Приручи мою боль, любимый (18+)

Вообще Джисон не был любителем холодной воды, но было так жарко, что он решил, что всё же попробует искупаться. Он досидел на берегу до полудня. Многое ему хотелось бы обдумать, раз уж он остался вот в таком одиночестве и предоставленным самому себе: своё будущее и то, что сделает с ним Хёнджин, когда поймёт, что он сбежал; то, сколько он продержится в лесу, когда убежит, чтобы его не били; не отразится ли его побег на братьях (нет, он почему-то был теперь в этом уверен: их альфы не дадут их в обиду); стоит ли всё же попробовать обратиться к вожаку, если Хёнджин попробует его насиловать и бить, заставляя быть хоть сколько-нибудь себе полезным — и так далее. Мысли его скользили всё ленивее, оставаясь по большей части вопросами и не находя дороги к столь нужным ему ответам. На берегу было тихо, до него не долетали звуки суетливой, живущей своими заботами деревни, никого не было за поворотом на мостках, которые здесь использовали омеги для больших стирок. Он почти заснул, когда услышал тихий звук, как будто плакал кто-то. Вздрогнув, он вскочил, оглядываясь. Определив, что звук шёл откуда-то справа, он осторожно пошёл в ту сторону. На большом камне у воды, опустив руку в её прохладную синь, сидел Мо Ёнджун. Его волосы были растрёпаны и грязны, плечи опущены, а на руках, обнажённых до локтя в подвёрнутых рукавах рубахи были видны царапины. Джисон застыл в нерешительности. С одной стороны, перед ним был его враг, тот, кто жестоко и не раз оскорблял и его, и дорогого ему человека, с кем он затеял драку, из-за которой они чуть не были жестоко наказаны. Но с другой... Ёнджун закрыл лицо руками и зарыдал так громко, мучительно хрипло всхлипывая, что у Джисона всё внутри перевернулось. И он решительно вышел из-за кустов и пошёл к камню. Не успел он дойти, как Ёнджун замер, всё тело его напряглось, и он крикнул срывающимся голосом: — Убирайся! Убирайся, Ли Джисон! Не подходи! Он не оборачивался, а Джисон застыл от неожиданности. Но слова Ёнджуна никогда его не останавливали надолго, так что он сделал ещё пару шагов и сказал, негромко, стараясь быть спокойным и голосом выразить доброжелательность: — Ты плачешь, Джун... Прошу, скажи, что случилось? Могу я... помочь? Ёнджун запрокинул голову и страшно, каркающе расхохотался. От этого смеха всё оборвалось внутри у Джисона, он быстро преодолел оставшееся расстояние, зашёл в воду, приблизившись к камню, и заглянул в лицо Ёнджуна. Зрелище было душераздирающее. Один глаз юноши был укрыт сине-жёлтой припухлостью, на щеке был ещё один синяк, а губы, распяленные диким, неправильным смехом, были разбиты с одной стороны. У Джисона бешено заколотилось сердце. Он ненавидел Ёнджуна, это правда, но не мог не признать, что он был одним из самых красивых омег племени морва. Это никак не искупало его сучий характер, однако Джисон был честен с собой: если бы не Минхо и Минги, если не всё то дерьмо, что было между ними, он бы, наверно, назвал именно Ёнджуна самым привлекательным для себя омегой. А сейчас, видя эту порушенную, униженную красоту, он содрогнулся от ужаса и ненависти. — Джуни... — тихо произнёс он. — Иди ко мне... Я просто обниму тебя, слышишь? А что он мог ещё дать этому омеге? История была понятна ему до слёз. Ёнджун попал к альфе, который его бил и, видимо, насиловал, не жалея ни тела Мо, ни его души. Но Ёнджун лишь торопливо отодвинулся от него и злобно покосился исподлобья. — Отвали от меня, Ли Джисон, мне не до твоих насмешек! Я не звал тебя, убирайся! Джисон упрямо сжал зубы и прикрыл на миг глаза. А потом продолжил по-прежнему тихо: — Иногда, Джуни, объятия помогают, я по себе знаю. И какой бы сволочью ты меня ни считал, даже ты не можешь думать, что я могу над тобой — таким — издеваться. — Каким — таким? — почти крикнул Ёнджун. — Каким? — Таким всё равно прекрасным, несмотря на свою боль, — еле слышно ответил Джисон, не поднимая глаз. — А, понимаю, — прошипел в ответ несчастный омега, — теперь я напоминаю тебе его, да? Минги? Теперь и меня берут, когда хотят, не считаясь с моими желаниями, да? Теперь и я с ног до головы покрыт поганым семенем, от которого ни отмыться, ни оттереться! Семенем того, кто бьёт меня так, что у меня звёзды из глаз, да?! Чуешь моё унижение? Чуешь, как растоптали мне всё, что было внутри, да? Теперь и я достаточно несчастен для тебя? Теперь я кажусь тебе достойным твоего внимания?! Джисон смотрел на него во все глаза и с ужасом пытался понять, что он говорит. Но видел и слышал только одно: мне плохо, плохо, плохо! мне так плохо! спасите меня хоть кто-нибудь! помогите мне! я тону! я умираю, я умер уже! Помоги... мне... И Джисон схватил его за плечи и прижал к своей груди, выпуская запах — единственное, что у него было, чтобы попробовать, хотя бы попытаться помочь омеге. Тот забился в его руках, во злобе вцепился тонкими пальцами с отросшими ногтями в его плечи, а зубами в руку, и отчаянно зарычал. Но несмотря на своё состояние, Джисон был явно сильнее. И он удержал Ёнджуна, который, осознав, видимо, что сопротивление бесполезно, отпустил себя. И Джисона оглушил болезненно острый, до дурноты горький, пряный цветочный аромат, а лицо Ёнджуна вжалось ему в болью отозвавшееся плечо. Мо зарыдал, завыл, как раненый зверь: — Ненавижу! Ненавижу вас всех! За что меня так?! Ненавижу, ненавижу, ненавижу! Он кричал, как будто в горячке, впиваясь пальцами в бока Джисона, который еле на ногах держался от боли и горя, заставившего его захлёбываться собой в волне запаха глубоко обиженного и ужасно напуганного омеги. Но он не отпускал. Ему нужно, просто до смерти нужно было почувствовать, что он хоть немного помогает омеге в своих руках. Зачем? Ведь это был Ёнджун, Мо Ёнджун, которого он не раз в своей жизни хотел убить. Да, да, это так, но сейчас в своих руках он чувствовал не врага, жестокого, способного ударить и словом, и делом, а омегу — одного из тех, кого он не смог и не сможет никак защитить. Омегу, который был рождён для заботы и любви, но получал от жизни затрещину за затрещиной, озлобился, потому что ни одно живое существо не будет милым и добрым, если его постоянно бить и унижать. Разве что... Минхо? Но Минхо был просто солнечным божком. Солнечным, а не снежным, как называли его злобные гиены из морвы, да тлеют вечно, не находя праха под Серыми соснами, их вонючие кости. И у Минхо были они — Ликс и Джисон. А что есть сейчас у Мо Ёнджуна? Джисон мягко прижал медленно затихающего омежку к себе и нежно прошептал: — Даже такой, даже обиженный этой мразью, ты прекрасен, Ёнджун, слышишь? Не теряйся... Не оставляй нас. — Что же делать-то мне? — всхлипывая и прижимаясь к его плечу, пролепетал Ёнджун. — Он... Он с ума сходит, когда я не даю... А даю — он всё равно... как будто силой... Пьёт... Песни поёт такие, что у меня... у меня сердце заходится от боли, когда слышу... И хотел бы по-другому, а как он подходит, как рядом ложится — умираю от страха. Потому что больно... так больно! Почему же это всегда так больно, а? Грубо, жестоко... И рычит так, что я кричать, орать готов от страха, а не то что... Манчон сказал: смазки нет, значит, будет больно. А откуда взять? Говорят, что если ласково, то и будет. А мне страшно! Как он кидается на меня — так я лицо этого вижу... — Он захрипел, закашливаясь, и крупно задрожал, вжимаясь в Джисона. — Его... который тогда... Он тоже так же — силой и больно! — Кто? — тихо спросил Ли, начиная гладить омегу по грязноватым, потерявшим блеск волосам. — Кто тебя тогда? — Твой дружок! — почти выкрикнул Ёнджун и ударил кулаком по бедру Джисона. — Всё он! Кун Доджо! Порвал так, что я еле выжил тогда! Насиловал всех, всех тогда чуть ли не попробовал, а меня... Ко мне возвращался два раза — и снова... снова! И называл тогда твоим именем! Стонал, хрипел твоё имя, возясь на мне, как хряк! Лицом в землю тыкал, чтобы не видеть! И больно! Так больно! Джисон еле держался на ногах от того, как стукал и стукал его по бедру небольшим своим кулаком омега. Он чувствовал, как нарастает тяжёлый, страшный ком в его груди, перекрывая доступ к дыханию. Он поймал руку Ёнджуна и сжал в своей, другой рукой прижал его за талию к себе и склонился к его уху. — Знаешь, что сделал с Кун Доджо мой волк? — хрипло спросил он, едва держась, чтобы не захлебнуться всем, что рвалось из его души. — Знаешь? Ёнджун отпрянул от него и, жадно заглянув ему в лицо, помотал головой. — Он разорвал ему глотку, — рвано выдохнув, сказал Джисон. Глаза Ёнджуна блеснули, а ноздри хищно раздулись. — Как? — шепнул он. — Очень больно, — не сводя с него глаз, ответил Джисон. — Доджо захлебнулся своей кровью, пока мой волк рвал ему ещё и затылок, выгрызая кость. Глаза Ёнджуна расширились, чернота затопила их, и он издал почти стон, а Джисон торопливо продолжил: — Я видел, как больно было этому уроду, как его пальцы до крови скребли ковёр, который заливался его кровью, а глаза... — Ёнджун хрипло задышал и вдруг вцепился в плечи Джисона, но тот, не моргнув, торопливо закончил: — ...из орбит вылезали, и из них тоже шла кровь! Ёнджун хрипло вздохнул — и накинулся на Джисона, впиваясь своими измученными губами в его рот, терзая, приникая языком сразу, пользуясь тем, что Джисон только и успел, что вскрикнуть. Мо целовал остервенело, не целовал — мучил, выливая из себя на своего врага боль, обиду и — удовлетворение. Что оставалось делать Джисону. Он отвечал. Чуть уводил голову, когда Ёнджун уже покрытые кровью, разбитые губы заменял зубами, пытаясь укусить его язык, всосать его как можно глубже. Джисону было больно, это был не поцелуй, и он это понимал — как и то, что ни за что не оттолкнёт сейчас омегу, потому что... Потому что так было надо. Где-то внутри, в глубине души, и у него самого открывалась сейчас, со скрипом, болезненно-медленно, какая-то ржавая дверь, выпуская наружу чёрную, мутную, как грязь на дороге в ноябрьской перелесице, жижу — свою собственную боль. И эта жгучая, страшная боль топила в себе и забирала с собой другую боль, ту, что причинял ему сейчас измученный, отчаянно хватающийся за него, как за соломинку, Мо Ёнджун — один из самых ненавистных ему людей, единственный, кто сейчас был ему нужен. Сколько они так мучили друг друга, вгрызаясь в губы и сжимая пальцами бока и плечи, Джисон не знал. Но первым утих Ёнджун. И последние мгновения, которые он касался истерзанных в кровь губ Джисона, он был почти нежен, всхлипывал и смачивал солью щёки и подбородок Ли. А потом и вовсе обнял и положил ему голову на плечо, обмякая в тут же подхвативших его руках своего врага... бывшего, наверное, врага. Джисон почти вынес его на берег и усадил рядом на тёплый песок между своих ног, дав облокотиться на свою грудь . Ёнджун по-прежнему молчал и, кажется, глаз так и не открыл. Так что, когда он заговорил, Джисон слегка вздрогнул. — Он немолод — волк, который... Ну... М-мой... — Это слово он произнёс очень неуверенно и жалко. — И зол на меня, очень. Ненавидит нас, кочевников то есть. Я не знаю, кого он потерял, но точно кого-то дорогого, потому что несколько раз, трахая меня, он звал меня странно — что-то вроде Миён... Минён... И так отчаянно... Я орал от боли, потому что он всегда очень быстро и жёстко, но когда он назвал, то я... Не знаю. Не знаю. — Он помолчал, боязливо прислушиваясь к тому, как мягко поглаживает Джисон его плечи, и продолжил тише: — А когда он засыпает, я иногда смотрю на него и думаю, что не знаю, чего больше хочу: убить его или... Или чтобы он просто немного успокоился. Я ведь неплохо готовлю, а он странный: ему же нравится, я вижу, но он как будто ещё сильнее звереет, когда понимает, что лишний раз мне улыбнулся. Сегодня он пришёл с друзьями, наутре. Я спал, не пошёл в его постель, спал в каморке, где он всякое барахло хранит. Под голову положил себе тряпьё. Он был пьян, но немного. И, кажется, ему что-то такое друзья его сказали: я уже проснулся, слушал. Думал, сдохну от страха. Он вытащил меня и швырнул одному. А тот схватил, в лицо посмотрел — а ты же видишь... Это он меня два дня назад ударил, потому что я сопротивлялся сильно. Ну... не ударил, а толкнул, так я лицом в шкаф въехал. И тот альфа сегодня... Он посмотрел на меня с таким презрением, так... такое лицо у него было — злобное и жадное. И он плюнул мне в лицо. — Джисон замер, в груди тяжело ухнуло, и он жалобно выдохнул. А Ёнджун лишь усмехнулся и сказал дерзко: — Не смей меня жалеть, Ли Джисон. Я ведь плюнул в ответ. И знаешь что? Он меня ударил, по шее заехал, а мой... ну... Юхон... Он как заорёт на этого альфу! Я сбежал, а он, кажется, их выгонять собирался. — Они помолчали, Джисон тяжело дышал, потому что хотелось высказаться, но Ёнджуну явно было не до его слов. И потом Мо начал снова: — Всё равно ненавижу его. Он ведь хотел меня разделить с ними, я понял. А тот побрезговал мной. Конечно, рожа битая, воняю старыми тряпками. А то бы было, как с нашими, да? — Нет, — тихо ответил Джисон. — Они совсем другие. Наши били и насиловали, причиняя боль для удовольствия. А эти... Они поломанные все насквозь. Морва отняла у них всё, чем они жили. А мы для них — способ отомстить. Напомнить тебе, как мстили у нас? Рубили по живому? Разрывали конями? Пытка сотни стрел? Они оба почти одновременно содрогнулись от воспоминаний и снова умолкли. — Ты что, оправдываешь их? — неуверенно спросил Ёнджун чуть позже, когда они улеглись рядом на песке. — Тебя вон тоже разукрасили, да? — Меня... да. — Джисон скрипнул зубами. — И я не прощу ему этого — тоже да. Но... Хер его знает: что было бы, если бы его брат убил Минхо? Как бы я вёл себя с ним после этого, имей я его возможности. А он... — Джисон прикрыл глаза и сучья память тут же засветила ему под веками хмельно мутными от страсти голубыми глазами. — А он всего лишь альфа. Битый и ломаный, как и я. И никуда мне от него не деться. — Почему? — В голосе Ёнджуна были усталость и обречённость. — Уж ты-то, леший-лесовик, точно не пропадёшь да дорогу из леса найдёшь, чего тебе? — Дорогу куда? — с тоской спросил Джисон. — Знал бы — уже бы ушёл. Ликсу и Минхо повезло с альфами, Минги вообще своего Обещанного нашёл... — Я его видел, — вдруг тихо сказал Ёнджун. — То есть их. Шли куда-то... На рожах столько счастья, что меня чуть не вырвало. И у нашего шлю... — Он быстро охнул от удара в бок кулаком Джисона, но не разозлился, а лишь усмехнулся, досадливо морщась: — Блять, больно! Сука ты всё же, Сонни. Ладно, ладно... Не трону я твоего сладкого. И Минги был счастливым, а уж этот верзила, что рядом шёл, просто вылизывал его взглядом, была бы его воля, прямо там бы да на весу трахнул бы. Так что Минги охуеть как повезло. И альфа у него красивый, видно, что добрый. — Он завистливо вздохнул. — Мне б такого. — А твой какой? — рассеянно спросил Джисон, думая о том, что он видел уже и Минхо, и Ликса, а вот о Минги как-то вообще за всё время не подумал ни разу вроде как. — Мой старый. — В голосе Ёнджуна не было брезгливости или презрения, просто — так. — Но очень крепкий, знаешь. Некрасивый, но такой... Улыбается когда — ничего, смотреть можно. Только ненавидит меня, а так всё в порядке. — Он горько усмехнулся и добавил: — А я его. Знаешь, решил, что если ещё раз изобьёт, пойду к этому, вождю их. Скажу, что сил нет. А откажет — в лес уйду. Сдохну, конечно, но лучше уж так. Манчон говорит, что его альфа в дозорных бывает, так они и далеко ходят, и близко. И ни одного пока не поймали омегу. Правда, — он вздохнул, — может, и не сбегал никто пока. — А Манчон?.. — Джисон не был уверен, что ему интересно, но спросил. — У него молодой и весёлый. Говорит, что трахает жёстко и хочет постоянно. А Чон знай подмахивает и стонет исправно. Впрочем, недовольным не выглядел, наоборот даже. Ругает его, своего альфу, матом кроет по-чёрному, а по лоснящейся роже видно: неизвестно ещё, кому там больше хочется. И не жмёт его волк, кажется. Он свободно ходит. Тот уходит в дозор, а Чон дом поприбирает, жратвы наготовит да бегает по деревне, сплетни собирает. Приходил ко мне два раза, о тебе рассказывал, о Минхо... — Что он там обо мне рассказывал? — насупился Джисон. Ёнджун усмехнулся и язвительно ответил: — Что его волк не такой красивый, как твой, зато работой не мучает и в постели ублажает будь здоров. А ты за животиной ходишь да в дерьме возишься. А альфа орёт на тебя так, что люди за забором оборачиваются. Джисон мгновенно покраснел и злобно зашипел. — Врёт всё твой Манчон, всегда брехливой сукой был — таким и остался! Мой трахается, как Звёздный кролик! А работа — что же, да, помогаю. — Он почувствовал, что снова краснеет до слёз, но упрямо мотнул головой. — Одно другому не мешает! Мой просто... Он просто лучше всех готовит, кормит от пуза, так мне куховарить и не надо, ясно? — Ясно, — грустно ответил Ёнджун, который всё время этой страстной речи лежал на скрещённых руках головой и глаз не открывал. — А мой взвар готовит вкусный. Из рябинки и сухого шиповника. А мне ещё в стакан мёду добавляет. Это он когда вдарил, пробовал извиниться. Только я не стал даже брать стакан, обозвал и велел убираться. — Тогда откуда знаешь, что вкусно? — удивился Джисон. — А он стакан оставил и ушёл. А я чего — я выпил. Жрать-то хотелось. Он приоткрыл один глаз и хитро посмотрел на Джисона — и они с удовольствием рассмеялись. Потом Ёнджун встал, тяжело кряхтя, и стал отряхивать одежду от песка. — Ты... Ты тут останешься? — нерешительно спросил он. — А то мне пора. И так меня ждёт взбучка, что ушёл. Если он не напился, конечно, как последний хряк. Он как выпьет — так или драться, или спать. Джисон невесело усмехнулся, мгновенно вспоминая, что решил до вечера в дом альфы не возвращаться. — Нет, — сказал он. — Ты иди, иди. — Он помедлил, наблюдая, как Ёнджун тщательно обтряхивает штаны, и решил, что всё же попробует: — Знаешь, Джуни, ты... ну... в постели... Ты попробуй сам поласковей с ним. — Ёнджун замер и изумлённо глянул на него, недоверчиво заморгав. Смутившись, Джисон торопливо заговорил вновь: — Понимаешь, если он в ответ приласкает, и впрямь появится смазка, так что больно почти не будет, понимаешь? — Приласкает? — с горечью усмехнулся Ёнджун. — Это не для него. — И всё же, — мотнул головой Джисон. — Волки, они, как и все, ласку ценят... ну, поцелуй там понежней. Погладь его ниже пояса, попроси не спешить, попробуй первым его... приласкать. — Он снова яростно покраснел, но упрямо нахмурился. — Тебе ведь самому больно! Он-то своё получит в любом случае, он сильнее! А так, может, хоть тебе не так плохо будет. — Ерунда, — внезапно тоже краснея, ответил Ёнджун. — С каких пор недотрога Ли Джисон стал мастером стыда? — Он фыркнул и смерил Джисона взглядом. — Уж тогда, как будет нужно, я к твоему дружку Минги за советом схожу. — Необязательно быть такой сукой, Ёнджун, — доверительно сказал Джисон, усмехаясь. — Сук бьют и заставляют спать на привязи да под дождём. — А ты где спишь? — насмешливо прищурился Мо. — В хозяйской постели... — Он явно хотел сказать что-то ещё, но удержался, лишь прикусил губу. Джисон оценил. Он принуждённо улыбнулся и ответил: — Вали, Мо Ёнджун. Придёшь, найди в леднике лёд и приложи к роже, быстрее пройдёт. И лучше тебе вымыться, потому что от тебя мной теперь переть будет. Ёнджун выругался и заспешил вверх по склону к деревне, а Джисон, подумав и решившись, разделся и с разбегу нырнул в реку.