ожидал, что альфа снова начнёт его дёргать и бить, как будто и не было ничего между ними. И совершенно непонятно было, почему волка так взбесило то, что Джисону приснился стыдной сон! Можно подумать, он сам никогда не страдал от этой смущающей проблемы! Это для Джисона такое было впервые, а слышал он об этом немало — и от альф, и от омег, так что не надо тут! Но то, что альфа бесится именно из-за того, что застал омегу с мокрой рукой в штанах, было слишком очевидно. Нихера непонятно, правда, было, как действовать дальше. Не извиняться же перед тупой зверюгой за то, что тот сам подглядывал, как Джисон кончал во сне! Волчара дикий! Ещё и голова теперь ныла. Так что к вечеру Джисон был на пределе. Но всё, как оказалось, только начиналось. Когда он, наклонившись над небольшой грядой с цветами, полол траву (Хёнджин приказал ему выйти нахрен со двора — чтобы больше ничего не испортить, видимо), к нему, вздёрнутому, обиженному, распалённому злостью, подкрался какой-то воняющий чем-то мокрым чужой волк и звонко шлёпнул его по выпяченной в попытке достать дальнюю травинку заднице, а потом — вздрогнувшего, взвившегося от страха — ухватил и прижал к забору, лапая всё за ту же задницу. И Джисона сорвало. Он заорал так, что поднялись с деревьев птицы, оттолкнул альфу от себя так яростно, что тот от изумления шлёпнулся на задницу, хлопая наглыми глазами, хотя и был жилистым и сильным на вид. А затем Джисон схватил лежащую рядом жердь, одну из тех, что притащил, чтобы огородить гряду, и замахнулся на уже вскочившего и злобно на него скалящегося мужика. И только яростный рык Хёнджина, выскочившего из калитки и быстро приближавшегося к ним, остановил его от удара, который, конечно, не убил бы, но точно раскроил бы до крови или голову, или даже лицо насильника. Однако рык Хёнджина был слишком понятным, и Джисон успел остановиться, с ненавистью глядя на тварь, которая уже ухмылялась, поняв, что бить омега не станет. Только тут он разглядел альфу: волк на вид был гораздо старше его самого и крайне неприятный внешне, с маслянистыми, на выкате, мутными глазами, сальными волосами и красноватым лицом, на котором злобная усмешка кривила узкие бледные губы. Налетел лёгкий ветерок и снова донёс до Джисона запах альфы: речные камыши, кажется, что-то влажное и свежее, чужое, однако же вплеталось в этот запах и что-то до боли знакомое Джисону. Именно это будоражило и заставляло сжимать до хруста зубы в желании кинуться на альфу и бить, бить, бить... Но Хёнджин уже стоял рядом, отгораживая поганого насильника от Джисона и... придерживая омегу одной рукой у себя за спиной. Они стали ругаться с пришлым, и Джисон впервые услышал по-настоящему страшный рык Хёнджина. И только с дрожью вслушиваясь в их перепалку, Джисон со всей ясностью осознал, что всё это время, как бы ни кричал на него его волк, как бы ни бесился, но ничего серьёзного не предпринимал, чтобы его напугать. Потому именно сейчас в голосе Хёнджина ему слышалось что-то убийственно страшное, непонятное, очень тёмное. Хотя альфа вроде как и говорил негромко. Но Джисон искренне не понимал, почему чужак ещё не убежал, трусливо поджав хвост, а до сих пор огрызается, размахивает руками, показывая то на Джисона, то куда-то вдаль. И каждый раз, когда его пальцы тыкали в сторону омеги, Джисон видел, как дёргается в злобе лицо Хёнджина: волка явно бесило то, что чужак говорил о нём. А потом случилось странное. Откуда он появился — этот невысокий альфа с мощной шеей и бешенством в почти чёрных глазах, Джисон и не понял. Но он чуть не с разбега кинулся на пришлого, сбил его с ног, что-то яростно рыча, и они стали бороться прямо на земле, отчаянно нанося друг другу весьма чувствительные удары. Не сразу, но Джисон узнал этого невысокого: именно он забрал на поляне Ликса. И в этот момент до Джисона и дошло: от поганого насильника, напавшего на него, пахло свежим и нежным, правда обиженно-горьким ароматом младшего. Тогда он и понял: сейчас на его глазах двое альф дрались именно из-за его брата. И Джисон неосознанно сделал шаг, чтобы помочь темноглазому альфе, который, правда, и сам уже справлялся и с выражением крайней ярости бил по лицу противника, сидя верхом на его животе, но Хёнджин схватил омегу за руку. Тот перевёл смятённый взгляд на своего волка: Хёнджин пристально, чуть щурясь, следил за дракой. Он что-то коротко рыкнул Джисону, не давая двинуться. Но в этом и не было уже нужды: оба альфы были уже на ногах и злобно переругивались. Видно было, что мерзавец угрожал, а альфа Ликса резко что-то отвечал. Пару раз в их разговор вмешался и Хёнджин, но Джисон мало что понимал. Его томил страх: очевидно, Ликс был в опасности, возможно, эта тварь, что напала на Джисона, сделала что-то плохое малышу, раз его альфа пришёл в такое неистовство. Только вот как было об этом узнать... Наконец, выплюнув последние проклятия, чужак ушёл, а Хёнджин пригласил альфу Ликса в купальню. И Джисону мучительно хотелось спросить у темноглазого, что с младшим и в порядке ли он, но он не обращал на Джисона никакого внимания и разговаривал только с Хёнджином. А тот потребовал, чтобы Джисон принёс его одежду в купальню: видимо, альфы решили мыться вместе. От воспоминаний о том, чем закончился его первый поход в это проклятое место, у Джисона припекло щёки, но одежду он принёс: жалко что ли? Дело житейское. Когда же он увидел, как прощаются Хёнджин и этот альфа, у него созрел внезапный и весьма спорный план: проследить за последним и узнать, где живёт Ликс. Обдумывать его было некогда, и Джисон стал действовать. Старший волк, проводив друга до калитки, не глядя по сторонам, скрылся в доме, и Джисон быстро перемахнул через забор, ойкнул, когда остро дало в лодыжку, о которой он сегодня даже ни разу не вспомнил, после того как намазал её мазью, данной ему вчера вечером альфой. Но сейчас она снова напомнила о себе. Альфа Ликса шёл медленно, кажется, он о чём-то крепко думал, иногда останавливался и замирал, сжимая кулаки и глядя вверх, на нарождающийся месяц. И Джисон, крадущийся за ним, затаивал дыхание и разглядывал его сильную спину и чуть сгорбленные, как будто в большой заботе, плечи. Он был очень даже милым, если бы не печать тоски на лице. Давней и бесконечной. Оказывается, альфа жил во времянке, почти на окраине деревни. Дом был небольшим, огороженного двора при нём не было, окошки были маленькими и тёмными. "Бедный Ликси, — мелькнуло у Джисона при невольном сравнении этой неказистой норы с огромным и красивым, добротным домом, в котором оказался он сам. — Явно не повезло малышу с альфой..." Он уже развернулся было, чтобы уйти, так как решил, что придёт сюда завтра, при свете дня, и попробует выцепить брата, когда он выйдет по какому-нибудь делу, как вдруг увидел тонкую фигурку, быстро приближающуюся к дому. И ветер ещё даже не донёс до него любимый нежный запах, как Джисон уже его узнал. — Ликс! — Голос его сорвался во всхлип. Младший обернулся, на его испуганном лице отразилось недоверие, а потом огромная радость — и он кинулся со всех ног к Джисону. Они обнялись, как после долгой и тоскливой разлуки, Ликс прижался к нему, басовито повторяя срывающимся голосом: — Братик... Сонни... Братик... Но Джисон, когда первые мгновения безумной радости прошли, осознал, что в любой момент из дома может выйти альфа Ликса, и было непонятно, как он воспримет то, что его омега обнимется с кем-то непонятным. Поэтому он торопливо отстранился, заглянул в полные слёз глаза младшего и спросил: — Ты как? Как альфа? Ты... с тобой всё хорошо? — Не знаю, я не знаю, понимаешь, — торопливо, проглатывая слова, заговорил Ликс, тревожно оглядываясь и переминаясь с ноги на ногу. — Он странный, он злой и, кажется, очень несчастный. И он жесток, да, жесток со мной... Джисон вздрогнул и схватил Ликса за плечи, начиная оглядывать его лицо и шею — и заметил на ней несколько синяков. — Он бил? — срывающимся от отчаяния голосом спросил он. — Эта сволочь тебя... — Он вдруг замер и попытался поймать убегающий взгляд брата. — Ликс... — позвал он недоверчиво. — Эй, посмотри на меня. — Мальчишка скользнул по нему взглядом и тут же снова опустил глаза. У Джисона перехватило дыхание, но он выговорил: — Он тебя... Он насиловал?.. — Д-д... ну... нет, — с каким-то странным отчаянием в голосе тонко заговорил Ликс. — То есть да, но я, понимаешь... Он странный, я не могу никак понять, ненавижу его или... — Он тебя изнасиловал, а ты не можешь понять, стоит ли его ненавидеть? — хрипло спросил Джисон, у которого всё внутри закипало ледяной злобой. — Он просто как голодный был, понимаешь? — Ликс тряхнул головой. — Накинулся, как на что-то давно желанное... И я, понимаешь... Ну, не стал сопротивляться тогда. Было больно, но потом... — Он замялся и горько поджал губы. — Я знал, что ты не поймёшь, потому что ты... другой. Но я справлюсь! Братишка, веришь? — Ликс порывисто обнял застывшего старшего. — Понимаешь, он и сам, кажется, не рад, что был так жесток... Он прощения даже просил. Хотя и на волчьем, но я... понял. А потом неправильно его понял. А потом... — Он растерянно умолк и покачал головой. — Понимаешь, я думал, что он меня в крепость позвал. Джисон подавился воздухом и закашлялся. — Что? — хрипло выдавил он. — Когда? — Ну... — Ликс покраснел и сердито нахмурился. — Ну, я понимаю, что так не могло быть, я понимаю, но он положил мои руки на лицо себе, понимаешь? Я и подумал... А оказалось — нет, у волков это вообще ничего не значит! — Джисон угрюмо молчал, и Ликс продолжил уже не так заполошно, пытаясь, в свою очередь, заглянуть брату в глаза: — Я, знаешь, даже вышивку ему сделал, дурак. — Джисон зажмурился и коротко простонал, а потом порывисто обнял глупыша и с жалостью стал гладить по голове, не зная, что и сказать. Но Ликс и не думал, кажется, плакать, он тут же торопливо продолжил: — Нет, нет! Мне Есан потом всё объяснил, вышивку я спорол, так что я в порядке! То есть я обиделся, конечно, страшно обиделся, но потом... Он повинился. И он... В голосе Ликса послышалась растерянная улыбка, так что Джисон вскинул голову, чтобы увидеть его глаза: они были немного потерянными, но звёздочки удивлённой радости всё же плавали в них. — Он мне ниточки принёс, — почти шёпотом сказал он. Джисон распахнул глаза, не веря своим ушам. — Ниточки? Твои? — растерянно переспросил он. — Откуда... Какие ещё ниточки?.. — Да, — кивнул Ликс. — Четыре моточка. Я не совсем понял, хочет ли он вышивку обратно, но я не собираюсь, конечно, больше её делать, я не дурак. Мне хватило... — Он шмыгнул носом, но быстро вытер завлажневшие глаза. Однако потом вдруг вынул что-то из-за пазухи и показал Джисону: на его ладонях лежали воткнутые в кусочек тряпочки две иголки. — Я их закопал, когда он меня... Э... — Он смешался и виновато цокнул. — Ну, когда понял, что ошибся. Поклялся, что не прикоснусь к ним, пока не убегу от него! Да, да, — отвечая на молчаливый изумлённый вопрос Джисона, нетерпеливо закивал он, — собрался убежать. А теперь вот... Вот. У меня есть время, я ночами... Просто могу, ну... не крепостную, а так... для красоты. И он робко и виновато улыбнулся, как будто признавался в великой слабости, и обнял тяжело вздыхающего старшего к себе. — Не бойся, у меня всё будет хорошо... — Потом он склонился к уху Джисона и прошептал: — А ещё вчера я... — Ликс остановился, пожевал губу и вдруг сказал чуть громче и торопливее: — Ты, знаешь... Поздно уже. Боюсь, что он уже вернулся да хватился меня. А ты... Тебя ко мне отпустили? Ты вообще — как? Джисон не нашёл в себе сил рассказывать, да и понимал он: Ликс прав, надо было расходиться. — У меня всё прекрасно, Ликси, — тихо сказал он. — Я вполне себе выживу. Сейчас не стану рассказывать, ладно? Ты не знаешь, что... — Он заколебался, боясь потревожить хрупкий покой младшего. — ...что с Минхо? — Не знаю, — печально ответил Ликс. — Я никого пока не видел из наших. На его глазах появились слёзы, и он тихо спросил: — Думаешь, его... выгнали? — Нет, — твёрдо сказал Джисон. — Волки — они совсем не такие, как мы о них думали. Они живые и... они люди, понимаешь? Они не станут выгонять бедного больного омегу в чащу. Я уверен. И мы его найдём. Обещаю. Они обнялись, и Джисон заспешил обратно.***
Саднило царапину, болела спина, ныла задница, а щека по-прежнему опаляла жаром. Джисон понял, что не в силах идти куда бы то ни было. Больше всего на свете хотелось лечь прямо здесь на дно — и забыться вечным сном. И чтобы никаких бед, печалей, тоски. И чтобы не чувствовать себя обречённым на существование рядом с ним. С тем, кто никогда не сможет ни понять его, ни принять. И сам Джисон тоже никогда не сможет смириться с ним, со своим проклятым Обещанным. А главное — ему уже этого и не хотелось.